Ччерт....
Какая длинная и странная ночь. Третий час ночи, а сна ни в одном глазу. Наша общая гостиная наполнена людьми. В уши падают отдельные обрывки разговоров, но они не мешают, напротив, я ощущаю, как мне удобно и приятно думать, и я ни за что не хотел бы изменить это моё состояние. На небольшой грифельной доске я рисую опорные точки структуры программы и смотрю на них, дожидаясь,
пока придет следующая мысль. В уши попадают какие-то слова: "Я сама взяла деталь, измерила, положила. Я за два часа сделала столько, сколько за смену не делаю. Невозможно работать, постоянно достают" Из другого конца комнаты: "А он говорит: "Я вам, Субботин, не позволю. Кто вы такой. Я начальник, и я не позволю." Волны слов словно возникают из ничего и погружаются в ничто.
Неяркий свет лампы, и слова словно повисают в сером, неподвижном свете, и растворяются в нём. Какая-то неподвижность ночи, делающая всё происходящее призрачным. Я замечаю, что уже давно смотрю на мои метки на доске, но уже не думаю ни о чем. Просто неподвижно смотрю, кажется, надеясь, что на доске сами собой возникнут какие-то записи. В глубине души я понимаю, что ничего этого не будет, и неожиданно осознаю, что мне просто удобно вот так сидеть, ночью, среди людей, в этой неподвижной призрачности, и ни о
чем не думать.
Я слышу, как открылась дверь в гостиную, слышу неясный Виталькин голос, и по звукам, идущим с его стороны, понимаю, что с ним еще кто-то, и я не ощущаю, я уверен, я знаю, что этот кто-то - Лена. Я не меняю положения, всё также глядя на доску. Внезапно доска заслоняет чья-то голова, и словно испепеляющие лучи солнца сжигают меня. Лена
смотрит на доску, наклоняет ко мне голову, и говорит: "Привет", как
испепеляющее солнце, удаленное от меня на сотни световых лет.
Я вижу в этих нестерпимо ярких и испепеляющих лучах солнца её выгоревшие от солнца соломенные волосы, её тонкую
прозрачную кожу на лице, покрытую веснушками. "Привет"- говорю я, и моя рука независимо от меня тянется к её стану, и я чувствую, как моя рука ощущает сжигающие лучи солнца, и под ними - её тело, и я чувствую, как я не хочу её отпускать. Не хочу, чтобы она отходила. Но не могу этого выразить словами, а Лене нужны слова. Лена отходит, а я продолжаю сидеть и
неподвижно смотреть на доску, и досадую, и не могу понять, почему я так поступаю. Словно во мне сидит какое-то правило, в соответствии с которым я и должен вот так сидеть, не меняя положения, словно ничего не произошло, и мы - просто знакомые. И я бессознательно понимаю, что я никогда не подойду к этому солнцу, испепеляющему меня, может быть, как раз потому, что оно испепеляет.
И вдруг меня осеняет: какая я ничтожная, никчемная и трусливая сволочь, что-то возомнившая о себе и всё перевернувшая с ног на голову. Лена дружит в Валерой, и я ревную её к нему,
впрочем, как и ко всякому, кто с ней или с кем она разговаривает. И за это я презираю её и показываю своё презрение, и считаю, что её отношение ко мне - это "так", это просто потому, что она знает,
как я отношусь к ней, что я люблю её.
И я не понял главного, основного, что в наших отношениях есть две стороны, и
они не зависят ни от неё, ни от меня, они просто даны нам как факт. И они
говорят о том, что когда я восхищаюсь ею, то другой стороной этого восхищения является то, что оно нужно ей, что она, может быть, жить без этого восхищения ею не может, что это - и моё восхищение ею, и её потребность в восхищении - это две необходимые и противоположные стороны одного и того же,
и это - то, что называют любовью. А Валеры и прочие... там, где есть слова, там нет и не может быть того, той независящей от людей связи, которая и есть любовь и которая отличается от просто внешних отношений хороших знакомых.
Ччерт! Нет, ты не даром всегда ощущал ущербность своего культурного уровня по сравнению с ней. Ты и есть ущербный.
