Здравствуйте, уважаемые коллеги, дорогие друзья!

Бывая в Старом Осколе и Белгороде, несколько лет назад я заново узнала об еще одном замечательном земляке Ерошенко, эсперантисте, писателе, который родом из Старого Оскола - Адриане Топорове.

Затем были встречи с газетными заметками о деятельности Игоря Германовича Топорова по изучению творческого наследия, увековечиванию памяти своего деда, о Топоровских чтениях в Песчанке и Белгороде. После знакомства с прессой очень порадовала экспозиция Белгородского литературного музея, где Василий Ерошенко и Адриан Топоров, как местные писатели-эсперантисты, почти ровесники (с разницей в год) делят один стенд на двоих.

Итогом закономерного и глубокого интереса к личности и творческому наследию Адриана Топорова стало личное знакомство с Игорем Топоровым. Как исследователю с многолетним стажем мне очень близко и понятно все то, что им уже сделано, а тем более те направления, в которых будут развиваться наши исследования - и у каждого свои, и в плодотворном сотрудничестве.

Уже много лет меня интересуют судьбы русских и российских ученых и писателей в странах Востока. И есть среди них ряд личностей, за судьбами и наследием которых я слежу с неизменным интересом. Это и Василий Ерошенко, и Николай, Владимир и Борис Рерихи, и Екатерина Десницкая, и Николай Судзиловский-Руссель, и Владимир Рогов, и Григорий Софоклов. Это те, к кому я возвращаюсь в своих исканиях.

К их числу относится и Адриан Топоров, хотя он не был настолько глубоко связан с Востоком. Однако у него с Василием Ерошенко, кроме уже названных сближений, были и общие знакомые. Прежде всего, это еще одна удивительная личность - священник-эсперантист, востоковед, издатель  Иннокентий Серышев, о котором мы уже не раз писали,  и сестра Иннокентия Варвара Серышева. Иннокентий Серышев сыграл выдающуюся роль в становлении Адриана Топорова как эсперантиста. Однако это тема дальнейших глубоких исследований, и она еще ждет своего часа.

Сейчас же, в этом юбилейном выпуске рассылки я хочу поблагодарить Игоря Топорова за предоставленные материалы семейного архива, постоянные консультации и разрешение перепечатать здесь что-либо по собственному выбору. Не колеблясь, я выбрала фрагменты из повести Германа Топорова "О чем рассказал архив". Как архивисту-профессионалу мне кажется невероятно важным вопрос смысла, роли и судьбы личных архивов в жизни наших выдающихся людей и их окружения. Кто только не вспоминал о сожженном архиве (библиотеке) Ерошенко! Кто только не надеялся на то, что "рукописи не горят...". Отчасти и это правда, но судьбы любых рукописей - не только воля случая или Рока, но и наш сознательный выбор.

Итак, еще одна архивная и просто человеческая история....

Ваша Юлия Патлань

К 120-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ АДРИАНА МИТРОФАНОВИЧА ТОПОРОВА

Топоров Герман Адрианович

О чем рассказал архив

Документальная повесть (фрагменты)

  АДРИАН ТОПОРОВ И ГЛАВНАЯ ЛЕГЕНДА ПОВЕСТИ

Известный просветитель, журналист, публицист, книговед, музыкант, эсперантист и писатель А.Топоров (1891 – 1984 гг.) прожил долгую, трудную и необыкновенно интересную жизнь. На николаевский ее период пришлось 35 лет – с 1949 по 1984 годы. Здесь нашел он и свое последнее пристанище. И здесь же в 2000 году был назван горожанами в числе десяти самых выдающихся николаевцев ХХ века, наряду с адмиралом С.Макаровым, Н.Аркасом и М.Лисянским.
Незадолго до кончины он передал свой обширный литературно-биографический архив, включавший изданные и неизданные произведения, переписку, статьи, многие семейные документы, младшему сыну Герману, фронтовику, инженеру-строителю по образованию, но лирику по душевному складу и настрою; свидетелю, а иногда и участнику литературно-просветительской деятельности Адриана Митрофановича.
Г.Топоров систематизировал архивные материалы, привел их в порядок, кое-что восстановил. Он также вел объемную переписку по неоконченным делам и замыслам своего отца. В результате его усилий появилась документальная повесть «О чем рассказал архив».
Уже эпиграф к ней из «Песни о Гайавате» Г.Лонгфелло в переводе И.Бунина настраивал на нечто не вполне обычное: предложенная автором подборка состояла из легенд-былей, а историю алтайской коммуны «Майское утро» и работы в ней А.Топорова с полным правом можно было назвать главной легендой повести.
Этот литературный труд был приурочен к 100-летнему юбилею писателя и в том же 1991 году передан С.Залыгину, главному редактору знаменитого московского «толстого» журнала «Новый мир». По каким-то причинам повесть тогда так и не увидела свет. А вскоре, как говорится, ушел в мир иной ее автор.
Через некоторое время родственники А.Топорова и Г.Топорова вернулись к имевшемуся литературному материалу, несколько дополнили и отредактировали его.
Неожиданно для нас оказалось, что интерес к жизни и творчеству Адриана Митрофановича у литераторов, издателей и читающей публики на бескрайних просторах бывшего Советского Союза с годами отнюдь не угас. В результате - несколько сокращенный вариант повести «О чем рассказал архив» был опубликован в 2007 году в старейшем литературном журнале России «Сибирские огни» (г. Новосибирск). Примечательно, что одним из наиболее популярных авторов этого издания в начале его существования был и сам А.Топоров. Отдельные главы из этой повести также увидели свет в российских и украинских газетах.
А теперь у николаевского читателя появилась возможность взять в руки полный вариант этой увлекательной книги и самому сделать вывод о том, каков же был Адриан Топоров. И насколько разносторонней, порой подвижнической, была деятельность этого человека, жизнь и творчество которого в свое время вызвали многочисленные (как правило, лестные - до восторженных) отзывы выдающихся деятелей культуры.


ОБ АВТОРЕ ПОВЕСТИ «О ЧЕМ РАССКАЗАЛ АРХИВ» Г.А.ТОПОРОВЕ


Герман Адрианович Топоров - младший сын известного советского писателя, просветителя и узника ГУЛАГа А.М.Топорова (1891 – 1984).
Родился в 1920 г. в знаменитой алтайской сельскохозяйственной коммуне «Майское утро». С золотой медалью окончил среднюю школу в подмосковном г. Раменское. Однако, будучи сыном врага народа, практически был лишен права на выбор учебного заведения для получения высшего образования.
В годы Великой Отечественной войны - фронтовик-доброволец, участник боев по обороне Москвы, кавалер солдатского ордена Славы III степени, ряда других орденов и медалей. Дважды ранен.
Из-за недобора студентов в связи с финской войной поступил в Московский институт инженеров транспорта, в котором проучился с перерывом на службу в армии с 1939 по 1948 гг.
Талантливый архитектор и строитель, автор большого количества проектов общественных зданий и сооружений в гг. Пермь и Николаев (Украина).
Умер в 1993 г. в г. Николаеве
По складу души был тонким лириком. Автор сотен стихотворений и более десятка поэм, пьес и романов. Всё, к сожалению, не издано.
  Документальная повесть «О чем рассказал архив» написана им в 1991 г. В 2007 г. в сокращённом виде опубликована старейшим литературным журналом России «Сибирские огни» (г. Новосибирск). 

И.Г. Топоров, 
внук А.М. Топорова, сын Г.А.Топорова

г. Николаев,
2011 г.

Если спросите – откуда
Эти сказки и легенды
С их лесным благоуханьем,
Влажной свежестью долины…
Я скажу вам, я отвечу…
Вы, кто любите природу,
Сумрак леса, шепот листьев
В блеске солнечном долины,
Бурный ливень и метели,
И стремительные реки,
И в горах раскаты грома…
Вам принес я эти саги,
Эту песнь о Гайавате…

  Г.Лонгфелло 

* * *

1942 год застал жену А.Топорова – Марию Игнатьевну, в слободе Казацкой, в домике Екатерины Митрофановны Дягилевой. Оба сына еще в начале войны добровольцами ушли в армию, перестали приходить письма от мужа из третьего по счету Каргопольского лагеря. Тревожилась ли Мария Игнатьевна о муже? Как не тревожилась! Но все же меньше, чем о сыновьях: ведь там, где он находился, было, по ее мнению, хоть как-то спокойнее. И знакомые утешали:
- Дай Бог, с военной перепиской почте справиться. О себе думай – немцы все ближе, а у тебя оба сына - добровольцы.
К лету стало особенно тревожно. В слободу Казацкую перебазировали одну из отступающих частей – батальон авиационного обеспечения (БАО). Личный состав штаба батальона расселили у жителей Казацкой. Одну из комнатушек в хате Дягилевой заняли супруги Белоус: муж Григорий, капитан, и его жена Людмила, вольнонаемная. За доброжелательность и хлебосольство они близко сдружились с Марией Игнатьевной. А жизнь у нее самой была трудной и суетливой до предела, без единой свободной минуты. Работала в одном из городских трестов машинисткой, а в последнее время чаще там, куда пошлют. И дома подрабатывала на собственной пишущей машинке Топоровых. Итак, ежедневно по 10-12 часов в деле, да в пути до города: туда – час, да обратно – час…
В мае 1942 года, как во внезапном порыве вихря, предприятия и организации Старого Оскола стали спешно эвакуировать. В том числе и трест, где работала Мария Игнатьевна. Осталась она без работы, растерялась: что делать? Не решилась оставить домашнее добро, которое на три четверти состояло из библиотеки и рукописей мужа. Так и просидела бы до прихода немцев, так и дождалась бы неведомо чего, да не позволили супруги Белоус. Отошел на новое место их батальон. И последним – уже под артобстрелом и бомбежкой немцев - снимался штаб батальона. Тогда-то на военном «газике», набитом штабными работниками и их немудреными пожитками, подскочили к хате Дягилевой супруги Белоус. Муж, сидевший у руля, крикнул жене:
- Быстро, Люда! Захвати, что там наше. И без Марии Игнатьевны не приходи. Помоги ей. Спеши!
Бросилась Людмила в дом, где у двух сундуков, которые и сдвинуть-то им было не под силу, сидели Мария Игнатьевна и Екатерина Митрофановна.
- Мария Игнатьевна, скорее! Мы вас забираем.
- Куда же?.. Да нет уж…
- Не будьте дурочкой! Смерть рядышком ходит. На что вы надеетесь? И с нами невесть что сбудется, так хоть со своими. Ну, быстро!
- Езжай, Маруся, - запросила и Дягилева. – Оно и мне без тебя незаметнее будет. Возьмешь-то что?
- Только машинку, - стала командовать Людмила. – Будешь работать у нас, печатать. И самое-самое: узелок да пальто. Слышишь, гудят?
Помогла собраться за 2 минуты…
- Прощай, Катя!
- А укладки куда? Бумаг-то!
- Что я могу сделать? Вот документы Адриана, книга его. Зарой на всякий случай где-нибудь за сараем. Клеенкой оберни… Прощай!
На очередной стоянке батальона в трудовой книжке Марии Игнатьевны появилась запись: «Принята на должность машинистки управления в/ч 23385. Приказ № 0284».
Потом были перебазировки назад: Валуйки, Полтавка, Сталинград… Обстрелы… Налеты… А еще после перебазировки на этот раз вперед: Воронеж, Яссы, озеро Балатон, Вена… Снова обстрелы… Снова налеты…

***

Глава 5. СТАЛИНСКИЕ «АКАДЕМИИ»: КАКИЕ БЫВАЮТ НЕСЧАСТЬЯ

Первое удручающее несчастье обрушилось на А.Топорова в Казанском управлении НКВД, где вознамерился обретший свободу «гражданин» испросить разрешения ехать вместо Камского Устья в родной его город Старый Оскол – к ожидавшим его, как он думал, заветным и спасительным рукописям.
Старый Оскол… Казалось бы, чем этот скромный городок предпочтительней Камского Устья в отношении государственной безопасности. Оказалось, что предпочтительней. Мало того, по какой-то тайной инструкции и Камское Устье было для Топорова противопоказано. Поселили его в колхозе «Кашка» Татарской АССР, в доме довольно древней бабки с крайне запущенным хозяйством. Как и предполагал, до учительства, даже до конторской службы не допустили. Стал разнорабочим. Жил у последней грани бедности.
А тут еще в январе-феврале 1944 года ударили в Татарии тридцатиградусные морозы, забушевали бураны. Перебиваться стало нечем. И все чаще грызла тоска: Старый Оскол. Знал теперь уже точно, что очистили от немцев родные места. Жена не отвечала, сестра Екатерина так и осталась неграмотной, - но пришло письмо от брата Дмитрия из Стойла: в их краях можно перебиться на картошке.
Снова выбрался в Казанское управление НКВД. Повезло, попал на главного начальника, сказал ему:
- Посмотрите на меня, прочтите письмо от брата. Не выжить мне в «Кашке». Отпустите к родным…
Казанский начальник разрешил.
Уезжая на родину, Топоров считал, что этим закончились на «свободе» его несчастья – так сказать, экономического порядка. А ехал он навстречу куда более мучительным для него духовным несчастьям.

* * *

Поставьте себя на место Адриана Митрофановича, приближавшегося к хате сестры Екатерины с душой, полной то радостного нетерпения, то затаенного страха.
Суждено было подтвердиться страхам и угаснуть надеждам.
Вот он – Адриан Митрофанович поднимает глаза на стоящую перед ним сестру, почему-то сразу оробевшую, и задрожавшими губами почти неслышно спрашивает:
- Понял: жену увезли военные… Катя, а книги … ноты… РУКОПИСИ!!! Где все это?
- Так … Андреян … война же ноне… Война через нас перешла.
- Где рукописи, Катерина?!
Екатерина Митрофановна только недоуменно взглянула на брата, вовсе оробевшая от его яростного вида, вытерла рукой маленькие, в морщинистых веках красноватые глаза, после низко опустила голову, так что не стало видно лица из-за повязанного по-крестьянски платка. Она молчала…
Семь лет после Раменского жестокая судьба терзала Топорова. Терпел, каменея лицом, без слез. Сейчас же, все поняв, заплакал. Да что там – заплакал! Содрогнулся в конвульсиях и стоне, горестно сжал лицо руками:
- Что ж ты молчишь? Говори – добивай меня…
- Так вот же, Андреян… Справкой указано: вины моей нет… Не стращай меня: ты ровно бешеный…
Сестра подала брату небольшую с неровно оборванными краями бумажку. Вот она и сегодня находящаяся в архиве Топорова справка:
«Казацкий с/с, Ст. Оск. р-н, Курской обл. 18/УШ – 43 г.
С П Р А В К А
Дана Топоровой Марии Игнатьевне в том, что в период временной оккупации немецко-фашистскими захватчиками сл. Казацкой у ее немцами были забраны следующие вещи:
1. Полная библиотека – 1350 томов.
2. Скрипка.
3. Комод.
4. Кровать, посуда, мебель, постельная принадлежность, фотоаппарат.
Что и удостоверяет Казацкий с/с.
Председатель – подпись.
Секретарь – подпись.
Печать».
Запаслась Екатерина Митрофановна справкой – вдруг Мария Игнатьевна нагрянет, «отчету спросит». А того больше боялась, что (брат Митрий сказывал) Андреян наехать грозился. По молодости крут бывал, а теперь-то, после всех каторгов, знать полютее… Робела же потому, что в справке не вся правда была сказана: «радетеля» еще при немцах выдать ее уговорила. Не очень-то интересовались оккупанты неказистой хатой Дягилевой. Всего-то один-два раза заглянули – взяли только скрипку, фотоаппарат да роскошно изданные книги Гете и ноты Вагнера. О вещах и остальных книгах позаботился «радетель» со своими дружками. Среди них был некто Борис Иванович Чунихин, который много позже признался Топорову:
- Немцы не разогнали наш колхоз, а назвали его общиной. Мне приказали: «Веди учет трудодней и прочего, а то тебе – капут!» Выручил теперешний наш секретарь. Притащил мне толстые стопы мелованной бумаги. Листы были испечатаны на машинке с одной стороны, другая – чистая. «Вот на чистой и пиши»… Я и писал: в конторе, дома … Жена моя училась в гимназии, корила меня: «Что ты, Борис, делаешь! Это же ценные литературные труды, а ты их изводишь!» - А что я сделаю? Капут мне иначе!.. Так и истребил все ваши сочинения… За два года – полностью…
Ни Топоров, ни сам Чунихин после его «исповеди» ничего не нашли. То ли немцы сожгли, то ли свои растащили для всякой надобности…
Встреча брата с сестрой продолжалась так.
Екатерина Митрофановна не больно тревожилась, что пропали книги и рукописные листы: она была неграмотна и до отупения подавлена покойником-мужем. Но собственнические инстинкты сохранились в ней в первозданном стойленском виде. Да и время было тяжелое, голодное. Помог и «радетель». Невдомек было Дягилевой, что признайся она честно о продаже или обмене на продукты вещей, то посмеялся бы брат над ее страхами и сказал бы: «Да черт с ними! Что я не понимаю!».
По-другому думала Екатерина Митрофановна о книгах и рукописях: за них, дескать, никто не взыщет. Не противилась: пущай берут, для дела, для «обчества». И в непростительном своем заблуждении пребывала до прихода брата, до яростного его допроса.
Оробев, решилась на спасительную ложь.
- Что же вы не могли спрятать ничего? – грозно спросил Адриан Митрофанович.
- Так вот же, как Игнатьевна повелела, зарыла за хлевушкой нашей. Возьми … в сохранности все.
Она достала из настенного шкафчика и передала брату его пенсионные документы и книгу «Крестьяне о писателях». Попозже Топоров обнаружил в книге несколько небольших (тетрадных) полуистлевших листочков, исписанных мелко и быстро его почерком. В конце нашего рассказа мы еще вернемся к ним.
К счастью, все мало пострадало от своего временного погребения.
- И это все?
- Все, Андреян.
- Что же думала, Мария? Ничего не наказала про остальное?
- Милай ты мой! Таку пропасть захоронить?! А творилось что! Хорошо Белоусы не бросили.
И тут была рождена жестокая, неправедная ложь:
- Про дела твои книжные спросила Игнатьевну. Рукой из дверей махнула да крикнула: «А, черт с ними! Кому нужны?!».
Ах ты, темная, но хитроватая Екатерина Митрофановна! Ах ты, неистовый, слепо вспыльчивый Адриан Митрофанович! Одна солгала, другой поверил ей. Кощунственно поверил, забыв, что 17-летняя, из зажиточной барнаульской семьи, девушка, увлекшись «народолюбием» Топорова, бросила гимназию и в 1915 году отправилась с ним в глухое село Верх-Жилино, а потом в коммуну «Майское утро». Что была она там, по сути, соавтором его уникального труда, его секретарем, машинисткой, фотографом. Что в кругу коммунаров была их первой медсестрой, акушеркой, артисткой народного театра, учительницей рисования и пения, наконец, первым и главным цветоводом коммуны! Да разве могла сказать она приписанные ей слова?!
К сожалению, надолго поверил наговору Адриан Митрофанович. Не разглядел он в пору обрушившегося на него страшного несчастья и своего главного обидчика – огромную, жестокую и неумолимую войну, сгубившую столько таких, а то и гораздо больших ценностей. Не довелось ему побывать в жерле этой войны, испытать подавляющий мысль и волю необстрелянного человека ужас…
Но нельзя не почувствовать, что для Топорова свершившееся было действительно трагедией, а при его характере – великой трагедией. Взрывная ответная реакция, исступление, слепой гнев его обратились после неправедного свидетельства сестры на самого близкого и верного ему человека.

Как же существовал Топоров в то скорбное для него время? Существовал. Помогли сбереженные в земле пенсионные документы. Курский облсобес и облторготдел предложили старооскольским районным властям возобновить учителю-пенсионеру выплату пособия и зачислить его на продовольственное и промтоварное снабжение. Стали выдавать в месяц по 8 килограммов ржаного хлеба, ведро картофеля, то байковые портянки, то коробку спичек, - и в этом роде…
Ржаной хлеб… Картофель… После стольких голодных лет – съесть бы все самому. Но поступил мудро: подкапливал сухари и картофель. К концу года переселился из опротивевшей ему Казацкой в родное село Стойло, в семью младшего брата Трофима. Там жизнь свела его с племянником Павлом – отроком лет пятнадцати. Из-за туберкулеза кости в войну пришлось бросить мальчишке учебу. Но был он способный парень с красивым голосом и тонким слухом. Славно играл на балалайке.
Стойленцы с давних пор любили музыку, пение. Несмотря на войну, девки и парни устраивали вечеринки, пели, танцевали. Случались свадьбы. Павла приглашали с его балалайкой, платили то деньгами, то натурой. Это и надоумило Адриана Митрофановича: по случаю выменял часть скопленных продуктов на довольно приличную скрипку. Обмен катастрофически подорвал экономическую базу Топорова. Но зато душа его нашла отдых после долгих лет физических и духовных мучений; скрипка позволяла хоть как-то отвлечься от терзавшего неизбывного горя. И не только. Адриан Митрофанович составил с Павлом «ансамбль». Приглашения стали чаще: на семейные торжества, молодежные вечеринки, собрания, выборы. Играли даже на митинге по случаю победы над Германией. Скрипка стала наряду со скудными пенсионными выдачами кормилицей Топорова в те тяжкие, голодные годы.
Таков пролог еще к одной остросюжетной были, которую мы назвали «ЛЕГЕНДА О СКРИПКЕ АМАТИ».

* * *

В архиве А.М.Топорова есть фотография с подписью: «…Но в сердце не скудеет нежность». А.М.Топоров со скрипкой Амати».
АМАТИ!
Энциклопедии говорят так: «… Семья мастеров смычковых инструментов в Кремоне (Италия), 16-18 вв. Наиболее ценятся скрипки Николо Амати (1596 – 1684), отличающиеся сильным, но в то же время мягким и серебристым звуком…».
И одна из таких скрипок в руках Топорова!
Не общественная, не музейная, а собственная с 1946 года. Невероятно
Так как же произошло чудо?
О нем-то и наш рассказ – в основном по хранящимся в архиве писателя документам и письмам.
На фоне описанных уже событий в жизни Топорова и легенду о скрипке Амати приходится начинать, как сказал бы поэт, «смычками страданий».

Из семейной переписки:

Топоров Г. (младший сын А.Топорова.- И.Т.) – Топоровой М.И. (жене А.Топорова.- И.Т), 8 февраля 1946 г., Москва.
«…Пишу тебе с душой, потрясенной моей встречей с отцом после нашей разлуки с ним в 1937 году. Помнишь ли ты наши неоднократные дежурства у дверей КПЗ в Раменском и у ворот Бутырской тюрьмы.
Ради памяти об этом давай разберемся…
Я знаю: ты отходчива и милосердна. Не суди отца за его яростную вспышку обиды, перенесенную с критических военных обстоятельств на тебя. Понять его надо. Он действительно раздавлен случившимся. Но ведь ему всего лишь 54 года. Силы и дух его, как ты знаешь, неукротимы и неистощимы. Но без нас, а точнее без тебя, отцу не встать на ноги. Сейчас он разменивает жизнь на мелочи. Я отчетливо понял это, побывав дома…
Если можно что-то сделать для него, сделай, но только в первое время через меня или Юрия… ».

Топорова М. – Топорову Г., 5 марта 1946 года, Вена, в/ч 23326.
«… Как хорошо, что ты написал мне такое откровенное письмо! Каждое его слово уже до этого – в результате моих дум и памяти – было написано в моей душе! Я поступлю, как ты советуешь…
Мне удалось кое-что сделать практически. И, наверное, гораздо более важное удастся сделать еще. Дело вот в чем. Вена – чудный город. Сколько в ней всякого богатства! И многое брошено без какого-либо призора. Это перед приходом наших разные влиятельные господа бежали на Запад, оставив свои дворцы и их обстановку.
Кое-что из брошенного или даром, или за небольшие деньги попадает к нашим штабным. Я сделала один важный заказ – ДЛЯ НЕГО! Если получится – сообщу».

Топоров Ю.(старший сын А.Топорова – И.Т) – Топорову Г., 27 мая 1946 г., с. Крымок Житомирской области.
«Герка!
…Все правильно: меня неожиданно демобилизовали. Видно, Верховной Ставке стало ясно, что Бонапарта из меня не получится. Как-то я писал тебе о предполагаемой новой родне. Сейчас нахожусь у нее и прохожу муки откорма. Если я, в конце концов, взорвусь, то в житомирских лесах будет примерно то же, что было при падении Тунгусского метеорита…
Ну, а самое главное: ты должен немедленно приехать ко мне, ждут важные сюрпризы. Пока только намекну. Перед демобилизацией меня разыскали в Берлине сослуживцы матери и привезли от нее кое-что ДЛЯ ОТЦА! Видел бы ты это «кое-что»! Не проси – не скажу: быстрее приедешь. Ведь у тебя скоро каникулы…»
Вслед за этим письмом летом 1946 года, после пяти лет разлуки на Житомирщине встретились демобилизованный в Берлине офицер и студент 4-го курса Московского института инженеров транспорта (тоже фронтовик), т.е. братья Юрий и Герман Топоровы…
Юрий не спешил, поддразнивая брата:
- Ты, богема московская, действуй по сказке: напоись, накормись, а потом уж сюрпризы…
Предъявление сокровищ сопровождалось счетом по-немецки:
- Айн! – появились брюки и куртка из стеганного нежного и легкого материала. – Цвай! – добротная меховая шапка. – Драй! – теплые ботинки. – И ФИР!! ФИР!! – это для души. Помнишь:

Белой акации гроздья душистые
Вновь ароматом полны?

«Как свет далеких звезд», дошли до братьев из скромного домика в «Майском утре» звуки семейного дуэта: скрипки отца и сильного грудного контральто матери…
Вы, верно, уже догадались: не зря ведь такое название легенды.
С превеликой осторожностью, как спящего ребенка, Юрий вынес из смежной комнаты продолговатый клинообразный футляр и бережно опустил его на стол.
- Скрипка?!
- Скрипка, из Вены. В Вене не может быть плохих скрипок. Изъяли из дворца какого-то вельможи. Это – заказ матери и подарок ей от сослуживцев за ее добрые дела…
Открыли футляр. Казалось, что инструмент еще не доработан. Но рука по нему скользила с прохладной легкостью. Лак был тонок, прозрачен и прочен, а струны, если их тронуть, звучали глуховато…

Топоров А. – Топорову Г., 16 сентября 1946 г., с. Стойло.
«… Если Юрий скрипку приобрел для меня, то спасибо ему за нее. Хотелось бы поскорее взглянуть на это заграничное диво. Посмотри внутрь: там может быть надпись латинскими буквами - скрипкой какого мастера она является…
Приезжай ко мне 7-8 ноября дня на 2-3. Больше всего я жду скрипку…»
Адриан Митрофанович показался сыну не таким подавленным и потускневшим, как в первый приезд. А подарки и вовсе развеселили его. Слезы на этот раз были слезами радости…
Пока что продолжалась семейная игра:
- Ангел-спаситель! Архиархангел! – это Адриан Митрофанович все перекладывал подарки с одного места на другое. - И это он все?! Как сумел?
- Он… он… Офицер все же, начальник связи полка… Свой вестовой.
Но вот отец готов для предстоящего священнодействия.
- А ну, что ты такое есть, красавица? – это к вытащенной из футляра скрипке. - Странная ты с виду. Но ежели ты инструмент, внутри должен быть фамильный знак. Посмотри, сынок.
- Надпись есть, но неясная. А буквы латинские.
- Дай сюда, дай! – заволновался отец, сблизил со стеклами очков прорези на деке, как-то удачно повернул их к свету и застыл, обомлел; вибрирующим голосом выдохнул. – Сын… АМАТИ!! АМАТИ!! Садись!
И вот рядом на кровати уложены две скрипки: маленькая, изящная прежняя и непривычно громоздкая по сравнению с ней загадочная закордонная гостья.
Отец заиграл сначала на старой привычной для него скрипке. Непринужденно и чисто, но как-то слабенько разлились по комнатушке певучие такты второго танца Брамса…
- Хороша, послушна, но робость какая-то в тоне у нее. Без глубины!.. Нуте-с!
То, что последовало за этим, смахивало на голос просыпающегося в зоопарке зверя. Маэстро от изумления едва не выронил скрипку. Попробовал еще. Инструмент исторг что-то шершавое и скрипучее…
- Черт в тебя влез, что-ли?! – уставился на скрипку Адриан Митрофанович. – Этакого я за всю жизнь не слыхивал…
Сын тоже с недоумением пожал плечами…
На следующий день он рано утром отправился в город, поискать старых знакомых. Отец встал еще раньше и, склонившись над заграничной скрипкой, тщательно изучал каждый сантиметр ее поверхности: нет ли повреждения, трещинки, сырости…
Сын вернулся нескоро. Когда он вошел в хату, отец сидел на измятой кровати с опущенным к полу смычком и неподвижно смотрел на лежащую рядом на подушке скрипку Амати.
«Как не везет ему», - подумал сын…
- Ге – е – ма! – позвал отец каким-то странным, протяжным голосом. – ГЕ– Е - МА!! ЧУ-У-ДО!!
Глаза у него заслезились, но лицо было просветленным и умильным:
- СЛУ-У-ШАЙ!!!
Он заиграл. Сыну показалось, что все в хате – потолок, стены, – стало раздвигаться. Могучий, глубокий и в то же время серебристо чистый и нежный звук заполнил и распирал комнату.
Это было действительно чудо, до неестественности усиленное контрастом ожидаемого и прозвучавшего так ошеломляюще.
Адриан Митрофанович не смог от волнения закончить мелодию. Звук резко оборвался.
- Что с ней случилось?
- Не с ней, а со мной, - упоенно заспешил отец. – У нее нрав, как у мустанга. Я привык на своей скрипочке легко прикасаться к струнам. А эта такого не позволяет. Ей нужны железная твердость и сила в пальцах. Только тогда она отдает свой настоящий звук. Сын! Это чудо! ЭТО НАСТОЯЩИЙ АМАТИ!!
…Сын снова уедет в Москву и напишет оттуда матери и старшему брату о том, что история со скрипкой Амати, может быть, станет для отца тем светлым душевным потрясением, которое поможет ему трезво разобраться в порожденной войной семейной трагедии… Так оно и случилось, но только чуть позже, когда сыновья в письмах отцу рассказали ему всю правду о произошедшем тогда в его доме и о заглавной роли в этой истории их матери – Марии Игнатьевны...

 ***

 Полный текст повести Г.А. Топорова «О чем рассказал архив» читайте на сайте Музея и Общественного центра «Мир, прогресс и права человека» им. Андрея Сахарова:

http://www.sakharov-center.ru/museum/library/unpublishtexts/?t=germantoporov