| ← Сентябрь 2002 → | ||||||
|
1
|
||||||
|---|---|---|---|---|---|---|
|
3
|
4
|
5
|
6
|
7
|
8
|
|
|
10
|
11
|
12
|
13
|
14
|
15
|
|
|
17
|
18
|
19
|
20
|
21
|
22
|
|
|
24
|
25
|
26
|
27
|
28
|
29
|
|
За последние 60 дней ни разу не выходила
Сайт рассылки:
http://mayklov.narod.ru
Открыта:
30-01-2002
Автор
Статистика
86 подписчиков
0 за неделю
0 за неделю
-А вы хитрая лиса, Дюльсендоф.
-Это, надо полагать, комплимент?
-Все свернули, закрыли лаборатории, спрятались в этой дыре. Кого вы пытаетесь обмануть?
-Не знаю, скорее всего, себя. Больше всего на свете мы любим обманывать себя. Так уж сложилось.
-Поэтому вы свернули все?
-Есть время собирать…
-Я это где-то уже читал. Но почему именно здесь, в этой дыре, почему он?
-Вы слишком наблюдательны для…
-Для дилетанта, вы хотели сказать?
-Вас трудно назвать дилетантом.
-Бог с ним, не в названии дело. Скажите лучше, как успехи?
-Еще не знаю.
-Не скромничайте.
-Я не скромничаю. Если вы достаточно в курсе, то понимаете, или должны понимать, что так называемый результат имеет внезапный, квантовый характер, поэтому говорить о чем-либо в процессе, по меньшей мере…
-Успокойтесь, Дюльсендорф, не надо изливать на меня свою желчь. К тому же я, скорее, жертва, нежели один из ваших лаборантов.
-Вы жертва?! - не смешите.
-А ведь это действительно так.
-Еще кофе?
-Не откажусь. Сегодня вы очень любезны.
-Это потому, что я смирился с вашим присутствием. Я слишком стар, чтобы тратить силы на ненужные сантименты.
-Это точно. Вы намного старше, чем можно предположить. Сколько вам лет, Дюльсендорф?
-Это к делу не относится.
-Относится, мой друг, еще как относится. Столько же не живут? Я прав?
-Ну, я же живой. Значит, живут.
-Чем вы там занимались у себя в лаборатории?
-Проблема взаимоотношения человека и власти в условиях…
-Только не говорите, что вы действительно занимались этой ерундой.
-Ерундой? Любовь к вождям, энтузиазм, всенародное счастье, причем заметьте, без лагерей и аппарата насилия. Вся страна, весь Мир, все человечество дружными рядами, все как один… Любое правительство…
-И вы действительно работали в этом направлении?
-Несомненно. И долгие годы только над этим.
-Тогда почему же ваш эксперимент провалился?
-Я бы не стал говорить о провале. Большевизм, третий Рейх… Конечно, пытаться объяснить поведение народных масс исключительно влиянием результатов эксперимента… но и не без того. Тогда мы достигли больших результатов, и массовая апробация была просто необходима, но выявленные в связи с этим недостатки… Кстати, полностью никто не отказывался от технологий. День десантника еще никто не отменял. Масса людей оббивает пороги военкоматов, чтобы быть полезными Родине. Кто надо, покаялся, кто надо, покончил с собой. К тому же всеобщий пароксизм - это не совсем то, чего мы хотели. Слишком уж это бросается в глаза.
-К тому же вы не были единственным человеком, для кого путь к власти…
-Здесь я с вами не соглашусь. Власть меня никогда не интересовала. Власть - это хлопотно. К тому же надо быть пешкой, чтобы стремиться стать королем, да простят меня шахматисты. Я стремился к контролю и независимости. Я чужд тщеславия и роскоши - за все в этой жизни приходится платить. Если продолжить шахматную аналогию, меня больше интересовало то, что находится за пределами доски.
-Так что же случилось, Дюльсендорф?
-Побочные явления. Эксперимент стал давать побочные явления, некоторые из которых по своему значению были намного важней, нежели эксперимент, как таковой.
-Например, бессмертие?
-Ну, о бессмертии говорить еще рано. Я бы назвал это долголетием.
-И вы похерили основной эксперимент и занялись побочными явлениями?
-Не совсем. Основной эксперимент был доведен до автоматического уровня работы. Он был слишком важен, чтобы, как вы выразились, его похерить.
-Деньги?
-Вы пошлы и мелочны.
-Только не говорите, что вас все еще интересовал вопрос лояльности.
-Меня интересовали новые побочные явления. К тому же у меня были благоприятные условия для работы. Мне даже не приходилось ничего скрывать. Достаточно было не обращать на некоторые аспекты их внимания. Проблемы появились с вашим исчезновением. Они так и не смогли понять, как вам удалось скрыться в предельно охраняемом месте.
-Не смешите меня, Дюльсендорф, из этого клоповника мог удрать любой.
-Это была только видимость. Одно из условий эксперимента. Но вы действительно ушли помимо нашей воли.
-И как вы это им объяснили?
-Безопасность - не мое дело.
-Вы не стали оправдываться? Умно.
-Я начал шуметь. Потерять такой ценный экземпляр, как вы…
-Поэтому вы охотились за ней?
-Это была случайность. Сущая случайность, как и ее успех.
-Я бы не стал называть это успехом.
-Почему?
-Учитывая ее нынешнее положение.
-Ее нынешнее положение намного завидней, чем наше с вами, просто вы не хотите этого понять.
-А ваша новая пассия?
-Она ничего не умеет, и почти ничего не знает. Она считает все это игрой в колдовство.
-И вас это устраивает.
-Она прекрасная наживка.
-Она, возможно, да. Но вы… Ваша любовь к излишней драматизации. Вы почти его упустили.
-Сразу видно, что вы не рыбак.
-Не рыбак. Каюсь.
-Когда тащишь большую рыбу, надо периодически попускать леску, иначе она может уйти.
-Не слишком ли вы уверены?
-Смотря в чем.
-Знаете, Дюльсендорф, а ведь я собирался вас уничтожить.
-Да? И что вас остановило? Я вдруг понял, к чему вы действительно стремитесь. Вы правы, власть или бессмертие - слишком мелкие для этого цели.
-Не стоит об этом вслух.
-Как скажете.
-Это в наших общих интересах. Я ведь тоже кое-что о вас понял.
-Когда?
-Когда вы позволили мне уйти. Вы пытались воссоздать…
-Об этом тоже не будем вслух.
-Хорошо. Не будем, так не будем. Знаете, в чем вы просчитались? Вы думали, что я тоже способен… На самом же деле это не так. Мне нужен поводырь. Как, собственно, и вам.
-Мне нужна она.
-Мне тоже.
-У меня к ней личный интерес.
-У меня тоже.
-Что?!
-А вы думали, она была жертвой?
Глава 9. ЭКСПЕРИМЕНТ
"Тогда я вел свободный образ жизни или попросту бродяжничал, - начал Дюльсендорф свой рассказ, - Иногда устраивался на работу, иногда занимался шабашками, не без того, но большей частью старался не утруждать себя заботой о хлебе насущном. Я был бродягой-романтиком, таким, как в свое время были Горький, Шаляпин и многие другие. Я упивался свободой духа, предпочитая ее благополучию тела. Выглядел я всегда прилично, более того, всегда имел чистую рубашку в запасе и новые носки. Пить я почти не пил, вернее пил, но как любой нормальный человек.
Не помню, куда мы тогда шли. Нас было человек пять веселых парней. Шли мы, скорее всего на юг, туда, где светит солнце, где плещется море, и где можно было иногда закосить под отдыхающих в столовой одного из бесчисленных санаториев или домов отдыха.
Застряли мы в каком-то зачуханном городишке с не запоминающимся названием. С электрички нас сняли, пообещав отправить в милицию, на автобус денег не было, автостопом ехать в ночь было гиблым делом. Решили переночевать в городе, утром провести операцию "Пушнина" - собрать и сдать бутылки, если ничего иного не подвернется под руку, и разделиться. Место следующей встречи решили обсудить утром. Немного поблукав, мы обнаружили весьма подходящий дом под снос, куда можно было не так уж и трудно проникнуть.
Мы только-только успели расположиться на ночлег, только-только закончили ужин: хлеб, кильки, дешевое вино, одна бутылка на всех, чисто для аппетита…
Их было человек пять в милицейской форме но без оружия и знаков различия.
-Всем оставаться на местах!
Какой там на местах. Руки в ноги, и кто куда - к этой братии лучше не попадаться. Я, естественно, попытался вскочить на ноги, но не тут-то было. Меня словно бы парализовало. Я не то, что бежать, пошевелиться не мог. Я был словно во сне, когда все движения либо нарочито замедленные, либо совсем замираешь на месте, и надо срочно что-то делать. Потеряв равновесие, мы как кули с дерьмом повалились на землю, а они, не торопясь, они совсем не торопились, взяли нас под руки и на негнущихся ногах вывели из здания и погрузили в машину, такую же, как пьяноуборочный комбайн, но совершенно без окон. И только после того, как за нами захлопнулась дверь, и защелкнулся замок, в жаркой, воняющей пылью и бензином темноте будки, к нам пришел страх, мучительный страх неизвестности и чувство абсолютной беспомощности. В тот момент я бы с радостью сдался в руки милиции, настоящей
советской милиции с настоящим советским правосудием. То, что они были кем угодно, но только не ментами, было бы понятно даже дошкольнику. Меты так не умеют. Менты сначала всей толпой тебя ловят, потом бьют, потом… ГБ-шники? Возможно, и они, но зачем мы им сдались, и откуда у них такая сила?
Неизвестность пугала, и чем больше я об этом думал, тем сильнее меня охватывал страх. Боялся не только я. Мы все сидели тихо в темной будке, боясь даже громко дышать, словно невидимость в этой темноте нам могла хоть как-то помочь. А может, мы были там все еще под воздействием силы? По крайней мере, мы сидели тихо и не мешали процессу транспортировки.
Нас везли долго. Очень долго. Конечно, темнота и страх превращали каждое мгновение в вечность, но даже с учетом этого, нас везли как минимум день. Целый день без остановки, без воды, без пищи, не выпуская даже в туалет. Скорее всего, мы делали под себя, не замечая этого, потому что к концу поездки запахи были невыносимыми.
Наконец, машина остановилась, с лязгом открылась дверь. Яркий свет заставил закрыть глаза.
-Выходи.
Инстинктивно, прячась от света, мы забились в самый дальний конец будки, сжались в комочки и закрыли глаза, точно слепые котята. Кто-то запрыгнул в будку. Меня без церемоний, но и без лишней жестокости извлекли из машины. Тело было ватным и совсем не слушалось. Ноги подкосились и я сел на землю. Глаза все еще оставались закрытыми. Через несколько секунд покоя я смог открыть глаза и осмотреться:
Мы находились на сравнительно большой ровной асфальтированной площадке размером с теннисный корт. Скорее всего, это и был корт, только без сетки и разметки, или разметка была, я уже сейчас не помню. Корт был огорожен мелкой сеткой. Вокруг были деревья. Огромные липы, березы, сосны. И цветы. Здесь было море цветов. Воздух благоухал.
-Стройся, - приказал человек в форме.
Мы кое-как построились.
-Направо. За мной шагом марш.
Шагом марш у нас, конечно, не получилось, но мы покорно шли за ним. По бокам от нас и сзади шли конвоиры, настроенные совсем не дружелюбно.
Нас вывели из корта и по выложенной плиткой дорожке привели в небольшое здание, стоящее особняком. Это была баня. Не настоящая баня со всеми ее атрибутами, а, скорее, душевая на несколько кабинок. Там нам приказали раздеться. Все наши вещи сразу же сгребли в большой контейнер для мусора. Потом, под присмотром милиционеров мы долго мылись с мылом. Душевые были чистыми и просторными, вода самой приятной температуры, мыло и шампунь из дорогих. Затем уже в другом предбаннике, нас встретили люди в белых халатах. Милиционерам туда было нельзя. Нам выдали пижаму, новенькую и по размеру, привели в порядок волосы (там был и парикмахер) и запустили в соседнюю комнату, где нас посадили в удобные кресла возле журнальных столиков, на которых лежали журналы, газеты, брошюры и прочая обычная в таких случаях дребедень.
Примерно через равные промежутки времени, достаточно большие, чтобы устать от ожидания, один из нас скрывался за единственной кроме входной массивной дверью, откуда никто не возвращался назад.
-Ты, - сказал мне санитар, говоря тем самым, что теперь моя очередь.
Я не спеша, поднялся с кресла.
-Быстрее! - он подтолкнул меня к двери.
Я оказался в большом, просторном кабинете, больше напоминающем ангар, битком набитом оборудованием, вокруг которого с деловым видом сновали люди в белых халатах. "Вот тебе и поликлиника для опытов", - подумал я, но улыбаться, даже в душе мне совсем не захотелось.
Медосмотр. Меня почти что разобрали на части, меня крутили, вертели, сажали на тренажеры, обвешивали проводами, просвечивали, выкачивали кровь, мочу, выдавили из меня дерьмо… О подобном осмотре мне даже читать не приходилось. Космонавтов, скорее всего, и тех так не осматривают. Затем, когда я уже был готов отдать богу душу, меня усадили за стол, вручили карандаш и бесконечное количество анкетных бланков с бесконечным количеством дурацких вопросов типа: "Что Вы предпочитаете: гольф или теннис?"
Наконец, весь измочаленный я предстал перед очами председателя комиссии, который, бегло глянув на меня, и даже не глядя в мое дело, нехотя бросил:
-Дверь № 1. Смотри, не перепутай.
Из этого кабинета действительно было два выхода или две двери. Дверь № 1 и № 2. Что было за второй дверью, я, слава богу, так и не узнал. А вот за первой дверью находилась еще одна приемная, где меня угостили бутербродами и кофе, а потом позволили подремать в кресле. Оттуда, из приемной я отправился совсем не в кабинет, меня так никто и не принял, а в большую просторную столовую, где уже был накрыт стол на троих. Двое отсеялись в процессе отбора.
-Не повезло ребятам, - сказал кто-то из нас, глядя на великолепие в тарелках.
Не повезло. Нам всем не повезло, и не известно, кому не повезло сильнее, нам, оставшимся в живых, или им. Хотя, я до сих пор не знаю, что с ними стало. То, что они погибли - это факт, но убили ли их сразу или пустили на иной, не менее безжалостный эксперимент, я не знаю.
После ужина, это был ужин - медосмотр занял у нас целый день, нас поместили в большую больничную палату, где мы вырубились, едва добрались до постелей, чистейших постелей на удобных больших кроватях.
Подняли нас в 8 часов утра. Полчаса на умывание и одевание (нам выдали спортивные костюмы и кеды) и построение у главного входа. Всего нас было человек сто-сто пятьдесят, мужчины, женщины, дети. Минут пять на построение, затем бегом, но не быстро (мы не в армии), а трусцой, не торопясь, для поднятия настроения. Затем зарядка на живописной лесной поляне, за которой кроме санитаров наблюдали пара белок, заяц и еще один небольшой потешный зверек. Звери здесь были ручными.
После зарядки душ и завтрак - овсянка, бутерброд с джемом и чашка горячего крепкого чая. Столовая поразила меня чистотой, уютом и комфортом. Вечером не было уже не до таких вот подробностей. Удобные мягкие кресла, белоснежные скатерти, стерильный, чище, чем в операционной пол, вымытая до блеска посуда. И цветы. Море цветов в причудливых горшках и кадках. Даже на каждом столе стоял цветок в красивом горшке. Рвать цветы, как нам сказали позже, было запрещено.
После зарядки мы вернулись, до следующих распоряжений, в палаты. Делать было совершенно нечего, и я, вспомнив, как Карлсон жаловался Малышу на бессонницу (ночью я сплю, до обеда тоже, а вот после обеда не могу глаз сомкнуть), лег вздремнуть до этих самых следующих распоряжений. Сквозь сон я слышал, как санитары выкрикивали фамилии.
-Дюльсендорф!
-Что?
-Дюльсендорф! Тебе особое приглашение надо? - услышал я над собой недовольный мужской голос.
-Извините, я задремал.
-Поднимайся.
-Куда?
-К главному.
Я быстро поднялся на ноги.
-Я готов.
-Пошли.
Санитар провел меня через весь корпус и оставил в огромной приемной, где в неприступной крепости из техники и телефонов сидела строгого вида молодая особа весьма тощей наружности.
-Дюльсендорф, - сказал ей санитар и вышел.
-Садитесь, - сказала она, так и не взглянув в мою сторону.
Я сел в мягкое удобное кресло и уставился в никуда.
-Дюльсендорф!
От неожиданности я подпрыгнул.
-Вас ждут, - сказала она, также глядя куда-то в сторону.
Я для приличия постучал и, не дожидаясь приглашения, вошел внутрь.
Кабинет был огромным, просторным, выполненным в мягких тонах большей частью серого цвета. Возле огромного окна стоял большой стол с мягким удобным креслом, стоившим, наверно, целое состояние. Рядом со столом стояли тоже удобные, дорогие кресла, но по проще. Вдоль стен были стеллажи с книгами, папками, кассетами и прочей ерундой. Излишеств в кабинете не было. Все было выполнено в стиле изысканной простоты.
За столом сидел мужчина в белом халате, удивительно похожий на доктора-Айболита из черно-белого детского мультфильма. Он что-то сосредоточенно писал.
-Здравствуйте, - сказал я нерешительно.
-Здравствуйте. Проходите, присаживайтесь, - он показал рукой на кресло сбоку стола.
-Папироску? - он протянул мне пачку "Герцеговины флор", - точь-в-точь такие курил Сталин.
-Не откажусь.
Он дал мне прикурить, и я затянулся дымом дорогого хорошего табака.
-Как вам тут у нас? Нравится? - он улыбнулся обворожительной улыбкой и посмотрел на меня добрыми, удивительно добрыми, проницательными глазами.
Он смотрел на меня, и я полностью терял контроль… нет, не контроль… ладно, пусть будет контроль. Он смотрел на меня, и я чувствовал, что меня накрывает волна неведомого мне ранее экстаза. Этот человек, совершенно незнакомый, чужой человек с добрыми глазами становился для меня самым родным, самым близким существом на всем белом свете. Он был моим богом, этот человек с внешностью доброго доктора. Он - Бог, мой единственный Бог, которому я готов был служить всю оставшуюся жизнь. Прикажи он, и я, не раздумывая, покончил бы с собой или убил бы кого угодно, даже родную мать. Он же улыбнулся мне еще раз своей обворожительной улыбкой и совершенно спокойно, без грома и молний или неземного света, который обычно сопровождает явления бога, спросил:
-Как устроились?
-Замечательно, - ответил я, - лучше, чем в раю.
-Лучше, чем в раю? - он еще раз улыбнулся, - Что ж, рад, что вам здесь понравилось, м…
-Дюльсендорф, Карл Дюльсендорф. Вообще-то меня зовут Кирилл, но Карл мне нравится больше.
-А я профессор Цветиков, или Марк Израилевич Цветиков, если вам так удобней.
Если мне так удобней! Мне! Я чувствовал себя… пылинка на его туфлях по сравнению со мной казалась мне целой вселенной! Этот человек полностью покорил меня, уничтожил, сделал фанатичным почитателем себя. Даже сейчас, спустя много лет, спустя годы и годы анализа тех событий, я чувствую в душе трепет и благоговение, когда говорю об этом человеке. И это несмотря на то, что именно он обрек меня на бесчеловечные мучения эксперимента, к тому же из-за него погибли моя беременная жена и народившийся ребенок.
-Нас ждет большое будущее, Дюльсендорф, - сказал он мне, давая понять, что наш разговор окончен, - помните об этом.
Обед прошел в неестественной тишине. Все переживали встречу с Цветиковым, по крайней мере, так мне тогда казалось. Нас стало значительно меньше. Человек двадцать так и не попали на обед, царствие им небесное. Скорее всего, их расстреляли тут же в лесу, или прокатили на спецмашине, которые частенько применялись у нас в эпоху построения большевизма. Этакая душегубка на колесах, когда выхлопные газы подаются прямо в будку. Хотя вряд ли. Скорее всего, они тоже пошли как материал для какого-то эксперимента.
После обеда было кино. Показывали один из тех американских фильмов, где о развитии сюжета и финале можно узнать уже буквально с первых титров. Я сыто дремал в мягком кресле кинотеатра, изредка обращая внимание на экран. Я был счастлив. Почти. Что-то в глубине души не давало мне покоя. Какая-то тревога прочно удерживала мое сердце.
-Сразу после еды построение возле столовой! - прокричал дежурный санитар и закашлялся.
Шел пятый день нашего заточения, пятый день жесточайшего отбора. Каждый день отсеивалось по несколько человек, и к этому дню нас осталось: 20 мужчин, 20 женщин и 10 детей от 8 до 14 лет.
В столовой все только и говорили о предстоящем построении, означающем только одно: перемены. Одни ждали перемен, другие боялись, третьи старались ни о чем не думать, четвертые…
До меня долетали отдельные фразы из всеобщего гула голосов.
-Настало время, - произнес напыщенно толстячок с багровой лысиной.
-А что вы такой торжественный? - вступила в разговор бесцветная дама средних лет в больших, портящих ее очках.
-Ну как же? Время миссии наступило, - ответил мужичок и посмотрел на даму так, словно она одна не знала о миссии.
-Какой миссии? Вы о чем? - не унималась дама.
-Ну как же… Нас собрали, выбрали лучших…
-Вот-вот, - перебил его молодой парень спортивного вида, - отобрали, весь вопрос в том, для чего?
-А, может, нас все-таки отпустят? - заметила девица лет 16 с прыщавым лицом.
-Щас, догонят и еще отпустят, - оборвала ее дама в очках, - так бы тебя тут кормили, чтобы отпустить.
-Все ж лучше, чем неизвестность, - вздохнул старичок с семитским лицом.
Все верно, неизвестность была хуже всего. С самого утра у меня болела душа, ныло сердце, и было повышенное желание сбежать, спрятаться, забраться под кровать. Это была паника соло, паника одного человека.
На построении санитары провели перекличку, потом пересчитали нас, словно мы могли куда-нибудь деться с этой подлодки, и только после этого повели в кинотеатр.
На сцену по случаю водрузили небольшую трибуну, возле которой стояли рослые санитары. Нас разместили в передних рядах. Через несколько минут на трибуну быстрой походкой взошел сам Цветиков.
-Товарищи! - начал он свою речь, - вас отобрали для добровольного участия в социально-психологическом эксперименте. Вам предстоит провести здесь какое-то время, строго выполняя все наши требования. Требований или правил будет не много, но каждое из них, я повторяю, каждое обязательно к исполнению. Иногда правила будут меняться…
-Вы говорите, добровольного. А если я захочу отказаться? - перебил Цветикова здоровый битюг.
-Вы можете уйти.
-Что, просто встать и уйти?
-Сначала вам надо будет подписать некоторые бумаги, и все, собственно. Хотите выйти из эксперимента?
-Да нет, я просто так, - смутился битюг и поспешно сел на место.
-Еще вопросы есть?
Больше вопросов не было.
-Тогда я продолжу. Причиной проведения эксперимента стал рост преступности как у нас в стране, так и во всем мире. До сегодняшнего дня нет ни одного более или менее удачного способа борьбы с преступлениями. Все усилия общества направлены на наказание лиц, уже свершивших преступление или на жалкие потуги профилактики преступлений. В результате даже в идеальном случае мы имеем уже факт совершенного преступления, то есть урон уже нанесен, и теперь общество вынуждено тратить значительные средства на поимку, суд и содержание преступника в течение срока предусмотренного законом, после чего он выходит на свободу еще более закоренелым преступником. Мы же решили принципиально иначе обозначить проблему. Для нас преступник - это фактически больной человек, неспособный адаптироваться в существующих условиях обитания. Следовательно, преступность, как и любую другую
болезнь, следует диагностировать и лечить. Никаких судов, никаких сложных доказательств виновности. Выявление на самой ранней стадии развития симптомов болезни и лечение в специальных медицинских учреждениях. Вот цель нашей с вами работы. В чем же состоит суть данного конкретного эксперимента я, увы, не вправе вам сообщить.
После этих слов профессор быстрым шагом вышел из зала.
-А теперь, - прокричал дежурный санитар, - вы должны заполнить анкету и подписать кое-какие бумаги. Те же, кто не желает участвовать в эксперименте, могут подойти ко мне.
Говорят, что человек, как и любая другая скотина способен чувствовать приближение опасности. Наверно, это так, потому что никто из нас не отказался от эксперимента, ибо это была бы неминуемая смерть. Теперь то я знаю, что стало с теми беднягами, которые оказались не годными для участия в эксперименте.
Вечером нам устроили небольшую вечеринку с пивом и танцами. Эксперимент начинался с утра."
Постепенно моя жизнь начала обустраиваться на новом квантовом уровне. Похоже, не только элементарные частицы имеют двойственную природу. Частица-волна или человек-квант. Мы тоже, подобно электронам существуем на, своего рода, стационарных орбитах. Любое изменение орбиты вызывает у нас чувство дискомфорта, независимо от того, повышается квантовое число, а, следовательно, социально личностный статус или наоборот, снижается. И только заново утвердившись на новой стационарной орбите, мы говорим себе "фух" переводим дыхание и начинаем новую жизнь.
Вовик по-своему прав. Перестав вертеться, уйдя с квантовых орбит, можно стать ядром или центром вселенной, вокруг которого будут плясать новые электроны. Надо только обладать массой покоя, что, увы, дано далеко не каждому. У меня, судя по всему, массы покоя не было, и мне словно мотыльку, чья лампочка перегорела, необходимо было лететь во тьме в поисках новой пустой орбиты соответствующей мне величины, чтобы вновь обрести себя или хотя бы иллюзию себя, что меня вполне устраивало.
Таки центром был Дюльсендорф. Светка не была, да и не могла стать центром в силу своей природной слабости или отсутствия массы покоя. Светка была транспортом или той силой, что, придав правильное ускорение, вывела меня на новую орбиту вокруг Дюльсендорфа.
Наталья для меня тоже никогда не была центром, да и вращались мы в несколько иных плоскостях, которые, не спорю, пересекались после чего расходились вновь.
Настоящим центром стала для меня Мага, моя милая Мага, поэтому ее потеря и явилась потерей всего. Я потерял свой центр, свое вращение, свое квантовое число. Я готов был вращаться вокруг чего угодно, даже вокруг Светки, для которой сам мог бы стать иллюзией центра.
Что же касательно Дюльсендорфа, то он был не просто центром, а центрищем, некоей черной дырой, пожирающей все, что приближалось к нему достаточно близко. Я был слишком слаб, слишком инертен, слишком поглощен своими проблемами, чтобы не то, что попытаться вырваться из-под его влияния, а даже заметить, что я несусь с бешенным ускорением по уменьшающейся спирали.
Мы бежали к нему со всех ног, стоило калитке между мирами образовать достаточную щель, чтобы можно было протиснуться. Это была паранаркотическая зависимость, которая, тем не менее, мною совершенно не осознавалась. Я просыпался утром, выпивал кофе, после чего сразу же звонил Светланке. Она назначала мне встречу у Лысого, и мы шли к Дюльсендорфу или приглашала к себе в однокомнатную квартиру, слишком нежилую, для дома. Скорее всего, квартира появилась специально для наших встреч, и будь я хоть чуть-чуть повнимательней… но кроме постели меня тогда мало что волновало. Я спешил слиться с ней в любовных объятиях, иногда не удосужившись даже как следует раздеться. Стоило ей оказаться в пределе досягаемости, и я буквально взрывался страстью, хотя на расстоянии мог о ней даже и не вспомнить ни разу за весь день. О Маге я почти что не думал за исключением
приступов сожаления, когда я вновь остро осознавал, что ничего подобного в моей жизни больше не будет, а будет лишь стихающая боль утраты. Зато дама с вуалью вновь заняла первое место в моем сознании. Я буквально осязал связь между Дюльсендорфом, экспериментом и ей.
Я прочно осваивал свою новую орбиту. Наталья меня покинула окончательно и бесповоротно. Она съехала к родителям, оставив мне нашу старую квартиру, кстати, мою. Себе же она купила новую, улучшенной планировки, которую теперь приводила в божеский вид бригада строителей. Она сама занималась разводом, который был нужен ей, чтобы выйти замуж за своего принца в белом "Мерседесе". Я был за нее искренне рад. На работе меня отправили в отпуск за свой счет, что тоже не могло не радовать. Работал я исключительно ради стажа: на то, что они называли зарплатой, можно было скромно существовать дней пять, если не платить за коммуналку. Шабашек у меня хватало, к тому же они отнимали не так много времени. В общем, я был совершенно свободен.
Я начал привыкать к Дюльсендорфу к его квартирке, манере поведения, манере говорить. Он больше не вызывал во мне брезгливого отвращения, перестал быть неким запредельным тараканом в супе. Он стал для меня пришельцем из других миров. Он рассказывал удивительную, невероятную, страшную историю, в реальность которой я не мог поверить. Слишком уж была она невероятна для нашей реальности, хотя в нашей реальности, а, особенно в той ее части, что носила название СССР, возможна любая мерзость со стороны правительства, включая всевозможные эксперименты над своим народом. Хотя, с другой стороны, в плане правительства наша страна в принципе ничуть не хуже, да и не лучше других.
"Утром нас разбудила веселая музыка, которая была повсюду. Радиоприемники были установлены в каждой комнате, включая ванную и туалет, да и на улице почти на каждом столбе висел репродуктор. Это был не то марш, не то фокстрот, я сейчас уже и не помню.
-Доброе утро, дорогие участники эксперимента! Поздравляем вас с первым днем этого великого события нашей жизни, - говорил веселый мужской голос точно как в радиопередачах для пионеров, - сегодня суббота, день первый. Теперь каждое утро мы будем называть день недели и число, показывающее количество дней от начала эксперимента. С новой эрой - эрой эксперимента! Итак, повторяю, сегодня суббота, первое число. У вас есть тридцать минут на зарядку и столько же на утренний туалет. Да, чуть не забыл, начиная с сегодняшнего дня, зарядка является добровольной, и становится личным делом каждого из вас. После зарядки праздничный завтрак с шампанским, но не злоупотребляйте. Впереди у вас тяжелый организационный день. По окончании завтрака всем необходимо собраться в кинотеатре для получения дальнейших инструкций. Удачи.
Радио замолчало. У меня в груди вновь проснулось то неприятное чувство, которое не покидало меня с момента ареста. Оно засыпало, просыпалось, превращалось в панический страх, утихало до еле ощутимой тревоги, но бесследно не исчезало никогда. Чтобы как-то развеяться, я умылся холодной водой (ненавижу эту процедуру), быстро собрался и вышел из дома. У входа в нерешительности толпились почти все. Народ по инерции вышел на зарядку, но, не увидев дежурного санитара, командующего построение, люди, словно стадо баранов, оставшихся без вожака, сбились в кучу, не зная, что им теперь делать. Они жалобно блеяли, беспомощно разводя руками.
Я сделал несколько взмахов руками и побежал. Стадное чувство мне было незнакомо.
-Карл, ты куда? - услышал я удивленный голос.
Ко мне подбежал Жора Михеев, неплохой, но совершенно безвольный тип.
-На зарядку, - спокойно ответил я.
-Но… - он не знал даже, что сказать, бедняга.
-С сегодняшнего дня зарядка является личным делом каждого, - передразнил я голос диктора, и, видя его непонимание, добавил, - каждый делает зарядку, когда хочет, как хочет и если хочет.
-Это точно?
-Точнее не уточнишь.
-Так можно того, вообще ничего не делать?
-Сколько угодно.
-Отлично! - сказал он, остановился и тут же закурил.
Завтрак действительно был великолепным. Особенно удивило меня шампанское. Согласно этикетке, это было самое обычное "Советское шампанское", но вкус… Я вспомнил, как когда-то давно меня угостили правительственной, из обкомовских, колбасой. Там тоже кроме названия не было ничего общего с народным прототипом.
Что происходило за завтраком, я уже и не помню. Сразу после еды нас собрали в кинотеатре. На этот раз говорил дежурный врач:
-Дорогие друзья! Разрешите вас поздравить с началом эксперимента и пожелать успехов, успехов и еще раз успехов. Сегодня наш с вами первый день. Сразу отсюда вы пойдете в соседнее здание, которое с завтрашнего дня будет играть роль поликлиники. Там вы пройдете регистрацию, получите свой первый аванс, запишетесь на работу, получите адрес и ключи от квартиры. Далее, сегодня для вас открываются и будут работать все магазины. Вы сможете купить в рамках своего аванса все, что пожелаете. Жить сначала вы будете по двое. Ключи и адреса выбираются в случайном порядке. Потом вы можете все это сами изменить. Единственно что, вам придется после каждого перемены места жительства сообщать свой новый адрес дежурному врачу или санитару. Работа, как и зарядка, теперь являются добровольными, но отныне вы будете проживать здесь за свой счет. Так же вы сможете покупать каждый
раз обеды или заказать оптом комплексное питание, гарантировав себе регулярную еду и отсутствие головной боли по поводу пропитания. Ваши комнаты оснащены по минимуму всем необходимым, включая минимумом одежды. Остальное вы сможете докупить в магазине. Так же, как и везде у нас есть свои законы. Для вас это инструкции. Их надо соблюдать неукоснительно. Нарушение инструкции - это особо тяжкое преступление, которое будет караться достаточно серьезно. Так же обязательным для вас будет посещение терапии или особых киносеансов. Пропуск терапии, наверно, самое тяжкое нарушение распорядка. Со временем инструкции будут изменяться, о чем мы будем вас информировать заранее по радио. Так же на территории эксперимента будут работать для вас круглосуточные кафе и рестораны. На этом все. Можете быть свободны.
Все вскочили как угорелые и побежали занимать места в очереди. Я же решил не спешить. К тому же, я был уверен, что здесь давно уже все распределено, включая квартиры и рабочие места, так что спешить было не чего. Я, не торопясь, вышел на улицу, сел на лавочку и закурил.
-Вы позволите? - это был Цветиков.
-Конечно, садитесь. Здравствуйте.
-Здравствуйте.
Мы обменялись рукопожатиями.
-Ничего, если я вас буду звать Дюльсендорфом. Нравится мне ваша фамилия. Звучная и необычная. Как и вы сами.
Я не знал, что во мне показалось ему звучным и необычным, но решил ничего об этом не говорить. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы денег не просило.
-Хотите чаю? Настоящего хорошего чаю?
-Индийский?
-Зачем. Грузинский, но собранный вручную, когда надо, как надо, кем надо и где надо.
-Не откажусь.
Он махнул рукой, и перед нами возник небольшой стол с чаем и пирожками.
Чай был действительно замечательный. Свежий, горячий, крепкий. С богатой вкусовой гаммой. Чай был приготовлен по всем правилам, как мне объяснял когда-то один бродяга. Не люблю слово бомж. Бомж - это как-то унизительно. А бродяга… Джек Лондон, Шаляпин, Горький были бродягами. Так вот, чай надо заваривать крепким и пить крепким и свежим, не разбавляя водой. Если же от чая вдруг затошнит, значит все, норма. Тогда надо взять хлебную корку, макнуть ее в соль и съесть. Тошнота пройдет сразу. Цветиков пил именно такой чай. Нам подали его в дорогих чашках тонкой работы. Цветиков ненавидел стаканы. Он всегда говорил, что чай из стаканов пьют только комиссары и пассажиры поездов. Приличные же люди пьют чай или из чашек или из пиал.
-Мы на вас возлагаем большие надежды, - сказал мне за чаем Цветиков.
Я внимательно на него уставился.
-Я не могу сказать вам больше, тогда эксперимент потеряет свою чистоту, единственно о чем бы я хотел вас попросить, - это отнестись со всей серьезностью к происходящему. Конечно, многое вы не будете понимать, многое покажется вам неприемлемым, но вы не должны забывать, что это эксперимент, направленный на благо человечества, и если некоторые моменты способны приносить боль, то скальпель хирурга тоже приноси боль, однако же это боль во благо. Помните это, Дюльснендорф.
Разговор был окончен. Я еще выкурил сигарету и отправился на регистрацию. Передо мной ждали своей очереди пара неудачников, торчащих все это время в душном коридоре. Эти тоже спешили получить свою похлебку первыми, но волею судьбы оказались разве что впереди меня - человека, который никуда не спешит. Я не участник собачьих бегов. Пусть другие носятся за пластиковой костью на потеху зевакам, я же давно потерял интерес к этим химерам.
Регистрация напоминала медкомиссию в военкомате. Та же очередь, те же сквозные кабинеты, из одного попадаешь в следующий и т д. Я получил свой расчетный номер, получил ключи, получил аванс - тетрадный лист, на котором прописью было написано сто рублей и стояла печать. Получил разнарядку на работу. Мне надлежало работать по улучшению территории. Замечательно. Ничего не имею против посильного труда на свежем воздухе. Перетруждаться, естественно, никто не собирался.
Уладив формальности, я отправился домой. Мне досталась маленькая однокомнатная квартирка на третьем этаже с крохотной кухонькой, маленьким балкончиком, совмещенным санузлом и небольшой комнатой на все случаи жизни. Квартирка была недавно отремонтирована, и в ней еще пахло краской. Не понимаю, по какому принципу подбираются и вообще производятся все эти отвратительного цвета обои, линолеумы, краски…
В квартире было все необходимое. Даже посуда и постельное белье. Можно было вполне отказаться от бега с препятствиями по магазинам, толкотни с согражданами и прочей общественной жизни.
Соседа моего еще не было, и я решил его подождать. Я лег на кровать, закурил и уставился в потолок. Все вроде бы складывалось хорошо. Эксперимент мне начинал даже нравиться, но что-то продолжало сосать у меня под ложечкой.
Вскоре, пыхтя и отдуваясь, в квартиру ввалился сосед. Это был лысеющий мужчина лет пятидесяти, в метровой толщины очках. Не то, чтобы мы с ним не были знакомы - в наших условиях это было практически невозможно, но, если я не ошибаюсь, мы ни разу не обмолвились словом. Я не особо лез со знакомствами, да и он держался большей частью в стороне. Он, словно муравей дохлую гусеницу, тащил невообразимых размеров и формы сверток с покупками: в основном всякие причиндалы для дома, которыми обычно занимается хозяйка, пирожные к чаю и фарфоровую кису, которую мы тут же окрестили Буденным. Сразу было видно, что он домашний, хозяйственный человек, представитель одной из ныне современных семей, где муж и жена незаметно поменялись ролями.
-Подождите, я помогу.
-Валентин, - он протянул мне руку, когда куль (единственное пришедшее на ум определение его свертка) был дружно втащен в квартиру, а его содержимое благополучно разложено по полкам.
-Дюльсендорф, - почему-то назвал я фамилию, - вообще-то меня зовут Карл, но Дюльсендорф мне нравится больше, - я пожал его руку.
-Будем знакомы.
Я что-то похожее пробурчал в ответ. Ненавижу фразы типа очень приятно, или рад был познакомиться. Пошлятина, но в подобных ситуациях лично мне ничего оригинального в голову не приходит.
-Давай может по пиву? - предложил я.
-Пойдем, - радостно и как бы с охотой согласился он.
Кафе было несколько. Маленькие, на четыре-пять столиков, они казались естественным элементом ландшафта среди цветов и деревьев. Уютные столики идеальной чистоты, мягкие удобные кресла, приятные официантки. И пиво, настоящее вкусное пиво. Такое пиво я пил только один раз, когда попал на день рожденья к дочке директора пивкомбината. Тогда он нас угощал пивом из своей "особой бочки".
Мы заказали пиво и сосиски. Сосед попытался, было, сам за себя заплатить, но я пресек эту его попытку на корню.
-Вы и так, наверно, потратили весь аванс на благоустройство жилья. Я же не догадался даже бутылку взять, так что угостить - это моя почетная обязанность, и не возражайте.
Он здорово и не возражал.
-Честно говоря, я думал, что будет хуже, - разговорился сосед за второй кружкой пива, - после того, что мне наговорили, здесь просто рай.
-Вам говорили об эксперименте? - чуть не подпрыгнул я.
-Да нет. Я понятия не имел об эксперименте, а когда меня взяли, думал все, конец. Там бы я не выжил.
-Влипли куда-то?
-Именно влип, как кур во щи. У меня жена, дочки. Надя и Галя. Замечательные. Умные девочки. Работал я на заводе технологом. Зарплата, сами понимаете, какая. Звезд с неба я не хватал, пресмыкаться не пресмыкался. В партию вовремя не вступил. Семью же содержать надо. Вот я и подрабатывал, печатая на печатной машинке. Деньги не большие, но вместе с зарплатой уже что-то. Однажды мне принесли какую-то книгу, затертую третью или четвертую машинописную копию, настолько неразборчивую, что о многих словах приходилось догадываться. Деньги пообещали хорошие. За это меня и взяли. Оказывается, мне подсунули запрещенный самиздат, который, получилось, я распространял. Следователю я рассказал все сразу, не дожидаясь, когда начнут обрабатывать. Он выслушал меня внимательно, потом предложил на выбор: добровольное участие в эксперименте или пребывание в местах заключения
по всей строгости закона. Здесь на меня не то, что судимость, здесь я вроде как герой.
Мы выпили еще, и его окончательно развезло. Он принялся рассказывать мне о жене. Жену он любил до обожания и в то же время боялся. Дома все делал сам, не представляя себе жизни вдали от обожаемого каблука. К тому же по его словам она была красавица, а он никакими такими достоинствами не отличался. В общем, она могла бы найти себе другого, но выбрала его, за что он и был ей несказанно благодарен.
Оказывается, там действительно были добровольцы."
-Да, аборт - это смерть, и нечего с этим спорить. Аборт - это смерть. Ну и что? - в подтверждении своих слов Карл развел руками.
У нас был день спора.
Я отношусь к тем мужчинам, для которых кошмар и дети означают одно и то же. Я всегда уделяю большое внимание вопросам безопасности, и никогда не кончу туда без гарантии. Моя любимая фраза "Кто их будет топить?" (это я о детях) убивала Наталью, заставляла Магу скрежетать зубами, а Светку переходить на мат.
Естественно, я был сторонником абортов, Светлана противницей, Дюльсендорф… Нет, Светлану совершенно не смущал тот факт, что это якобы убийство собственного ребенка и проча ерунда, в духе американских мелодрам, так любимая в последнее время нашим телевидением. Светлана выступала против боли и возможных неприятных последствий, которые были частыми спутниками абортов. Согласен, ни один нормальный, уважающий и любящий женщину мужчина не будет воспринимать аборт, как основное средство решения проблемы. Аборт хорош как крайняя мера, когда иные способы защиты оказались безрезультатными, и в такой ситуации я всегда за.
Я вообще против рождения кого попало. Мы занимаемся этим пьяными, под кайфом, в плохом физическом состоянии, занимаемся этим практически без разбора в плане наследственности и генетики, занимаемся с теми, о ком на следующий день даже вспоминать не хочется, и становиться в такой вот ситуации папочкой совершенно ненужного визжащего и гадящего в пеленки чудовища! Аборт - это убийство, - вопят моралисты. Убийство, быстрое и безболезненное, тогда как… Многие люди буквально истязают своих детей, калечат, убивают в них все человеческое. Я знаю одну мамочку, которая жестоко избивает своего пятилетнего сынишку по малейшему поводу - он испортил ей всю жизнь.
-Но ведь зачатье - тоже смерть, - продолжил развивать свою мысль Дюльсендорф после внушительной паузы. 50 миллионов жизней, 50 миллионов головастиков, из которых есть шанс только у одного. И это в случае так называемого удачного акта. Если же учесть все попытки, то получится один из миллиарда. Один из миллиарда убиенных. Природе свойственно разбрасываться жизнями. Сначала зачатие, потом высокая смертность детей, потом… Все регулирования идут через смерть. Смерть, как способ сохранения вида. Выживает сильнейший, остальные не более чем биомасса, еда и удобрение. Это мы сами определили жизнь индивида как нечто самоценное. Мы гуманисты. Мы носимся с уродами и умирающими, мы всеми силами продляем им страдания, ужасаясь от одной только мысли о том, чтобы помочь этим людям прекратить все. Наш гуманизм - это орудие умножающее уродов и страдания, превращающее
человека в извращенную генетически слабую тварь, не способную воспроизводиться без клещей и пробирок. Возьмите священные писания. Везде любовь определяется через лишения и страдания. Мы создали богов-мучителей, богов-садистов, мы называем их Отцами, любящими своих детей. У нас извращенное понимание любви, чести, долга, ненависти, свободы и многих других ключевых понятий. Одно мы поняли правильно: пути Господни неисповедимы, но мы и с этим не можем согласиться. Мы сами пытаемся решать за бога что хорошо и что плохо, а в результате… Мы все делаем от имени Бога и готовы убить, если кто-то понимает бога по-другому. Все, что мы можем - это только упорствовать в своих заблуждениях. И это вместо того, чтобы потратить все усилия на то, чтобы понять, кто именно нужен богу, кто это один из миллиардов, и чем он отличается от всех остальных. Для чего он нужен Богу? Но нет, мы умнее создателя,
мы - победители природы и цари Мира! На самом же деле мы не более чем подопытные крысы, слепые подопытные крысы, ползающие по лабиринту судьбы.
Дюльсендорф разгорячился. Я никогда еще не видел его таким возбужденным. Во время своего монолога он вскочил на ноги и бегал по комнате, размахивая руками. Замолчав, он так и остался, где стоял, беспомощно опустив ставшие лишними руки. Наступила тишина. Светка тупо смотрела перед собой. Для нее это тоже было в новинку. Не в правилах Дюльсендорфа показывать свое истинное лицо. Меня его слова тоже задели за живое. Всю жизнь, всю свою бесполезную жизнь я чувствовал собственную ненужность. Я не был нужен богу, не был одним из …, не был. Я не знал, нужен ли я себе? Не говоря уже о… Как функция, как механизм, как способ получения определенных вещей я был интересен какому-то кругу лиц, но я, просто я со всеми своими достоинствами и недостатками…
Я вспомнил стихотворение Димы:
Я
Человек
Джон Смит
Ганс Миллер
Иванов Иван Иванович
Не был, не состоял, не привлекался
Один из стольких-то миллиардов
Без особых примет
Без особых талантов
Я хожу на работу
Или не хожу на работу, что ничего не меняет
Я смотрю телевизор, ем, пью, занимаюсь любовью, встречаюсь с друзьями
Родился, учился, женился или нет, наплодил детей или нет, умер или пока еще нет.
Кому какое дело?
Кому какое дело до этой цифры после запятой
Хрен знает мать ее какой цифры после запятой, которая по сравнению с прошлым годом…
Столько-то там килограмм удобрений в деревянной упаковке
Не кантовать
Я не злодей, не герой
Я не взрывал Тадж-Махал или поезд в метро
Не убивал людей, не спасал людей
А в случае чего, я буду спасать свою шкуру
Свою личную дорогую мне шкуру
А когда я сдохну
Человека два-три, может быть, будут горевать на самом деле
Кое-кто придет посмотреть из любопытства
Для кого-то это будет очередной повод выпить
Кто-то нервно будет смотреть на часы и думать, как бы незаметно свалить.
Кто-то будет делить оставшееся после меня барахло, перессорится со всем светом из-за поношенной ерунды и будет меня проклинать
А, скорее всего, меня просто забудут
Потому что кто я такой?
Человек-никто
Человек-ты
Человек…
"Самое главное и самое неоцененное человеческое благо - это стабильность. Мы способны привыкнуть к любой жизни, к любым мало-мальски подходящим условиям для существования, если у нас для этого есть необходимое количество времени. Можно жить в богатстве, в нищете, прикованным к инвалидному креслу или постели. Люди умудрялись жить даже в лагерях смерти, и некоторые из них живы до сих пор. Нас угнетают бедность, одиночество, отсутствие любви лил здоровья? Нет, и еще раз нет! Нас угнетает потеря, реальная или вымышленная, когда мы в мечтах имеем то, что приходится терять по возвращении в реальность. Но дайте немного времени, и мы уже не помним имена любимых, без которых не могли прожить и минуты. Конечно, есть любители перемен, но их перемены не более чем стабильное изменение условий бытия, и стоит нарушиться этой текучей стабильности, как весь мир для них
превращается в хаос.
Постепенно жизнь входила в свое русло. Работа была совсем не пыльной, правда, творческой ее тоже трудно было назвать. Обычно приходилось выполнять задания, требующие однообразного, монотонного труда. Это с лихвой компенсировалось зарплатой, которой хватало за глаза. Шмотки меня не интересовали, выпивка и дорогая жратва требовались не так уж и часто, а больше тратить было не на что. Я выкупил отдельную комнату, и был сам себе хозяином.
Каждый обустраивался, как мог. Многие брали на воспитание детей, увеличивая за счет этого жилплощадь, да и пополнение в семейный бюджет было не маленьким - детям платили очень даже приличное пособие. Некоторые из нас поженились, разменялись и жили семьями. Были дамочки, открывшие настоящий бордель. Брали они по божески, да и дело свое любили, так что популярность их быстро достигла максимального значения. Захаживал к ним и я, если не мог найти какую-нибудь бесплатную б…дь. Таких у нас, как собственно и везде, было достаточно. Были у нас и откровенные алкаши, которые нигде не работали, жили скопом в самой отвратительной квартире, сдавая в наем остальное жилье, за что и пили.
Главным недостатком нашего бытия были махровое однообразие и мертвая скука. Дни протекали как один бесконечный день. Работа, терапия, кино, кафе, секс… мы медленно двигались по кольцевой, наматывая оборот за оборотом. Я чувствовал, как мозги заплывают жиром, я тупел, тупел день ото дня. Я даже начал получать удовольствие от этих дурацких фильмов, которые нам показывали каждый вечер. Казалось, что скука была одним из условий эксперимента. У нас не было ни газет, ни журналов, ни телевидения, не говоря уже о книгах. Радио транслировало только местные новости и дурацкую, лишенную всякого эстетизма музыку, от которой начинало сводить зубы уже с утра. От скуки мы попытались заняться художественной самодеятельностью и даже выпустили один номер стенгазеты, но нам это тут же запретили:
-Эксперимент не предусматривает подобной активности с вашей стороны, - такими были их объяснения.
Чтобы совсем не свихнуться от скуки, я занялся спортом. Кроме зарядки, которой я занимался в любую погоду и с любым настроением, я каждый вечер ходил на спортивную площадку. Я занимался йогой, бегал, отжимался от пола, подтягивался на ветках, качал пресс. Из нескольких простыней я соорудил что-то вроде каната, привязал его к дереву, и лазил по нем каждое утро. Я выпахивался на износ, до появления того кайфа, который приносит только регулярный спорт. Я приходил с тренировки, принимал душ, выпивал в кафе чашечку кофе с пирожным, выкуривал сигарету и отправлялся спать, если, конечно, в мои планы не входила личная жизнь. Тогда я либо снимал скучающую дамочку и вел ее к себе, либо шел в бордель. После секса я мгновенно проваливался в сон, в очередной кошмар, которые меня преследовали с начала эксперимента.
То я проваливался глубоко под землю, настолько глубоко, что у меня закладывало уши. Я блуждал по подземным коридорам, тщетно ища выход и все больше увязая в этой подземной паутине. То я от кого-то убегал, и мои движения были мучительно медленными, слишком медленными, чтобы спастись. Почти каждую ночь я продирался сквозь колючие заросли или пытался преодолеть огромные старые заборы, готовые вот-вот упасть. Я начал кричать по ночам. Я не понимал, что со мной происходит, не понимал до поры до времени.
-Уважаемые участники эксперимента! Всем приготовиться к проверке. Вам надлежит в течение трех секунд подняться с кровати, отойти от нее на два шага и ждать комиссию. Члены комиссии откроют дверь своим ключом, так что беспокоиться не надо. Не надо волноваться. Это обычная проверка. Выполняйте все требования членов комиссии, и все будет нормально.
Минут через пять ко мне в комнату вошли три санитара.
-Карл Дюльсендорф? - спросил один из них, наверно старший.
-Да.
-Предъявите, пожалуйста, свои деньги.
-Минуточку.
Я открыл ящик стола и достал несколько листов бумаги.
-Вот.
-Больше нет?
-Больше нет.
Они направили на мои деньги специальный фонарик, и на обычной с виду тетрадной бумаге появились водяные знаки и моя фамилия. Изучив деньги, они прошлись с каким-то прибором по квартире.
-Большое спасибо, гражданин Дюльсендорф, - сказал мне старший, отдавая деньги, - извините за беспокойство.
-А что произошло? - спросил я, понимая, что обычной проверкой это быть совсем не могло.
-Это не в нашей компетенции, - сказал старший и вышел вместе с остальными из квартиры.
Я сел на постель и закурил.
-А теперь, уважаемые участники эксперимента, можете собираться на завтрак. Спасибо за сотрудничество. После завтрака общее собрание в кинотеатре. Спасибо за внимание, - произнесло радио и замолчало.
Столовая гудела. Все только и говорили, что о сегодняшнем происшествии. В центре внимания был мой бывший сосед с огромными линзами очков. Пользуясь случаем, он рассказывал всем и каждому о причине сегодняшней проверки. Вот уж действительно 15 минут славы.
До меня доносились только обрывки разговора, поэтому некоторые подробности я упустил, но вот общая картина происшествия: Выпивали они, значит, с девочками. Два на два. Он, как хозяин, уединился на кухне, предоставив в расположение гостей свою комнату. Ночью они разошлись, и дерни его черт полезть за чем-то в шкаф с чистым бельем. Белье он нашел, а вот денег не досчитался. Ушел целый непочатый лист. Аванс или получка. Он, не долго думая, к санитарам. Они его успокоили, приказали сидеть тихо и помалкивать, а сегодня утром во время проверки взяли вора, что называется взяли с поличным.
Народ негодовал. Украсть деньги! И это возмущались люди, далеко не чистые на руку в прошлой, свободной жизни, люди, для которых обчистить ближнего все равно, что сказать здрасьте. Здесь же это было ЧП. У нас не было криминала. Даже бытового хулиганства не было. Мы настолько отвыкли от этих обыденных атрибутов другой жизни, что находились в состоянии шока еще несколько дней.
Конечно, всем нам приходилось слушать истории про "те времена", когда дома не запирались, а если хозяева уходили из дома, они закрывали дверь на крючок. Честность? А что было красть? Что было красть, если ни у кого ничего не было, а если и было, то в одном экземпляре на всю деревню - попробуй потом покажи. Конечно, были и чужаки, которые часто ходили по тем дорогам, но стоило кому-нибудь обнаружить пропажу, как чужак навсегда исчезал среди бескрайних просторов "тех времен". Поэтому чужаки тоже не особо крали. У нас не крали по тем же самым соображениям, а вот, поди ж ты, нашелся умник, устроил нам, что называется, почин. И вроде бы приличный был мужик.
Цветиков, выслушав все за и против, приговорил вора к 15 суткам карцера.
Все 15 суток мы сетовали на то, что наказание слишком уж мягкое, и теперь пойдет-поедет, но когда через 15 суток мы увидели вора…
Мы его не узнали. Он был старым, седым, трясущимся и совершенно сумасшедшим. Тогда мы ужаснулись самой возможности попасть в карцер.
Это происшествие на какое-то время вырвало нас из мертвого оцепенения скуки, но, поднявшаяся было пыль времени, осела вновь на свои места, и мы вновь погрузились в тихую полужвачную жизнь.
Проснулся я совершенно разбитым. До подъема было еще полчаса. Всю ночь меня терзали кошмары. Как я уже говорил, эти сны изводили меня с самого первого дня эксперимента. Со временем я немного привык к ним, и хоть сценарии сновидений продолжали приходить ко мне из фильмотеки фильмов ужаса, сам элемент ужаса или кошмара из них исчез. Той же ночью волна непреодолимого страха накрыла меня вновь. Мне снилась глубокая яма в рыхлой жирной земле, даже, скорее, не яма, а зыбучий чернозем. Я проваливался сквозь землю, сквозь мягкую рыхлую, черную землю, целую вечность я проваливался сквозь землю. Наконец, движение прекратилось. Я оказался у входа в небольшой грот, в который можно было протиснуться только на четвереньках. Я полз, чувствуя всю тяжесть нависающей надо мной земли. Не помню как, скорее всего, внезапно, как это часто бывает во сне, я очутился в большой,
бесконечно огромной пещере. Раздался писк миллиона глоток, и на меня накинулось полчище летучих мышей. Я пытался отбиться, но это было все равно, что отбиваться от снежной лавины. Тогда я лег на пол пещеры и закрыл руками лицо. Я лежал, а мерзкие твари больно ранили меня своими когтями и зубами. Я уже начал прощаться с жизнью, когда они вдруг исчезли так же внезапно, как и появились. Я стоял на полу из белого мрамора, а мои руки. Руки буквально раздулись от гноя до неимоверных размеров. Пальцы шевелились, но были как бы не моими. Тогда я крепко сжал палец, чтобы выдавить гной. Ноготь поднялся шубой. Из-под него хлынул поток гноя. Тогда я начал нервно выдавливать гной из всех пальцев обеих рук…
Я лежал на спине, тяжело дышал и смотрел в потолок. Страшно хотелось курить, но сил на то, чтобы взять сигарету у меня не было. Я был полностью раздавлен и выпит сном. Наконец, пересилив себя, я поднялся, на ощупь, не включая свет, нашел брюки и достал пачку сигарет. Глоток дыма принес облегчение. Я жадно, большими частыми затяжками выкурил сигарету и закурил еще. Вторую сигарету я курил уже медленно, наслаждаясь вкусом табака и наблюдая, как в мое тело возвращается жизнь.
Обойдусь сегодня без зарядки, - решил я, - лучше лишние полчаса поваляться в постельке. Я никогда не насиловал тело. Конечно, лень приходилось преодолевать частенько, но с голосом плоти я старался не спорить. Тело умней головы. Для меня эта мыль всегда была аксиомой. Я не признаю ни диеты, ни режимы питания, ни, упаси боже, режим дня. Все это ни что иное, как навязывание воли глупого ума разумному своим генетическим разумом телу. Вместо того чтобы учиться различать малейшие голоса тела, мы заковываем его в кандалы распорядка, разрушая мост к самому себе еще с раннего детства.
-Внимание всем! - рявкнуло радио громче обычного, - после завтрака всем собраться в кинотеатре. Повторяю, всем собраться в кинотеатре. Неявка… - но тут что-то щелкнуло, и радио замолчало.
-Вот тебе, батенька, и сон в руку, - сказал я себе и начал собираться на завтрак.
Мое предчувствие разыгралось с новой силой. Душа выла, как собака на луну в холодную долгую ночь. Я вспомнил, как меня чуть не выгнали из института за то, что я нарисовал в лекционной тетради собаку, вот так же точно безнадежно воющую на луну. Преподавателю эта собака жутко не понравилась. Он вообще был быдлом, чудом пробившимся в преподавательский состав, а я… Короче, в нем взыграла классовая ненависть ко мне.
Народ, а что, собственно, с народа взять, гудел, как потревоженный улей. Мнения разделились. Одни решили, что нам объявят об окончании эксперимента и отправят по домам - счастье не вечно. Другие готовились к приятному сюрпризу, конфетке за хорошее поведение. Третьи воспринимали ситуацию, как контрольный промежуточный замер, точно мы свиньи на ферме.
Я сидел, механически ковырялся вилкой в тарелке и пытался побороть страх, готовый перерасти в неконтролируемы панический ужас. Я боялся, чертовки боялся, сам не зная, чего. Я чувствовал себя беспомощным существом перед невидимым и оттого еще более страшным врагом.
В кинотеатре энтузиазм трудящихся заметно поугас. И было от чего. В зале было полно санитаров, вооруженных большими дубинками с электрозарядом. Такой мало того, что получаешь порцию хорошего тумака, так еще и приличный удар током на закуску. Жуткая вещь. Подобные декорации совсем не способствовали распространению оптимистичных настроений. Все сразу как-то поутихли, расселись по местам и стали ждать новостей.
Наконец на трибуну взошел профессор Цветиков.
-Здравствуйте товарищи, - начал он свою речь. В зале прошел гул облегчения. Все сразу решили, что это что-то вроде комсомольского собрания. Сначала слушаем докладчика, потом преем в прениях, потом домой, так как какая может быть работа после собрания.
-Дорогие товарищи, - продолжил Цветиков, хлебнув воды из чистейшего стакана, - разрешите поздравить вас с окончанием первой фазы эксперимента.
Снова прошел шумок, дескать, все правильно, первая фаза закончена, а, следовательно, будет как минимум еще и вторая, а если повезет, то третья, четвертая и так до бесконечности.
-Что я могу сказать? Конечно, до того момента, когда я смогу обнародовать результаты эксперимента, еще далеко. Но я вами доволен. По большей части вы были молодцами. И я за вас рад. Более подробно, к сожалению, я не могу вам ничего рассказать. Увы, таковы требования эксперимента. Итак, первая часть эксперимента подошла к концу. Сегодня начинается вторая часть. Под кодовым названием лазарет. Сразу отсюда вы переходите в медпункт, проходите медкомиссию и поступаете в стационар. Там вы и будете проходить вторую фазу эксперимента. Там же вас ознакомят и с новыми правилами. У меня все.
Нас вновь крутили и вертели на всех мыслимых и немыслимых тренажерах, вновь брали кровь, откуда только можно, вновь задавали сотни вопросов. К концу экзекуции я уже с трудом мог вспомнить свое имя и год рождения. Я был олицетворением усталости и страха. Казалось бы, медосмотр, вторая фаза эксперимента, но с каждой минутой, с каждой галочкой и неразборчивой подписью в моем деле, страх становился все сильнее и сильнее. Даже усталость на него не действовала.
В стационаре, который находился здесь же, на втором этаже, нас переодели в больничные пижамы, отобрав все, включая зубные щетки и запасные трусы.
-Вам выдадут все, что нужно, - только и сказал угрюмый санитар с огромным животом.
В его глазах не было и следа дружелюбия, а если взять во внимание увесистую дубинку, которой он недвусмысленно поигрывал… В общем, охотников задавать дополнительные вопросы не было.
Нас построили вдоль угнетающе зеленой стены. Все тот же угрюмый санитар называл фамилии и номера палат, после чего учтенный счастливчик получал салфетку с порядковым номером, которую надо было пришить сзади к пижамной куртке. Затем санитар зачитал нам новые правила, которые сводились к одному пункту: Вождь всегда прав. В расшифровке это выглядело примерно так:
Нам надлежало строго подчиняться санитарам и выполнять любое их распоряжение; надлежало выполнять все предписания врача; запрещалось без особых распоряжений покидать палату; также нам запрещалось говорить.
За малейшее нарушение правил - карцер.
После того, как мы подписали бумагу, в которой говорилось, что мы ознакомлены с правилами эксперимента и добровольно (попробовал бы кто отказаться) обязуемся выполнять эти правила, нас развели по палатам - одиночным камерам два на два с голым антисанитарного вида матрасом на полу. Окон в палате не было, электричества тем более. Единственным источником света было небольшое оконце в двери, куда проникали жалкие остатки тусклого света из коридора. Зато обед подали в номер. Приоткрылась дверь, и мне в комнату всунули миску без ложки с жуткой кашей на воде.
Страх мой, как это ни странно, после такого поворота событий исчез. Конечно, настроение подобное положение вещей вряд ли кому могло улучшить, но теперь я знал врага в лицо, а это чего-то да значило.
Ночью меня разбудил крик. Кто-то истошно кричал и бился в истерике. Не выдержали, видать, нервы у бедолаги. Раздался выстрел, оборвавший крик, затем второй, контрольный.
Еще через минуту лязгнул дверной замок.
-Встать!
Я поднялся на ноги.
-Выходи.
Я повиновался.
-Стой, - приказал санитар, когда я вышел из палаты, - шаг вправо и замер.
Я стал справа от двери, прижавшись спиной к стене. Точно также стояли и все остальные. На лицах был испуг.
Двое добровольных участников протащили за ноги труп, оставляющий следы крови на полу. Их сопровождал санитар с дубиной.
Другой, с пистолетом в руках, нервно ходил перед строем, зло глядя в наши лица, словно хотел еще на ком-то продемонстрировать действие своего оружия.
-Бешенство болезнь заразная, - прошипел он, - мы будем отстреливать любого, кто проявит симптомы болезни. Всем понятно?
Нам было понятно всем, поэтому мы стояли, не шелохнувшись, боясь отвести глаза от страшного оружия.
-Ты и ты, - ткнул он, не глядя, пистолетом в строй, - убрать здесь все. Остальные по камерам.
"Конечно, многое вы не будете понимать, многое покажется вам неприемлемым, но вы не должны забывать, что это эксперимент, направленный на благо человечества, и если некоторые моменты способны приносить боль, то скальпель хирурга тоже приноси боль, однако же это боль на благо. Помните это, Дюльснендорф", - звучали в моей голове слова Цветикова. Я повторял их мысленно вновь и вновь, словно в этих словах была разгадка, способная подарить мне жизнь. А еще я думал, что люди переживали гестапо, да что там гестапо, НКВД с нашими советскими лагерями, а там было страшней.
По утрам, накормив какой-то баландой, нас вывели на работу. Нам надлежало вычерпывать воду ведрами из одного колодца и выливать ее в другой. И так целый день с коротким перерывом на скудный обед. Наиглупейшая, надо сказать работа, к тому же колодцы были сообщающимися, что делало наше занятие еще более тупым и бессмысленным. И никакой остановки. Стоило кому-нибудь замедлить работу, как санитары тут же набрасывались на него с дубинками, избивая до полусмерти, а если это не помогало, а это никогда не помогало, отправляли в карцер. Тогда то мы узнали, что это такое, от редких счастливчиков, вернувшихся оттуда к нам. Карцером были небольшие ниши, в которых можно было только лежать. Человек замуровывался там в абсолютной темноте и тишине. Не знаю, какую надо иметь психику, чтобы выйти оттуда нормальным. Представьте себе страх, голод, жажда, полное отсутствие
времени, отвращение оттого, что надо ходить под себя и во всем этом лежать до бесконечности. К тому же я не уверен, что после того, как на свет божий извлекался очередной клиент, это заведение чистилось.
Увеличилось время терапии. Теперь мы по несколько часов подряд смотрели на экран, на котором в совершенно странном порядке мелькали вспышки, фигурки, надписи. После сеанса терапии многих из нас приходилось вести под руки. Многие стали писаться и кричать по ночам. Мы медленно теряли человеческий облик, превращаясь, нет, не в животных, тварей, в которых превращались мы, могли породить только люди.
Тем же, кто мог сопротивляться давлению, в ком еще оставалось хоть что-то от человека, вводили внутривенно какую-то дрянь, от которой забывалось все. Хотелось сразу все: сидеть, лежать, бежать, молчать, говорить, спать, бодрствовать… ты пытаешься делать сразу все, при этом буквально зависаешь, как компьютер. Фактически ты застываешь без движения в какой-нибудь жуткой позе, пока тебя не отпустит. Такие уколы делали перед сном, чтобы утром уже можно было вновь гнать на работу.
Сон. Ничего оригинального. Старая избитая история о том, что во время урагана сильные деревья ломаются или вырываются с корнями, тогда как трава только гнется под порывами ветра. Я был на грани срыва, а если вернее, то далеко уже за той гранью, которая отделяет человека от... Как человек, как личность я перестал существовать. Все во мне было уничтожено, оставались только инстинкты, и эти инстинкты не захотели умирать, не захотели сдаваться.
Инстинкты решили пойти по пути лояльности. Инстинкты поняли, что я должен стать идиотом, патриотически мыслящим идиотом с патриотических плакатов. Я преданно смотрел в глаза санитарам, благодарил за те жалкие крохи, что нам давали на обед, проявлял энтузиазм. Да, я устал и вымотан, говорил я всем своим существом, но я понимаю, что все это во благо эксперименту и человечеству, и пока я живой, я буду выполнять свой долг.
А тут и облегчение свалилось. Нас перевели на другую работу. Теперь надо было сидеть за столом и сортировать цветной рис, такой, каким обычно пользуются тибетские монахи для создания своих мозаик. Целый день мы сортировали этот чертов рис, рисинка к рисинке, чтобы в конце рабочего дня санитар, оценив нашу работу, высыпал все на наших глазах обратно в общую кучу.
Несмотря на весь идиотизм такой работы, я старался, как мог. Рисинка к рисинке, рисинка к рисинке… Я старался, как мог, и вскоре санитары перестали следить за моей работой. Нет, я не пытался лебезить или подхалимничать, не пытался просить пощады или выклянчивать более человеческих для себя условий существования. Я всеми силами старался выполнять свой долг. Все для эксперимента!"
-А почему вы думаете, что ему это интересно? - спросил вдруг Дюльсендорф. Речь шла о давно уже застрявшем в зубах моралистов и философов вопросе добра и зла: Если Мир сотворил Бог, то почему он сотворил столько зла? Конечно, зло вроде бы от Дьявола, но его-то тоже создал Бог, следовательно, в конечном счете, ответственность несет опять-таки он, - почему вы решили, что ему это интересно?
-Ну… Он же создал весь этот бедлам, чтобы запустить нас сюда, как рыбок в аквариум, чтобы, вернувшись домой после трудов праведных, налить себе коньяка или нектара, отрезать толстый ломоть амброзии… Аквариум хорошо успокаивает нервы, - нашелся я.
-Аквариум, рыбки… Как мы себя любим. А ты никогда не думал, что мы нечто вроде продукта его Божественных Оправлений? Его Божественный Застольный Пук. Или нет… Скорее, Его Божественная Блевотина. Ну, вырвалось, с кем не бывает. Немного стыдно, немного неловко… Назад уже не воротишь… Остается убрать, проветрить помещение и обо всем забыть. Вот вам и всемирный потоп с ковчегом-шваброй в центре внимания… Образ, подобие, это все, конечно, очень даже здорово, но зачем тогда он засунул нас на самый край вселенной? Зачем или, вернее, почему? Почему не повесил нас на стене в рамочке? Почему не показывает, не хвастается нами перед друзьями? Ему стыдно, стыдно, что так получилось. А мы, к тому же, словно дерьмо с дрожжами, так и норовим со всех щелей, да на самое видное место. Читал книгу Иова? Вылез он, оказался не там, где надо.
Тут к Господу гости пожаловали, Дьявол с бутылочкой. Пришел и говорит: "Ой! А это у тебя что?" И на Иова пальцем. А Бог покраснел, схватился за тряпку, да не просто так, а со стиральным порошком… Не высовывайся!
-У меня был парень, помешанный на этой теме, - вмешалась в разговор Светлана, - Так вот, он говори, что Бог сотворил по своему образу и подобию только Адама. А нас с вами создали уже Адам со своими потомками, кто лучше, кто хуже. И каждое новое поколение все дальше и дальше от Бога. Погрешности, как известно, перемножаются.
"С вдохновением Толстого, творящего "Войну и Мир", я собирал возле лавочки шелуху от семечек по одной, как и было приказано, и относил их в урну, где они должны были лежать наружной стороной вверх. За мной никто не наблюдал, по крайней мере, визуально, но я все равно старался до мельчайших деталей следовать приказу. В поле зрения появились два санитара. Определенно, они шли ко мне.
-Дюльсендорф!
Я встал по стойке смирно.
-Пойдем.
Они повернулись и пошли, а я засеменил следом. Санитары ни разу не оглянулись, чтобы удостовериться, что я за ними иду. В последнее время они доверяли мне на все сто.
Меня привели в баню. Надо сказать, что со времен перехода в стационар нас ни разу не купали и не меняли белье, а в последнее время запретили пользоваться туалетом. Приходилось все делать у себя в палате, но это уже не вызывало никаких чувств. Мы были настолько грязными, что даже вши бежали от нас.
-Вымойся, как следует, - приказал мне санитар.
Неужели расстрел, - промелькнуло у меня в голове. Мне было уже все равно.
Что может значить такая мелочь, как смерть по сравнению с обилием чистой воды, мыла и дорогого шампуня! Я долго и с остервенением мылся, сражаясь с наросшим вековым лепом. Я справился даже с колтунов в волосах, которые не видели расчески целую вечность.
-Одевайся и пойдем, - санитар кинул мне полотенце и чистую новую пижаму.
Я быстро оделся.
-Пойдем.
После бани была парикмахерская.
-Сделай с ним что-нибудь, - ответил санитар на вопросительный взгляд парикмахера.
-Я могу только наголо. Такое…
Свершилось! После парикмахерской меня привели к самому Цветикову!
-Здравствуйте, Дюльсендорф, заходите, присаживайтесь, - он вышел мне навстречу и протянул руку, которую я уважительно, но без подобострастия пожал. Как настроение?
Я вопросительно кивнул, дескать, мне никто не разрешал говорить.
-Ах да, инструкция. Вспомнил Цветиков, какой же вы у нас право дисциплинированный, Дюльсендорф. Я отменю инструкцию, запрещающую вам говорить. Трудно было?
-Очень, - признался я.
-Вы, наверно, на нас злитесь.
-Сначала злился, а потом вспомнил ваши слова о том, что в любом случае это эксперимент, направленный на благо людей, и что я сам согласился в нем участвовать, добровольно, я понял, что хоть я и не понимаю, почему нас поставили в такие условия, я должен знать, что это продиктовано необходимостью эксперимента, пусть даже несознаваемой мной необходимостью.
-И что потом?
-Потом я решил быть полезным в меру своих сил.
Главное было не врать. Я не мог врать под его пристальным взглядом. Правда, только правда и ничего кроме правды!
-Поздравляю, Дюльсендорф. Вы достойно выдержали все испытания. Для вас вторая фаза эксперимента закончена. Как вам это удалось?
-Не знаю, - честно признался я.
-Ваш опыт очень важен для нас. Поэтому…
-Я действительно не знаю. Это произошло как бы само собой.
-Все верно. Как бы само собой. Сознательно вы бы не смогли просчитать правильную стратегию. Только само собой, только инстинкты и подсознание. Что ж, добро пожаловать, коллега.
продолжение читайте в следующей рассылке
На сегодня все. Заходите ко мне на сайт.
Или пишите сюда
| http://subscribe.ru/
E-mail: ask@subscribe.ru |
Отписаться
Убрать рекламу |
| В избранное | ||
