Посвящается Анжелике

    Кто-то из знаменитых сказал: "Русские пожирают друг друга". Я думаю, это он преувеличил. Это он от русского мазохизма, от  любви посыпать себе голову пеплом. Вон, официально раскаялись, что расстреляли польских офицеров. Им сегодня удобно есть хлеб с маслом и выглядеть хорошенькими. Или о переселении немцев и кавказцев во время войны. А ведь вопрос стоял о о том,  быть или не быть, и делалось всё для того, чтобы быть. Исключались возможности не быть. Наполеон тоже возмущался русским бескультурьем в ведении войны. Я не хочу сказать, что русские не пожирают друг друга. Я хочу сказать, что все пожирают друг друга. Вон, во время голода норки пожирали друг друга. Когда есть возможность пожирать других, пожирают других, как это было в колониальные времена. А когда других нет, приходится есть друг друга. Кушать-то хочется.
    Да, так о чем это, бишь, я? О культуре. Вот возьмём культурные нации. Я имею ввиду в смысле пожирания. Нет, правда, что такое культура вообще? Ведь не существует культуры вообще, а существует культура относительно чего-то. Ну, там, относительно общения, скажем. Как культурно общаться. Или, опять же, как культурно кушать. Вот возьмите того же Наполеона. Он завоевал там всяких немцев-пруссаков-поляков, и дал им закон. И они ничего. Потому что культурные нации. А вот еще  показывали  кинушку фээргэровскую  по телеку, название забыл. Ну, там про немецкого обывателя во время войны. Когда пришли американцы и поимели немку, она не стала возмущаться, а, напротив, объяснила маленькой дочери, что они победители, а наградой победителям являются женщины побежденной стороны. То есть американку американец так не сможет, что захотел и поимел. Он в тюрягу загремит. А немку может, потому что она - побежденная сторона. И немка это сознает и говорит: "Всегда пожалуйста, сознаю, что вы в своём праве." Как это немцы начали вопить, когда наши к ним пришли. Мол," Гитлер капут", а мы тут не причем, мы хорошие. Мы пеплом сожженых в печах людей удобряли свои поля, но мы ни в чем не виноваты, а во всем виноват Гитлер. С Гитлера и спрашивайте, если сможете, а мы хорошие. Что это такое? Это - культура, или, другими словами, мимикрия. Бежит богомол, увидел курицу, упал, обездвижелся, притворился веточкой, курица и прошла мимо. Натовцы говорят: Россия не представляет для нас угрозы. А в это время утверждают стратегию защиты Прибалтики от России. Это и называется культурой, и нации, обладающие культурой, называют себя цивилизованными. И так как они называют себя цивилизованными, то и другие начинают называть их цивилизованными. Русский же будет до последнего сопротивляться, мол, усруся, но не покорюся. Такая его натура. А немец при опасности замрет, мол, и я не я и хата не моя, авось мимо меня пройдут. Потому что культура, культурная нация. И, действительно,  проходят мимо.
    И русским тоже захотелось стать культурными. Пушкин говорил:"Нам воспитанье не пристало, и нам досталось от него жеманство, больше ничего".Ведь русский - это русский, он тем и отличается от западного человека, что он существо искреннее, что у него нет этого двойного дна западного человека, два пишем, три в уме. У него два это два, и три это три. , и если он  принял культуру, то для него культура - истина в последней инстанции. То есть уверовал. 
    Но  если я - русский, то для чего я стану себя ломать. Для чего я стану вести себя не в соответствии с моей природой? Я могу захотеть обмануть свою природу, но природу не обманешь, и русский, решившийся приобщиться к западной культуре, превращается в дурака, потому что западную культуру он принимает, в соответствии со своей натурой, за истину, и начинает вести себя в соответствии с этой истиной, и т.о. и получается дурак, потому что в действительности  западная культура - это мимикрия. Я имею ввиду культуру кушать.
    Ну, и получается в результате Иван - дурак, Мишка-дурак,  Борька дурак. А сколько у них апломба при этом! Наденут шутовской колпак, им аплодируют смеющиеся зрители, а они от восторга только и успевают, что раскланиваются во все стороны.
    Нда, да не об этом вовсе я хотел говорить. Это, знаете, как в том анекдоте. Привели пациента к психиатру. Всё ему во всем кажется одно и то же. Показывает психиатр картинку, на которой нарисован дом. Пациент говорит: "Это дом, а в доме сношаются". Показывает картинку, на которой нарисованы кусты. Пациент говорит: "Это кусты, а в кустах сношаются". И т.д. Вот и я в роде этого, всё меня сворачивает в одну сторону.
    А рассказать я хотел вот о чем.
    Сам по себе что я за человек? Сам по себе я вроде Межуева, зятя Ноздрёва. А женщины - они что же. Они появляются словно ниоткуда, словно из небытия. И вот смотришь, тебя уже окрутила женщина. И черт его знает, откуда она появилась, откуда взялась, и когда всё случилось. А ты уже женат. То есть всё с тобой происходит как бы в бессознательном состоянии. А когда придешь в себя - пожалуйста, здравствуйте вам, полная смена декораций.
    Не понимаю, как это всё происходит. Ну, отказать не можешь, что ли. Помните, как князь Мышкин рассуждал: мол, то, что я женюсь на Настасье Филипповне, это ничего, это так. То есть это как бы и не со мной вовсе происходит. И вот так у меня с Масокиной. Девичья-то её фамилия Новикова, у неё отец цыган был. А Масокина - это фамилия от второго мужа. И вот смотрю, я уже у неё в стойле и уже она  хозяйкой выступает. Сам-то я человек тихий, не навязчивый. У меня даже правило такое было, что не следует навязывать человеку что бы там ни было, а пусть он будет самим собой.
    Ну, словом, вечно одно и то же: прикинет женщина, что вроде бы ничего, тихий, не сопротивляющийся, можно его использовать, ну, и запрягает.
    А я, как вы, полагаю, заметили, отчужден от самого себя, так что я могу только наблюдать за тем, что со мной происходит, а сам по себе делать ничего не могу. Так что мой организм сам по себе, а я сам по себе, что-то вроде зрителя. И всё то, что я делаю, это делаю не я, а делает мой организм.
    Ага, сейчас понял, как всё происходит. Это, значит, когда у организма появляется потребность в женщине, то он на всё остальное закрывает глаза. И в результате ты ничего не видишь, так что первая попавшаяся женщина накинет на тебя своё лассо - и ты её. А когда эта самая потребность в женщине удовлетворена, тогда  у тебя открываются глаза, и ты видишь: ой, ой, мама дорогая! А уже поздно, уже женат. А так как сам-то ты всего только лишь зритель, и ничего делать не умеешь, то и остаётся  твой организм в страдательном состоянии, мол, судьба, и ничего не поделаешь. А ты наблюдай, наблюдай. Ведь какое рассуждение? Рассуждения-то никакого и нет, а просто ощущение тюрьмы. То есть твой организм чувствует, что он оказался в тюрьме. А своего-то ума у него нет. Ну, он и терпит, сколько может.
    То есть что терпит? Как его кушают. Отрежут от него кусочек, кушают, и говорят: ах, как вкусно, как я тебя люблю. И облизываются масляными губами. У организма отрезали кусочек, и из появившейся раны потекла кровь. И организм видит это, ему больно, и он страдает, и он пытается залечить свою рану, и просит, чтобы его не ели, чтобы не отрезали от него кусочки. Но его не слышат. Потому что а зачем же его слышать, когда он такой вкусный, когда от него получаешь такое удовольствие. И когда ран оказывается достаточно много, организм не выдерживает. И ему становится уже всё равно. Рассуждать то он не может, потому что ум от него отчужден. Он просто чувствует, что что бы ни было, ему теперь всё равно. И тогда он уходит от жены. Жена же, оставшись без вкусной пищи, впадает в тоску. Ей свет не мил. Ночью ей снится, как вкусно она кушает. Днём она внезапно вспомнит, что пищи уже нет, и вздрогнет, и сердце у неё упадет. И, несмотря на весь свой гонор, отправляется к пище и говорит: "Всё будет хорошо. Всё будет очень, очень хорошо." Это она обращается к Межуеву, зятю Ноздрёва. А тот отказать не может. И возвращается. Наступает праздник. И после него наступают будни, и всё повторяется. И так это тянется, тянется и тянется. И Масокина говорит: "Ах, если бы ты только знал, как я тебя люблю". А Межуев думает:"Если это называется любовью, то что такое ненависть?" То есть дело доходит до того, что у Межуева в голове начинают заводиться какие-то мысли. У него возникает удивление, потому что если любовь-это любовь, и с нею связаны определенные ожидания, то если эти ожидания не оправдываются, то, конечно, возникают мысли отрицания такого рода любви. То есть человек начинает думать не только своим мужским сердцем, но и головой, в которой начинают заводиться какие-то мысли, которых до этого в ней отродясь не бывало и возможности которых он не предполагал.
    И вот очередной эпизод возвращения. Но картина уже не та: если прежде действовали силы притяжения, силы центростремительные, если нижнее сердце женщины для мужчины  выступало в качестве божества, в качестве высшей истины, то теперь действуют силы центробежные, и теперь перед глазами верхнее сердце женщины, и по отношению к нему накопилось столько отвращения, что Межуев еще возвращается к женщине, но через силу, хотя сам этого не сознает, но испытывает только ощущение отталкивания, которое ему приходится всеми силами сдерживать, и делает он это потому, что еще осталась слабая ниточка центростремительной силы, для обрыва которой не хватает мысли. А Межуев потому и является Межуевым, что он не имеет своих мыслей, что он управляется мыслями, которые у него возникают как внешняя ему объективная данность. Межуев - существо не мыслящее, и мысли, которые в нём возникают, это не его мысли, это мысли, определяемые реакциями его организма. И Межуев не знает, что должна появиться еще одна мысль от его организма для того, чтобы всё было кончено. И вот очередное возвращение. И он в себе уже на другой стороне, уже вне Масокиной, он этого не знает, но это чувствует. И она уже измучена, и она это чувствует, что он уже ушел, что больше уже ничего не будет, и всё в ней кричит, всё протестует против этого. Она знает, что  он освободился от неё. И она злобно думает: "Я столько сделала для него, а он так со мной поступил!" Масокина - очень деловая женщина. Там, где у меня чувства, у неё логика. Я всегда поражался тому, что то, что я могу только переживать подобно просто приятной даме в отличие от дамы, приятной во всех отношениях, а  таковой, по праву, являлась Масокина, которая мгновенно способна сообразить, что, к чему и как. И поэтому, когда она в очередной раз попыталась загнать меня в своё стойло, у неё тут же нашлись знакомые, которые ехали "тем же маршрутом" из района сельмаша на западный.
    Ну, не знаю. Когда я смотрел вглубь её, меня  поражало выражение глупости в  лица. Бывает так, что ты имеешь, имеешь дело с человеком, и он как бы человек как человек, такой, каким он является, то есть каким он делает себя для других, и вдруг в какое-то мгновение, когда он не делает из себя что-то, ты увидишь, что такое он есть на самом деле. Это выражение лица появилось и тут же исчезло, и ты думаешь, что тебе это всё только показалось, что на самом деле человек другой, что он то, чем хочет казаться, что то, чем он хочет казаться, это и есть его истина. И ты возвращаешься к тому человеку, который кажется, и принимаешь это за истину, то же, что ты увидел, ты принимаешь за то, что только тебе показалось. Но в определенные минуты из явления всплывает то, что есть человек на самом деле, и тогда ты убеждаешься, что тебе не показалось, нет.
    А чем характеризуется глупость и вместе с тем чем она сильна? Тем, что она абсолютно уверена в своей правоте. Умный человек растеряется, подумает, а прав ли он. Глупец подобного рода сомнениями не болеет. И поэтому он действует в соответствии со своей глупостью и побеждает. Именно это и происходило в отношениях между мной и Масокиной. Но теперь уже я мог думать или не думать, но что она такое, это чувствовал мой организм и не принимал её. Его тошнило от неё. И теперь её слова не действовали на меня, потому что моими ушами теперь руководил мой организм, а не её слова. И она это чувствовала и ощущала своё бессилие. И она еще по инерции бежала вслед за уходящим поездом, хотя знала, что "он уйдёт и не вернется, он не вернется  никогда".
    Она подхватила какую-то совершенно дикую спец. машину. Мы ехали сзади, втроем, на чем-то в роде запяток, я, она и какой-то здоровенный мужичина, занимающий большую часть пространства.
    Будь я поэтом, я выразился бы так, что моё тело было здесь, тогда как душа моя была далеко от этого места. И от того, что душа моя была далеко от этого места, моё тело стремилась к ней, и Масокина  это чувствовала, и, наконец, она не выдержала. "Я не могу, мне нужна травка." Машина остановилась, и она пошла в кабину к водителю. Через некоторое время она вышла из кабины, и машина снова рванула вперед. На Буденновском перед  улицей Энгельса образовалась пробка. Машина остановилась. С тротуара большого мужчину окликнули, и на запятки перебрались мужчина и женщина. Я подумал, что нужно спрыгивать. Оглянулся - Масокиной рядом со мной не было. Она безнадежно стояла в стороне и курила, и она была теперь одна, меня рядом с ней больше не было. Я это не понял, я это почувствовал.
    Я направился в сторону Энгельса и,  не доходя до подземного перехода через неё,  остановился в недоумении: по улице разливалась пенная грязь. В своей жизни ничего подобного я не видел. Это вот как поднимающаяся мыльная пена, заполняющая всё собой. Я вообще поражался тому, что в одном районе Ростова светит солнце и ясное небо, тогда как в другом - страшный ливень. Хотя никакой ливень не мог наделать такого. Здесь было что-то другое.  Я начал осторожно пробираться вперед, стараясь обходить грязь. Впереди себя я увидел, как Масокина  подошла к переходу, на минуту остановилась и затем начала осторожно спускаться вниз. Когда я подошел к переходу, я подумал, что как-нибудь осторожно, "с кочки на кочку", попробую пройти по переходу. Но тут я увидел, что из перехода поднимаются не люди, а грязь, принявшая облик людей.  Люди  целиком были в грязи, с ног до головы, так что  выглядели как какие-то пришельцы. И при этом это обстоятельство им словно прибавило бодрости: они шутили. Впрочем, оно и понятно: терять им было уже нечего.  Тут только я сообразил, что сейчас в переходе что-то в роде грязного озера: ведь грязи, сливающейся в переход, деваться некуда, так что вплоть до того, что там нужно плыть. "Попробую перейти через улицу"- подумал я. Но по улице тёк многосантиметровый поток грязи. Я повернул назад. И внезапно остановился от внезапно пришедшей мысли. Эта мысль была: "Человек не может постоянно насиловать себя". И это была та мысль, которой мне не хватало для того, чтобы окончательно освободиться от Масокиной.

    12.12.10 г.