Отправляет email-рассылки с помощью сервиса Sendsay

Альтернативная Россия

Подписаться Бесплатная «Серебряная» новостная рассылка . Подписчиков 120 RSS
←   Март 2011   →
 1
 2
 3
 4
 5
 6
 7
 8
 9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
28.03.2011
11:51:55
11:57:28
29
30
31


За последние 60 дней ни разу не выходила


Открыта: 30-06-2005
Адрес автора: lit.review.arus-owner@subscribe.ru

Автор
komdir

Статистика

120 подписчиков
0 за неделю
←   Все выпуски   →

Альтернативная Россия: Там, за последней дверью...


ТАМ, ЗА ПОСЛЕДНЕЙ ДВЕРЬЮ…

Вы еще живете?! А – зачем?..
Чтобы – помнили?..


ОПЫТ ПРЕДВАРИТЕЛЬНОГО НЕКРОЛОГА. Коммари Александр
ТЕРРОРИСТ. Шарапов Вадим
ПОПАДАНЕЦ в ПЕНСНЭ (отрывок). Белоусов Валерий
ЧАПАЕВ и ПУСТОТА (отрывок). Пелевин Виктор
ДУБОВЫЙ, КАМЕННЫЙ, БРОНЗОВЫЙ. Прозоров Лев
ОРАНЖЕВОЕ НЕБО. Санин Дмитрий
В АДУ – АВРАЛ!


ОПЫТ ПРЕДВАРИТЕЛЬНОГО НЕКРОЛОГА

Говорят, во всех крупных газетах лежат
заранее написанные некрологи на всех значимых людей.
Чтобы, когда значимый человек даст дуба, не терять время.
Я решил тоже попробовать.

...и он умер.
И оказался в небольшой комнате, напротив стола, сколоченного из досок, за которым сидел ангел. Одет ангел был в бушлат с погонами лейтенанта, а крылья ангела были грязно-серого цвета. На пустом столе лежал ремень с портупеей и стояла пепельница, полная окурков.
Ангел поднял голову, хмуро посмотрел на стоявшего перед ним человека и пробурчал:
- Прибыли, значит.
- Где я? - спросил озадаченно прибывший. Он был хоть в больничном, но все равно дорогом, халате и в тапочках.
Ангел открыл стол, порылся в нем, швырнул на стол тощую папку. Затем вынул из кармана бушлата мятую пачку с надписью "Беломорканал", выбил оттуда одну папиросу, постучал бумажным мундштуком о стол, смял, вставил в рот, попытался зажечь огонь с помощью бензиновой зажигалки. С нескольких раз не получилось. Ангел злобно выматерился, сложил перед собой большой и указательный палец правой руки. Между ними возник голубой огонек. Ангел прикурил, затянулся и закашлялся. Нехорошим таким, с присвистом, кашлем.
И только тогда ответил.
- На небесах.
Стоявший против ангела человек оглянулся. За окном было белым бело, почти по середине стекла шла трещина, заклеенная бумагой. Только сейчас он почувствовал, как же в помещении холодно.
- Но...
- Никаких но, - сказал ангел. Он снова затянулся. - Бушлат, штаны и валенки получите в каптерке. Подъем в 6 утра, завтрак в 7, работа до 9 вечера, обед, конечно, и ужин. Выходных нет. При невыполнении нормы - снижение пайка, при систематическом - штрафной отряд. Заболеете - в санчасть, поправитесь - снова на работу. Вешаться - бесполезно, это остановка конечная. Руками делать что-то умеете?
Не дождавшись ответа, ангел открыл папку, поперебирал бумажки.
- Комбайнером были... Нет, комбайнеры тут не нужны. Встанете на обрезку сучьев. Третий барак, вторая бригада.
- Эфроил! - громко крикнул ангел, и в дверь тут же вошел другой ангел, тоже в грязном бушлате, только с сержантскими лычками на погонах , в толстых ватных штанах и валенках, с автоматом за плечом. Изобразил что-то вроде стойки "смирно".
- Проводи новенького в третий барак, во власовскую бригаду. У них там этот профессор-градоначальник из Питера филонит в санчасте, пусть новенький пока поработает на сучьях, а там видно будет.
- Но как же так... Почему? - человеку было холодно, и холод становился все пронзительнее. Изо рта шел белый пар. - Ведь нужно же посмотреть, какой-то суд, или что там у вас...
У него стучали от холода зубы и он сунул озябшие руки в карманы больничного халата.
- Суд? - равнодушно сказал сидящий ангел и снова зашелся в кашле. - А зачем? И так все ясно.
Он снова поперебирал бумажки в папке, вынул оттуда фотографию, положил на край стола перед стоявшим.
- Этот Игорь Александрович Стародумов. Физик. В 2012 году он должен был разработать теорию кварковых транспозиций, что еще через двадцать лет дало бы человечеству возможность построения звездных кораблей. Убит в своем подъезде возрасте 32 лет двумя наркоманами.
Вынул еще фотографию.
- Новосельцев Сергей Николаевич. Первый человек, ступивший на Марс. Расстрелян в 1992 году румынскими националистами в городе Бендеры.
Еще фото.
- Армен Ваганович Мартиросян. Крупнейший композитор 21 века. Не рожден - родители зарезаны во время резни в Баку.
- Виктор Алексеевич Ганушкин. Писатель. Лауреат Нобелевской премии. Не рожден - отец спился, когда закрыли завод, на котором он работал. Поэтому отец и не женился на женщине, которая должна была промыслом Божьим стать его женой.
- Виктор Карлович Гальперин. Крупнейший советский экономист-математик, создатель теории управления микропроцессами глобальных экономических систем. В реальности стал банкиром средней руки, взорван вместе женой и детьми в 1997 году в своем "мерседесе".
Ангел все доставал и доставал из папки фотографию за фотографией, и вскоре они уже падали на пол, а он, не обращая на это внимания, все рассказывал и рассказывал про людей, которые стали не тем, кем должны были стать, или не были рождены, хотя должны были родиться, или умерли, хотя должны были жить. Среди них были спортсмены, ученые, поэты, летчики, капитаны кораблей, простые люди, рабочие и крестьяне, учителя и инженеры, которые не нашли своего простого человеческого счастья, не родили своих детей, не увидели своих внуков.
Внезапно ангел прервал себя на полуслове, взглянул на стоявшего перед ним человека и махнул рукой.
- Нет тут суда. Все ясно и так.
Стоявший молчал. Чем больше он слушал, тем более и более тоска овладевала им.
- И сколько... и надолго это мне? - только и смог он спросить в наступившей тишине.
- Надолго? - задумчиво спросил ангел, поднимаясь из-за стола и надевая ремень с портупеей. Потом нахлобучил на голову шапку. - Вы в системе партучебы ведь учились? Хотя бы, - он заглянул снова в папку, - в МГУ, на юрфаке? Диамат, философия марксизма-ленинизма? И что там про Вселенную говорили: что она бесконечная и вечная, верно? Так вот, вас не обманули.
Они вышли на улицу. Прямо перед дверьми какой-то доходяга - как же на Александра Николаевича Яковлева похож, мелькнуло в голове у человека, - бил чем-то металлическим о висящий на цепи рельс. Из бараков не спеша выходили одетые в бушлаты и черные шапки люди. Строились лениво на плацу, подгоняемые ангелами с автоматами и собаками, большими злобными овчарками. А за вышками и колючей проволокой начинался темный вековой лес. До горизонта. Казалось - до самого края Вселенной.


ТЕРРОРИСТ

Он зашел в приемную архангела Михаила и тихо присел на стул. Секретарь – из ангелов, озабоченно просматривавший какие?то бумаги, поднял светлый лик, тут же улыбнулся и поднялся со своего места.
– Николай Иванович? Что ж так скромно? Проходите! Разведчик Николай Кузнецов смущенно кашлянул, привычно щелкнул каблуками стареньких, но до блеска начищенных сапог.
– Идите, – улыбнулся ангел. – Он ждет.
Михаил ходил по зале, задумчиво поигрывая темляком выложенной золотом шашки. В последнее время он предпочитал облик и форму кубанского казачьего генерала – и сейчас, с расстегнутым воротником красного бешмета и сдвинутой на затылок черной смушковой кубанкой, лицом напомнил Кузнецову атамана Матвея Платова. Еще мальчишкой Ника Кузнецов часто разглядывал литографию в книге об Отечественной войне 1812 года, где грозный атаман был изображен на коне, сурово нахмурившимся и с обнаженной саблей.
Сейчас Михаил был именно таким – только не в седле. Короткие сапоги мягкой кожи неслышно ступали по узорным коврам.
– Николай? – пронзительно глянул на разведчика Михаил, и тут же помягчел взором, остановился и протянул жесткую, обжигающую ладонь.
– Хорошо, что пришел. Куришь?
– Нет, – покачал головой Николай Иванович. – Все никак не научусь.
– Ну, а я подымлю, – архангел достал из ящика стола кисет и трубку. – Тем более, что в этом образе мне…
– Сам Бог велел? – усмехнулся Кузнецов.
– Что?то вроде того, – хмыкнул Михаил, приминая табак в чашечке трубки большим пальцем. Потом он чиркнул длинной спичкой, несколько раз затянулся и выпустил клуб синего сладкого дыма.
– Зачем вызывали? – Николай Иванович вопросительно поднял брови.
Архангел, еще раз неопределенно хмыкнув, оглядел всю его высокую, худощавую, с военной выправкой фигуру. Разведчик взгляда не опустил, только рукой машинально провел по груди, стряхивая несуществующие пылинки с потрепанного, но чистого, с аккуратно заштопанными пулевыми дырками мундира лейтенанта Вермахта.
– А ты все так и ходишь?
Кузнецов оглядел мундир, невесело усмехнулся.
– В чем явился…
– Ладно, – резко рубанул ребром ладони воздух архистратиг Михаил. Потом положил руку на плечо Кузнецову, и даже через витой погон и сукно тот почувствовал почти невыносимый жар и каменную тяжесть. – Это твой почет, Пауль Зиберт, никто здесь его у тебя не отберет. А вот там… – Михаил притопнул сапогом по ковру, – среди людей, пытаются. Вовсю.
– Это за что же?
– Говорят, террористом ты был, а не разведчиком.
– Как?как? – Кузнецов побледнел, отступил на шаг, опустился на стул. – Я – террорист?
– Говорят, невинных людей убивал.
– Невинных? – голос разведчика сорвался. – Это кто? Ганс Гель? Герман Кнут, боров жирный? Пауль Даргель, может быть? Или Альфред Функ, палач этот, которого я пристрелил в его кабинете?
– Успокойся, Николай. Об этих речи нет. Другое говорят там – мол, патриотов украинских ты убивал, националистов?освободителей из УПА, ОУН…
– Да, освободителей… – медленно проговорил Кузнецов. Он уже выглядел совершенно спокойным, только тоненькая жилка билась на правом виске, рядом с белым шрамом от выстрела в упор. – Освободителей…
Он посмотрел на Михаила.
– А там, – Кузнецов нажал голосом на это «там», – там помнят, как эти освободители деревни жгли, как немцам помогали народ в Германию гнать? Как вырезали всех от мала до велика, чуть только в сочувствии к партизанам заподозрят? Как амбары выметали дочиста, как последнее забирали? Помнят там?
В зале потемнело, словно за широким окном собиралась гроза. Но грозы не было, просто ворочались и клубились облака, стремительно проносясь мимо хрустальных стекол.
– Помнят, Николай Иванович, – повернувшись к окну, архистратиг произнес эти слова уважительно, тихо, совсем как старый генерал, разговаривающий со своим солдатом. – Настоящие люди – помнят. А ненастоящие возятся в куче мусора, пишут то, за что потом отвечать придется. Даже международный суд себе выдумали, собрались жалобу подавать – за то, что тебя великим разведчиком называют. Даже могилу никак в покое не оставят.
Николай Кузнецов поднялся, привычно одернул мундир, надел на голову фуражку.
– Нет, – сказал он, и Михаил обернулся, услышав, как в голосе разведчика прорезалась твердость.
– Могила – это ничего, – усмехнулся Николай Иванович. – Пусть лают, ветер носит. Да только никогда я не был террористом. А вот те, кого убивал – были. Палачи первостатейные, нелюди. За каждую пулю я готов ответ дать тому, кто спросит. Каждый осколок гранаты пересчитать могу. И сам я своей головой рисковал, чужие не подставлял, а если и прикрывали меня – на то и задание. А то, что мундир носил чужой и разговаривал на чужом языке – так я бы любой выучил, если бы это нужно было, чтоб поближе к ним подобраться… И потом, в том весеннем лесу, я ни о чем не жалел. Нет, вру. Только об одном жалел – что патронов больше нет, и руки уже не слушаются, потому что помирать на сыром снегу – невесело.
С минуту или больше – время здесь шло совсем иначе – старый казачий генерал смотрел на человека в мундире обер?лейтенанта. Потом улыбнулся.
– Иди, Коля, – мягко сказал он. – Иди, не было этого. Скоро тебе опять туда, времена настают… А сейчас – забудь до поры, ни о чем не тревожься, воин.
– Разрешите идти? – просветлев лицом, Кузнецов тронул дверь рукой.
– Давай?давай, – махнул рукой Михаил, и вдруг хлопнул в ладоши: – Забыл, постой!
Разведчик обернулся, смотрел выжидательно.
– Под Талицей нынче рыбалка хороша. Помнишь?
– Кто Родину забудет? – улыбнулся Николай Кузнецов и вышел из зала.


ПОПАДАНЕЦ в ПЕНСНЭ (отрывок)

Место , которого нет. Вне времени...
Лаврентий Павлович открыл глаза и тут же их смежил... потому что любование окружающим пейзажем могло доставить удовольствие только завзятому последователю Захер-Мазоха...
Цветущий сад, говорите? С голубыми розами?
А заболоченную равнину, покрытую красно-коричневой осокой, над которой стелился унылый сизый туман, не желаете?
Больше всего ЭТО походило на окрестности 'НорильскЛАГа'... а вот кстати, сквозь туман что-то проступает... и запах такой знакомый, серой шибает... не Медный ли это Завод НГМК?
Эк меня занесло- отвлеченно подумал Лаврентий Павлович... А может просто, лежу я сейчас с разорванной брюшиной, на мои начищенные ботинки вытекает, ароматно воняя калом и мочой, содержимое кишечника... а это мой предсмертный бред?
Дада шени. Не могло пригрезиться напоследок что-нибудь приятное... например, та же Маша из посёлка Коренёво ...
При мысли о Маше Лаврентий Павлович вдруг ощутил некоторое, как ему казалось, давно забытое шевеление... в глубине души, да.
Интересное явление - шлепая вмиг промокшими ботинками по неглубокому, но очень холодному болоту, думал Берия...
Испытывает ли эрекцию умирающий? Вот при асфикции, конечно, да... но меня, вроде разорвало? Или я своими собственными лёгкими подавился? Ха-ха.
Если я не ошибаюсь, здесь где-то должна быть заводская узкоколейка... а вот, кстати, и она!
Действительно, перед ним возникла серая полоса отсыпанного из гранитной щебенки невысокой насыпи...
По ней, навстречу Берии, сопя и отдуваясь, двигался странный паровозик, тащущий длинный хвост тёмно-зелёных думпкаров...
Чем же он кажется мне странным- прикинул Лаврентий Павлович и тут же сообразил, чем... Длинный шлейф тяжёлого, маслянистого дыма из широкой трубы оседал обочь насыпи - и тут же формировался в нагие мужские и женские тела, которые, торопясь, скользя и падая, догоняли медленно ползущий состав и отталкивая друг друга, лезли по металлической лестничке в паровозный тендер...
Как интересно! Непрерывное, безотходное производство! Однако же, как быть с законом сохранения энергии? Откуда-то полезная работа берется?
'А это их жир горит! Который эти безобразники при неправедной жизни накопили - из рубки паровоза, через окошко, под которым тускло сияла надпись УАПЖДТ- к Лаврентию Павловичу склонилось закопчённая физиономия машиниста, ничем не отличающаяся от обычных лиц земных паровозников, кроме пары некрупных рожек под мятой форменной фуражкой (впрочем, если человек отправляется в рейс, не факт, что - ну, Вы меня поняли?) - Залезайте, ко мне, товарищ! Вам, верно, в Управление...'
Обескураженный Берия - значит, все же не рай... полез на паровоз...
'Ты куда лезешь?!- рогатый машинист отпихнул ногой голого грешника прибалтийской наружности, пытавшегося влезть за Берией- тебе, ирод, в тендер! Ишь, как пушку авиационную продавать, так всё сразу понимаешь, а как в топку лезть... одно слово, Вилкат...'
Послушный прибалт соскочил на насыпь, чтобы спустя малое время появиться со стороны тендера, извинившись, бочком протиснуться мимо Берии к топке и кряхтя, полезть в ее пылающую глубину...


ЧАПАЕВ и ПУСТОТА (отрывок)

Я не понимал, где мы находимся. Холмы, летний вечер – все это пропало; вокруг нас была густая тьма, и в ней, насколько хватало глаз, горели яркие пятна костров. Они располагались в неестественно-строгой последовательности, как бы в узлах невидимой решетки, разделившей мир на бесконечное число квадратов. Расстояние между кострами было где-то в пятьдесят шагов, так что от одного уже не было видно тех, кто сидел у другого – можно было различить только смутные силуэты, но сколько там человек, и люди ли это вообще, сказать с уверенностью было нельзя. Но самым странным было то, что поле, на котором мы стояли, тоже неизмеримо изменилось – теперь у нас под ногами была идеально ровная плоскость, покрытая чем-то вроде короткой пожухшей травы, и нигде на ней не было ни выступа, ни впадины – это было ясно по идеально правильному узору горящих вокруг огней.
– Что же это такое? – спросил я растерянно.
– Ага, – сказал барон. – Теперь, я полагаю, видите.
– Вижу, – сказал я.
– Это один из филиалов загробного мира, – сказал Унгерн, – тот, что по моей части. Сюда попадают главным образом лица, при жизни бывшие воинами. Может быть, вы слышали про Валгаллу?
– Слышал, – ответил я, чувствуя, как во мне растет несуразное детское желание вцепиться в край бароновой рясы.
– Вот это она и есть. К сожалению, сюда попадают не только воины, но и всякая шелупонь, которая много стреляла при жизни. Бандиты, убийцы – удивительная бывает мразь. Вот поэтому и приходится ходить и проверять. Иногда даже кажется, что работаешь здесь чем-то вроде лесника.
Барон вздохнул.
– Хотя, как я вспоминаю, – сказал он с легкой печалью в голосе, – в детстве мне и хотелось быть лесником… Вы, Петр, знаете что – возьмите-ка меня за рукав. А то ходить тут не так просто.
– Не вполне понимаю, – сказал я с облегчением, – но, впрочем, извольте.
Я вцепился в сукно его рукава, и мы пошли вперед. Сразу же я почувствовал одну странность – шел барон не особо быстро, во всяком случае, не быстрее, чем ходил до этой жуткой трансформации мира, но огни, мимо которых мы шли, уносились назад с чудовищной быстротой. Казалось, что мы с ним неспешно идем по какой-то платформе, которую с невероятной скоростью тянет за собой невидимый поезд, а направление движения этого поезда определяется тем, в какую сторону поворачивает барон. Впереди возникла точка одного из костров, понеслась на нас и замерла на месте у наших ног, когда барон остановился.
Возле костра сидело два человека. Они были мокрыми, полуголыми и походили на римлян – единственной их одеждой были короткие простыни, обернутые вокруг тел. Оба были вооружены – один наганом, а второй двустволкой. И оба были покрыты отвратительными и обильными воронками огнестрельных ран. Увидев барона, они повалились на землю и буквально затряслись от нестерпимого, физически ощутимого ужаса.
– Кто такие? – низким голосом спросил барон.
– Сережи Монголоида бойцы, – сказал один из них, не разгибаясь.
– Как сюда попали? – спросил барон.
– Нас по ошибке завалили, командир.
– Я вам не командир, – сказал барон. – А по ошибке никого не валят.
– В натуре, по ошибке, – жалобно сказал второй. – В сауне. Думали, что там Монголоид договор подписывает.
– Какой договор? – спросил Унгерн, недоуменно поднимая брови.
– Да нам кредит надо было отдавать. «Нефтехимпром» лэвэ на безотзывный аккредитив сбросил, а накладная не прошла. И, значит, приезжают два быка из «Ультима Туле»…
– Безотзывный аккредитив? – перебил барон. – Ультима Туле? Понятно.
Нагнувшись, он дунул на пламя, и оно сразу же уменьшилось в несколько раз, превратившись из ревущего жаркого факела в невысокий, в несколько сантиметров, язычок. Эффект, который это оказало на двоих полуголых мужчин, был поразителен – они сделались совершенно неподвижными, и на их спинах мгновенно выступил иней.
– Бойцы, а? – сказал барон. – Каково? Кто теперь только не попадает в Валгаллу. Сережа Монголоид… А все это идиотское правило насчет меча в руке.
– Что с ними случилось? – спросил я.
– Что положено, – сказал барон. – Не знаю. Но можно посмотреть.
Он еще раз дунул на еле заметный голубоватый огонек, и пламя вспыхнуло с прежней силой. Барон несколько секунд пристально глядел в него, сощурив глаза.
– Похоже, будут быками на мясокомбинате. Сейчас такое послабление часто бывает. Отчасти из-за бесконечного милосердия Будды, отчасти из-за того, что в России постоянно не хватает мяса.
Меня поразил костер, который я только сейчас разглядел в подробностях. На самом деле его нельзя было называть костром. В огне не было ни дров, ни веток – он возникал из оплавленного отверстия в земле, по форме похожего на ровную пятиконечную звезду с узкими лучами.
– Скажите, барон, а почему этот огонь горит над пентаграммой?
– Как почему, – сказал барон. – Это ведь вечный огонь милосердия Будды. А то, что вы называете пентаграммой, на самом деле эмблема Ордена Октябрьской Звезды. Где ж тогда гореть вечному огню милосердия, как не над этой эмблемой?
– А что это за Орден Октябрьской Звезды? – спросил я, покосившись на его грудь. – Я слышал это выражение при самых разных обстоятельствах, но никто из тех, кто употреблял эти слова, не потрудился объяснить мне, что они значат.
– Октябрьская звезда? – переспросил Унгерн. – Очень просто. Знаете, как с Рождеством. У католиков оно в декабре, у православных в январе, а празднуют один и тот же день рождения. Вот и здесь такой же случай. Реформы календаря, ошибки переписчиков – короче, хоть и считается, что это было в январе, на самом деле все было в октябре.
– А что было-то?
– Вы меня удивляете, Петр. Это же одна из самых известных историй на Земле. В свое время был один человек, который не мог жить так, как другие. Он пытался понять, что же это такое – то, что происходит с ним изо дня в день, и кто такой он сам – тот, с кем это происходит. И вот, однажды ночью в октябре, когда он сидел под кроной дерева, он поднял взгляд на небо и увидел на нем яркую звезду. В этот момент он понял все до такой степени, что эхо той далекой секунды до сих пор…
Барон замолк, подыскивая слова, но, видимо, не нашел ничего подходящего.
– Поговорите лучше с Чапаевым, – заключил он. – Он любит про это рассказывать. Главное, что существенно – с той самой секунды горит этот огонь милосердия ко всем живым существам, огонь, который даже по служебной необходимости и то нельзя загасить целиком.

Пелевин Виктор
ДУБОВЫЙ, КАМЕННЫЙ, БРОНЗОВЫЙ

- Беру - обреченно вздохнул Каменный, протягивая мраморную пятерню к лежащим на столе картам.
- Э, куда, возьми-ка еще семерочек, - Кум Гребень кинул на столешницу две карты и те проехались на рубашках в сторону Каменного. Тот опечалился еще больше, но карты послушно взял.
- Быть те, княже, сызнова в дурнях, - с веселым сочувствием комментировал Дубовый, добирая себе карт.
- А он па жызны такой и ест, - с гортанным нездешним акцентом приговорил Бронзовый, глядя в полприщура на покорно опустившего голову Каменного.
Тот отмолчался - за неполные сто лет в обществе Дубового и Кума Гребня к насмешкам успел привыкнуть. Хотя, когда полвека назад в озеро скинули Бронзового, стало совсем уж невмоготу. Те хоть потешались добродушно, Бронзовый же его откровенно презирал и не упускал случая это показать. С его появлением окончательно угасла надежда Каменного поднять культурный уровень соседей по дну до виста, преферанса или покера, и на столе посреди избушки Кума Гребня безраздельно воцарился примитивный, как каменная секира Дубового, "дурак". К пущему унижению Каменного в дураках чаще всего действительно оставался он. Бронзовый,ко всему прочему,еще и требовал играть "на щелбаны", но подавляющим большинством голосов идею беспокойного новосела все же "прокатили" - Каменный на радостях украдкой перекрестился.
Избушка Кума Гребня была довольно внушительных размеров - в ней с удобством расположились не только хозяин с семейством, но и три таких отнюдь не миниатюрных создания, как Дубовый, Каменный и Бронзовый. Трудно сказать, какую роль они играли в жизни гостеприимного хозяина - возможно, отчасти заменяли ему соседей и прежних товарищей по играм. Леса по берегам озера основательно проредили еще до низвержения в озеро Каменного, а стараниями тех, кто воздвиг, а потом отправил в гости к Куму Гребню Бронзового, в округе перевелись и болота.
Занятий у троицы было немного - составлять хозяину компанию за карточным столом, да читать газеты с книгами, которые изредка притаскивал из вылазок в город Кум Гребень. Для прогулок он предпочитал дождливую погоду - когда со всех течет, принципиально не сохнущая левая пола не так заметна. Они же были слушателями принесенных им сверху сплетен. и... и все, пожалуй. Пить вместе с ним они бы не смогли при всем желании - не были на то рассчитаны. В еде не нуждались. Не нуждались и во внимании дочерей, изредка навещавших старика - впрочем, и к лучшему, Кум Гребень бы подобного не одобрил.
Разумеется, по озеру много плавали - и рыбаки, и пассажирские суда - сперва пароходы, потом "ракеты". Иногда по дну шарили водолазы, но избушку не замечали, что называется, в упор. Изумляться тому могли разве что очень наивные люди, вроде тех, кто всерьез способен брякнуть- Гагарин, мол, летал, а Бога не видал! Кум Гребень, конечно, Вседержителем не был, но богом все же был. А отвести глаза - это, ей же ей, задача не для бога, а для завалящего колдунишки или мелкой бездомной нечисти, коей нынче расплодилось немерено. Особенно легко было отводить глаза людям, в головах которых булькала каша из Христа, Маркса, Фрейда, Дарвина и газетного оккультизма. Слово "оберег" вызывало в их памяти безвкусные сувениры, сроду ни с какой Силой рядом не стоявшие, и защита из них была - как из девичьего топика бронежилет. С техникой было чуть-чуть посложнее, но Кум Гребень справлялся. Никто не обращал внимания, что эхолоты, скажем, аккуратно сбоят именно на этом месте, катера нечувствительно меняют маршрут, незаметно для команды и пассажиров обиталище местного бога.
Каково бы им показалось, проносись катера над их крышами?
- Козыри-то нынче, ребятушки, кто? - осведомился Дубовый, часто именовавший остальных "ребятушками", "детушками", а то и вовсе "малыми". Впрочем, все терпели - и то сказать, возражать по праву мог разве что сам Кум Гребень, но и он воздерживался. Не иначе, в память о Том, кого много веков воплощал в себе Дубовый.
- Чэрвы, дэдушка, - невозмутимо ответствовал Бронзовый. В свое время Дубовый предложил ему сыграть на усы - все еще тосковал по собственной, из золота отлитой растительности, ободранной шесть веков назад каким-то рачительным святотатцем. Бронзовый отказался - "ва-пэрвых", против усов дубовому было нечего ставить, ни кабанья челюсть, ни кремневая секира Бронзового "нэ заинтэрэсовалы". А "ва-втарых", усы Бронзового были отлиты в одной форме с головой и не отделялись. На том сколь-либо активное общение между старожилом избушки Кума Гребня и новоселом прекратилось - слишком велика была разница в возрасте, слишком мало общего - ну разве что привычка шпынять Каменного - какое-никакое, а развлечение.
- Так ты, малой, стало быть, роду ясского, - задумчиво проговорил Дубовый и прихлопнул даму Бронзового козырной шестеркой. - Бито! Стало быть, под козарами, под каганом ходите?
- Ну, нэ то чтабы пад, а скарэе рядам, - изрек в ответ Бронзовый, подкидывая пару шестерок. - и нэ с каганам, а так - с Кагановычэм.
Шутку из сидевших за столом оценил только Кум Гребень, довольно заухав в буровато-зеленую бороду.
- Довели Святую Русь! - горько сказал Каменный, перебирая свои, разросшиеся павлиньим хвостом, карты. - Жиды да кавказцы всякие у власти...
- А кто давел? - удивился Бронзовый. - Мы ж как раз послэ тэбя к власты и прышлы. Атрекся, панымаэш, гражданын Раманов, а тэпэр нэдаволэн! Ап-псалутны манарх... - последнюю фразу он выговорил, как будто выругался по матери.
- По крайней мере, - язвительно отозвался Каменный, - я правил империей, простоявшей триста лет. А после Вас, господин Джугашвили, не прошло и полувека - и все, развал, хаос, задворки вселенские
Карты полетели на стол - вверх рубашками, Бронзовый даже в гневе не терял головы.
- Эта прэдателы!
- А кто их расплодил? Кто?! "Кадры решают все" - это Ваши слова, господин диктатор?! Кто эти кадры произвел?
Кум Гребень улыбался в тинистые усы. А Каменный-то, оказывается, внимательно читает прессу, вот уж никогда бы не подумал.
- А ну, мальцы, тихо! - голос Дубового прокатился по всему дну громовым раскатом. - Ишь, расшумелись. Ты, княже, играть будешь, или нет?
Каменный и Бронзовый, продолжая испепелять друг друга ненавидящми взорами, опустились на свои места.
- А свариться вам нечего. Если уж чужака в боги усадили, чему дивиться, что его племя в князья полезло, - заключил Дубовый. - Бито!
Каменный повернул к нему еще кипящее негодованием лицо.
- Христос, - изрек он звенящим голосом. - Бог! А у Бога племени быть не может!
- Э-э, погоди! - вмешался хозяин избы. - Мне тут один утопленничек толковал, из попов, что Христос ваш, мол, и бог, и человек - нераздельно и неслиянно. Слышь, Бронзовый, ты ж сам бурсак бывший, растолкуй!
Бронзовый, не поднимая взгляда от стола, сунул под усы чубук бесполезной бронзовой трубки и процедил:
- Нэ могу. Панымаэш, Хазаын, я жэ кто? Я - Атэц Народов, Вожд Всэго прагрэссивнаго чэлавэчэства , Гэниралыссимус Пабэды, ну, можэт савсэм чут-чут палыткатаржанын Коба. Но нэ сэмынарыст Джугашвили. Мэня нэ ему ставылы. Так жэ, как Дэдушка нэ Грамавэржэц - он тут, с намы, а гром все равно грэмит. И вот этат чудак нэ Раманов, каторый на самом дэлэ нэ Раманов дажэ, а Голштэйн-Готторп, а русскый цар-батушка.
На сей раз Бронзовый выговорил эти слова не с издевкой, скорее - с грустной усмешкой.
Дубовый переглянулся из-под деревянных бровей с хозяином, изобразив, кабаньей челюстью кривую усмешку. Кум Гребень усмехнулся в ответ взрослеют мальчики-то. Остепеняться начинают
Вскорости Кум Гребень, избавившись от карт, вытащил газету и углубился в чтение.
- Слышь, Бронзовый! - окликнул он из-за бумажного листа. - Помнишь, у берега под этим, как его, парком, месяц тому катер ползал, гыр-гыр-гыркал? Так это, оказывается, тебя искали, дно тралили.
- А, маймуно вэришвило! - выбранился Бронзовый не по-русски. - А я, панымаешь, тут с вамы сижу!
- И чего б ты делал, наверху, малой? - Дубовый усмехнулся. - По городу б гулял, как тот Медный Всадник?
Газет Дубовый не читал принципиально, зато к книгам проявил неожиданный интерес, хотя сам читал редко - обычно просил почитать одну из дочек кума Гребня. А потом вставлял в речь образы, а то и присловья из полюбившихся книг - лет двадцать тому напугал потянувшегося в очередной раз перекреститься Каменного булгаковским "Отрежу руку!".
- Ну уж Вам, дэдушка, навэрху точно нэчэго дэлат, - мстительно отозвался Бронзовый.
Дубовый вдруг не без лукавства прищурил резные веки.
- Думаешь? А ну-тко, малой, послушай-ка... слышь?
Всем известно, что вода - отличный проводник звука, к тому же по крайней мере о двоих из присутствующих люди крепко верили, что они слышат все. Что до Кума Гребня, то тот и без людской веры слышал все, что творилось на берегах подвластных ему вод.
- ...руне, вми призвающих тя! - доносился от единственного уцелевшего на берегах озера леска пестрый хор мужских юношеских и отдельных девичьих голосов. - громотворенье яви! Прави на всеми, вще изородно! Оружия, хлеба и рода благость дажди! Тако бысть, тако есть, тако буди!
Мгновение тишины - разумеется, сугубо относительной - и одиноко зазвучал молодой голос:
- Слава Перуну!
- Слава! Слава! Слава! - взрявкал в ответ все тот же хор.
-Играют, - добродушно пробурчал Дубовый. - Ничего играют, неплохо. Авось, глядишь, до настоящего дойдут.
Каменный все же улучил момент и споро перекрестился. Кум Гребень же расплылся в широчайшей улыбке:
- Так ты там точно не надобен. Они уж своего вырубили. С воот такой бородищей. И с мечом.
Кабанья челюсть с костяным стуком упала под стол, но Дубовый этого кажется, даже не заметил.
- Как ш бородой?! - шепеляво взревел он. - Ш какой-такой бородой? Я им што - Велеш?! И откель у меня меш - у меня ш шекира?!
Отсмеявшийся Бронзовый нагнулся, поднял клыкастую челюсть, и протянул ее Дубовому, сердито выхватившему ее и принявшемуся прилаживать на место.
- Нэ пэрэживай так, дэдушка, Падумаэш - барада. За тысачу лэт и нэ такое наворотыт можна. Ты б "маих" выдэл... буржуйскиэ сынки. Салавкы па ным плачут. В ых годы я с катаргы трэтый раз бэгал, а эты на суткы в каталажку па пьяны пападут, и тэх не дасыдат - папы вытащат. А туда жэ - "вэрныэ учэныкы".. - Бронзовый искренне попытался сплюнуть, но добился только металлического скрежета губы об губу. - Кстаты, Камэнный, ты опят дурак.
Кум Гребень, откинувшись на спинку своего кресла, наблюдал за постояльцами.
И вспоминал.
Неумело вытесанные кумиры на берегу.
Свеженькая церковь "царя-мученика" у кладбища - как ни странно, у кладбища солдат Бронзового.
И стеллажи в книжных магазинах, чуть не полностью заполоненные томами с усатым ликом на обложке.
Страна металась, как в забытьи, бормоча имена утопленных кумиров. Страна тосковала по ним... и Дубовый уже давно бывал в дураках не чаще Бронзового.
Когда-нибудь, вполне возможно очень скоро, один из них оставит в дураках Кума Гребня. И уйдет - уйдет на берег.
Поскорее бы. Иначе - чего уж очень не хотелось озерному богу - ему придется отражать в своих водах рогатые полумесяцы минаретов или вьющихся один над другим змеиные изгибы карнизов пагоды.
- Ну чего, княже, - прогудел голос Дубового, - Дурень сдает. Хозяин, играешь,али как?
Кум Гребень встряхнул зеленой гривой и повернулся к столу.


ОРАНЖЕВОЕ НЕБО
Свидомым всех национальностей посвящается.

Тарас уморился салом. Сало было из аргентинской свинины, давно несвежее - но выбросить не сумел, не хватило силы воли.
Итог был печален: отравление ботулотоксином, или как его там... чи, диоксином? Москальской, в общем, заразой. Туман перед глазами... В больнице Тараса не спасли. Не смог дышать.
Тарас, вздрогнув, очнулся от глухоты и небытия. С тревогой огляделся. Суетящихся медиков больше не было, никто не кричал про давление и кубики - вокруг величественно висела космическая тишина. Он прочно стоял на... на небесной тверди. Именно так. Под ногами неслись, сменялись, стремительно натекали узоры ослепительно-белых облаков. Так облака могут гнать только невероятной силы ураганы, бушующие где-нибудь на Юпитере... Тарас осторожно потопал: ноги не проваливались в облака, будто на стекло опирались. Вверху, на космически чёрном бархате неба, ровно сияли крупные звёзды, похожие на россыпи чистых кристаллов. На стыке чёрного космоса и свечения облаков, мельчающих в далёкой перспективе, как прямая линия горизонта, переливалась радужная дымка Тверди.
Перед Тарасом колыхалась лёгкая призрачная занавесь, тонким светящимся разрезом уходящая в бесконечную высь, словно прорезанная взмахом скальпеля в пространстве - она шевелилась от сквозняка, имела вход, складки, но совершенно не имела материальной ткани, преломляя сквозь свою прозрачность звёзды и облака. Будто дрожащее марево горячего воздуха, стекающее двумя правильными потоками.
Тарас обошёл занавесь кругом, и подивился, что вход всё время смотрит прямо на него, как палец москаля с плаката "Ты записался добровольцем?" Вокруг простиралась пустынная бесконечность облаков и звёзд. Занавесь оказалась единственным, к чему стоило идти, и Тарас нерешительно подошёл поближе, рассматривая медленно колышущийся вход. За входом, в узкую щель, проглядывалась зелёная трава, там светило солнце. Преломления и отражения во вьющейся занавеси, под определённым углом, образовывали дрожащие рябые зеркальные пятна - и Тарас увидел в бликах неверных миражей самого себя. Он поразился необычной своей одежде: на нём были красные шаровары, куртка без рукавов и щегольские турецкие сапоги - красные, с загнутыми носами. Вислые усы Тараса стали совсем длинными и буйными, а крепкую загорелую шею щекотал оселедец, трепещущий под лёгкими дуновениями тёплого воздуха. Ухо тяготилось массивной серьгой.
Тогда Тарас, оправившись от первого удивления, возрадовался. Он никогда не был особо верующим, а вдруг оказалось: жизнь Там - есть. И какая! "А вот вам!" - торжествующе-злорадно засмеялся он, ощутив громадное облегчение. - "Выкусите, москальские комиссары-антихристы!" Тарас ещё раз проверил своё запорожское одеяние; слегка дёрнул оселедец - это был не сон.
Решив, что запорожцу трусить не след, он крепко перекрестился и решительно направился в разрез занавеси, раздвинув диковинные невесомые края входа.
Открылся берег ленивой неширокой речки, ослепительно освещённый весёлым утренним солнцем. В траве призывно искрились капельки росы, тянуло медовым запахом проснувшихся цветов, из окрестных зарослей грохотали хоры птиц, вдали, по тому берегу реки, тянулась тенистая лента леса. Тарас, зажмурившись от яркого ласкового света, уже хотел пройти за занавесь окончательно - как вдруг услышал голоса с той стороны. Он осторожно отступил на шаг назад.
- Зажал он представление... - торопливо, будто оправдываясь, говорил кто-то высоким старческим голосом. - Сказал я ему всё, что о нём думаю, о подлеце - а он и зажал...
- Вот видите, совсем и не зажали, - вежливо ответил ему уверенный баритон - сильный, явно несколько смягчённый.
Тарас, уже привыкший к солнечному свету, просунул хрящеватый тонкий нос подальше в занавесь, и увидел говорящих. Их было двое, и выглядели они совершенно неожиданно для райских кущ. Один, сутулый старик с белоснежно-седой головой - высушенный, лет девяноста - но с довольно моложавым румяным лицом, в стареньком прорезиненном плаще и резиновых сапогах. Говорил с ним адмирал - при кортике, щегольски сияющий золотом погон на парадной форме. Тю, - неприятно передёрнуло Тараса, - адмирал-то - москальский... Под распахнутым плащом пожилого виднелись ворот-гюйс и тельняшка, а на белой парадной фланке - тусклый, потёртый орден Красной Звезды. А на другой стороне груди огнём горела на солце Золотая Звезда, совсем новенькая. Пожилой в смятении трогал Золотую Звезду.
Тарас гадливо сплюнул от такого кощунства - и Здесь москали со своими пентаграммами...
- Сказал ему всё, что думаю - а он и зажал... - разглаживая фланку вокруг звезды, растерянно повторил старик.
Адмирал вежливо улыбнулся.
Пожилой недоверчиво попружинил ногами. Подпрыгнул. Присел - на полприседа. Потом присел полностью - и резво поднялся.
- Так что же, гнутся теперь? - он громко рассмеялся. - Хоть пляши... Как же так?! - он вдруг спохватился, сконфузился, и в затруднении зашевелил коротенькими седыми бровями, пытаясь подобрать слова: - Товарищ адми... Ваше преосвя...тейшество.
- У нас тут без званий, Петро Григорьевич.
От слова "товарищ" у Тараса глаза нехорошо прищурились, словно над прорезью прицела.
Тем временем у адмирала, невесть откуда, в руках вдруг оказался спиннинг - облезлый, с инерционной алюминиевой катушкой. В катушку когтем тройника хищно вцепилась простенькая блесна-"ложка", сдержанно серебрящаяся на солнце.
- Щука здесь хорошо берёт... - заговорщицки улыбнулся адмирал, широко указав на реку, и протянул спиннинг пожилому.
Тот бережно принял, неумело пряча вспыхнувшие в глазах радость и азарт.
- Ах ты! Она, родимая!!! - он в волнении потрогал грубым коричневым пальцем блесну. - Из галиной ложечки сделал - а уж как она меня за неё чуть не убила! В шестьдесят втором утопил... А как щука брала! Просто с ума сходила щука...
Тут за тростниками тяжело плесканул чей-то хвост - как веслом с размаху по воде. Пожилой так и вскинулся на звук. Ему явно очень хотелось попробовать заветную блесну после разлуки - но вот адмирал...
- Идите же, - снова улыбнулся адмирал. - Килограммов восемь. А то уйдёт...
И старик, сделав неловкое движение - не то поклонился, не то руками всплеснул на радостях - поспешно ушёл.
Тарас взглядом рыбака оценил реку. В чистой воде медленно шевелились зелёные стрелы травы, иногда тускло вспыхивало из глубины серебро гуляющей рыбы; нетоптанные берега, явно не знавшие колёс джипов... Рыбалка Тут знатная, это было очевидно. Тарасу стало очень неприятно, что москальский адмирал по этой реке шляется, как у себя дома - да ещё и украинского деда награждает москальскими звёздами. Но сейчас же подумалось, что, наверное, Здесь он встретит самого Бандеру, а то и Великого Тёзку - и предвкушение радости встречи захватило его, вытеснив неприятные мысли.
- Пойдём!
Тарас опомнился: адмирал стоял прямо перед ним. У адмирала оказалось сильное, волевое лицо с тяжёлым подбородком. Спокойные и рассудительные, без единой морщинки глаза, голубые, как утреннее небо. И метровые плечи. Неприятно, что москаль может иметь такой вид, враг должен быть жалок. А тут - широченные, вразлёт, парадные погоны пылают золотом, напоминая крылья... Но сказал он властно, с таким не поспоришь...
За дубовой рощей, на поляне, куда Тараса привёл адмирал, сидели трое - на простой широкой скамье, сколоченной из грубых тёсаных тёмных досок, отполированных до блеска от постоянного употребления. Посередине скамьи восседал суровый старик с длинной серебряной бородой. Древнее лицо старика, всё иссечённое глубокими морщинами, было каменно-неподвижно, и поблёскивали из-под косматых серебряных бровей чёрные живые глаза, какие-то слишком молодые для столь старого лица. По правую руку от него сидел молодой мужчина, с очень участливым лицом, неуловимо похожий на старика, и совершенно непохожий на свои портреты. А третьего не было видно - хотя каким-то чувством Тарас понимал, что тот есть.
И стоял перед ними деревянный же стол, а на нём простая глиняная чаша с водой из реки.
Тарас благочестиво пал ниц.
- Встань...
Тарас послушно поднялся. Мимоходом он заметил, что место под ним совершенно вытоптано, до голой чёрной земли, будто миллионы людей были здесь до него.
- Что самое главное, что сделал ты в своей жизни? - просто спросил старик.
Тарас был готов к этому вопросу. Он светло улыбнулся:
- Отец, я отстоял Добро на Майдане!
Морщины на суровом лице старика вдруг пришли в движение, поплыли в разных направлениях, и неожиданно сложились в улыбку. Улыбка засияла всё сильнее и сильнее, словно солнце выглянуло из-за серебряных косматых облаков, и стало Тарасу необычайно светло и спокойно.
- Ты отстоял Добро?..
Тарас, подставив лицо льющемуся на него свету, горделиво расправил плечи:
- Знамо дело, Отец: мы тогда дали отпор Злу. Жадной москальской Импэрии Зла. Мы победили Зло!
- Хорошо! - засмеялся старик, немного лукаво, и словно тёплый лучик зажёгся у Тараса в груди. Тарас тоже засмеялся в ответ: его переполнило счастье. - А ты уверен, что они - зло?
Тарас остолбенел от изумления. Лучик в сердце мгновенно угас.
- Знамо, зло! - после минутного замешательства, наконец, смог вымолвить он. - Москали же - самое страшное зло в истории! Ведь сто миллионов загнобили коммунисты клятые!
Тарас удивлённо моргал, будто при нём всерьёз сказали, что дважды два - не четыре.
Молодой ласково улыбнулся:
- Ты слишком доверчив; нельзя так легко верить злобным языкам. Поверь, люди обычно гораздо лучше, чем рассказывают их враги.
От улыбки молодого на Тараса накатила новая волна счастья: он вдруг ощутил в себе любовь - могучую, всеподчиняющую, очень добрую и светлую. Любовь не нуждалась ни в чём, она просто переполняла его сердце и свободно изливалась вокруг, как свет маленького горячего солнца в груди. Тарас, захваченный новым чувством, стоял в сладостном оцепенении, пока не вспомнил, о чём речь.
Он недоуменно округлил глаза.
- Отец... Они же антихристы, безбожники! Голодомор!..
От воспоминания о москалях любовь вдруг исчезла - словно холодный ветер её сдул. В самом деле, не транжирить же драгоценную любовь на мучителей-москалей?!
Старик тем временем продолжал:
- Но пусть. Коммунисты - дело прошлое. Что же ты имеешь против нынешних русских?
Тарас легкомысленно пожал плечами:
- Так они ж наследники! Они хотят отнять нашу свободу и незалежность!
Собственные слова почему-то показались ему какими-то неправильными. То ли недостаточно убедительными, то ли неважными - и он крепко задумался, наморщив лоб и подёргивая оселедец. Наконец, нужные слова сыскались:
- Они хотят нас вернуть в рабство!
- В рабство? - удивился молодой. - Ты преувеличиваешь. У них своя правда - и она в том, что рабства они никому не хотят.
Тарас от неожиданности дёрнул слишком сильно, и очумело вытаращился:
- Какая у москалей может быть правда?!
- Что ты скажешь, - утвердительно кивнув, сказал старик, - узнав, что они этого вовсе не хотят? Им нужны не рабы, а друзья, равные - чтобы вместе быть весомой силой. Равные. Они хотят вместе с союзниками вести самостоятельную политику, не подчиняться чужой воле.
Тарас покачал головой и украдкой бросил на старика подозрительный взгляд.
- Не-е-е, - нехорошо улыбнулся он, - москали нам не друзья. И вдруг его словно за язык кто-то дёрнул: - Отец наш небесный, прости за дерзость, но Ты говоришь так, будто москальского телевидения насмотрелся... Я думал, Ты гораздо лучше понимаешь происходящее у нас...
Тарас тут же сильно пожалел о сказанном, и испуганно зажмурился, ожидая страшного удара молнии.
- Я не смотрю телевизор, - спокойно ответил старик. От него исходило вселенское спокойствие, как ровный набег тёплых, качающих морских волн; оно передалось Тарасу, и тот, вдруг совершенно успокоившись, ощутил что всё - пустяк, и никто не сердится. Словно уютно сидел у отца на коленях, и спокойное тёплое дыхание щекотало затылок: "А какой круг? Правильно, красный... А это кто? Правильно, кошка..."
- Мне нет необходимости смотреть телевизор. И всё же: как так получилось? Вместе жили, вместе строили. Помнишь, тридцать лет назад тебе было безразлично, украинец ты, русский, казах или еврей - ты себя считал членом братской семьи.
- Не-е-е, - снова едко скривился Тарас, энергично мотая головой, - я с тех пор поумнел... Много прочитал, и многое понял. Я теперь свидомый!
- А может быть, ты не поумнел - а просто тебя натравили на родного брата, оклеветав его? Ведь они твои братья. Вспомни Брежнева, Хрущёва... Вы были истинно равными.
- А кто клеветал - тот пусть и отвечает, а меня это не касается, - ловко отбил Тарас.
- Клевещущий - отвечает, - просто кивнул старик. - Но как Мне быть с теми, кто охотно верит в клевету? Как быть с теми, кто, поверив в клевету, начинает повторять её другим? - Он помолчал. - А вас они считают вообще такими же русскими...
Тарас обиженно вскинулся:
- Не-е-е, мы не москали. Мы Европа. Москали пусть ведут свою политику - но без нас. С москалями нам не по пути.
Старик молча смотрел на Тараса, и опять Тарас совершенно успокоился, и даже заулыбался. Покой был везде вокруг: в старике, и в его сыне, и в невидимом третьем, и в ласковом дуновении ветерка, и в запахе парящей на солнце травы, и в медленно шевелящейся воде реки...
- Меня не интересуют лозунги. Меня интересуешь ты. Почему ты отрекаешься от них?
Тарас отвёл взгляд, сокрушённо повесил голову, и оселедец опал на лоб:
- Я думал, Ты... - он тяжело вздохнул. - А Ты на самом деле за москалей...
- Все люди думают, что они хорошие, и что Я обязательно за них, - морщины старика снова медленно сложились в улыбку, и от печали Тараса не осталось и следа. - Люди думают много - умного и глупого. Но Меня не интересует, что они думают - Меня интересует, что они делают - и почему. Так почему ты отрекаешься от них? В чём первопричина?
Тарас пожал плечами.
- А потому что они Зло!
Тут случилось странное - вдруг невидимый третий, до того неподвижный, мимоходом заглянул в Тараса; как солнечный зайчик промелькнул. В голове Тараса стало необычайно ясно, светло и чисто, и он с удивлением услышал собственные слова, вырвавшиеся помимо воли:
- Потому что нас не возьмут в Европу, если мы будем дружить с москалями. А если мы отречёмся - то нас возьмут, чтобы москали ослабли.
- Вот в чём дело... - задумчиво кивнул старик. - Значит, ты так хочешь в Европу? Почему же ты хочешь променять своих на чужих?
Тарас упрямо замотал головой:
- Не-е-е, москали мне не свои! А в Европе - свобода!
И снова в него мельком заглянул невидимый третий, и опять Тарас с удивлением услышал собственные честные слова:
- Потому что там больше буду получать. Там конвертируемая валюта, здоровая экономика и высокие зарплаты - нам будут платить много денег, больше чем у москалей - и всяко больше чем у нас.
- Свобода, - наставительно произнёс старик, - это когда ты сам решаешь, что делать; или когда решаешь с кем-то на равных. Разве ты на равных с тем, кто платит тебе деньги?
Тарас удивлённо приподнял брови, слушая эту очевидную нелепицу:
- В Европе - свобода... - он постоял в замешательстве, и вдруг, прищурившись, зло замотал головой: - Не-е-е! Мы - свободные! Мы - Европа, мы свой выбор сделали!
Снова лукаво заиграли морщинки старика, но Тарас на это не обратил внимания: его захлестнул угрюмый праведный гнев. Не он затеял этот разговор - ох, не он...
- Злобный не может говорить правду, - заметил старик, - злоба его ослепляет, и уводит от истины... А в тебе много злобы. Почему?
- А потому что москали устроили Голодомор! Они убили десять миллионов украинцев!
- Но ведь ты же догадываешься, - старик выделил слово "догадываешься", - что это неправда? Ты ведь знаешь, что голод в СССР тогда был везде, и косил, не разбирая наций? И что десять миллионов погибших украинцев - это большое преувеличение? - старик выделил слово "большое".
- А и шо? - нарочито-простецки улыбнулся несгибаемый спорщик Тарас. - Пусть москали сами доказывают, что это не так!
И опять в него заглянул невидимый третий, и вновь сами собой родились слова:
- Знаю. Но я хочу чтобы было так. Хочу. Мне так лучше.
Старик покачал головой:
- Служить неправде - лучше?!
Тарас мстительно скривился и хитровато подмигнул:
- Не-е-е! У нас всё по закону! Голодомор по закону - правда, а кто отрицает - тот преступник! Я служу закону! Москали нас ограбили...
- Ограбили?
У Тараса в глазах зажглись недобрые огоньки:
- Ограбили! Все, кто живёт в Европе - живут хорошо. А москали живут плохо - и нам не дали жить хорошо, как в Европе... Везде, куда они дотянулись, люди живут плохо. Отняли достойную жизнь. Значит, москали виноваты.
- А вы разве жили плохо в Союзе? - кротко удивился молодой.
- Знамо, плохо! - Тарас тоже искренне удивился такой наивности.
А молодой тихо улыбнулся:
- Лично ты, Тарас, прочитал за жизнь пятьсот двадцать семь книг. Это очень много! Ты молодец. - Тарасу стало очень приятно. - Разве можно назвать человека, прочитавшего так много - живущим плохо?! А ещё ты закончил университет.
Тарас горестно покивал, поняв это по-своему, и горячо подхватил:
- А я-то, образованный - в Америке бы сходу получал сто тысяч долларов в год. А москали платили сущие гроши.
- Гроши?
- Гроши! - Тарас хотел пожаловаться на несправедливость, но вместо этого, неожиданно для себя, вдруг отвесил: - А я видик себе не мог купить! А вся Европа с видиками жила. И мы, без москалей, теперь с видиками.
- А зачем тебе видик?
Тарас вспомнил, зачем ему был нужен видик, и застеснялся.
- А Брюса Ли да Ван Дамма побачить, и любимые фильмы каждый день смотреть! - не моргнув глазом, выдал он.
И снова из него вырвалось, помимо воли, честное:
- А порнуху крутить...
- И что же получается? - подавшись вперёд, спросил старик. Глаза его живо блестели из-под косматых бровей.
Тарас пожал плечами, поспешно переводя разговор на другую тему:
- Немец за ту же работу получает много больше! А мы чем хуже? И мы этого тоже достойны! И москалей в Европу не возьмут, слишком их много. И пусть они нам за Голодомор платят, по миллиону за каждого умученного!
- Так ради чего ты жил?!
- А знамо, ради Добра! - нахально заявил Тарас.
И снова раздались над поляной его честные слова:
- Ради обогащения... Ради себя... Ради своих желаний.
И тогда трое стали совещаться. О чём они говорили, не было слышно - только видно было, что молодой огорчённо возражает.
Наконец, совет закончился. Молодой печально смотрел на Тараса, а старик сурово провозгласил:
- Вот, выходит, и вся цена твоей "свидомости" - за сребролюбие давиться и братьев треклясть. Пристроиться к чужому богатству; избавиться от друзей в беде - с барышом; и на памяти дедов, умерших в беду, барыш поиметь... Ты мыслишь, как одержимая алчностью блудница, тобой движут только жадность и похоть - а вовсе не высокие чувства. Ты говоришь о свободе - а сам ищешь богатого хозяина, чьи объедки изобильны, а обноски нарядны. А я ведь говорил, чтобы в поте лица добывал хлеб свой...
Упрямый Тарас заспорил:
- Не-е-е, я хороший. Я за Добро!..
- Да будет так, - спокойно сказал старик. - Иди же тогда туда, куда ты так хотел.
- В Европу?! - недоверчиво спросил Тарас.
- В Европу. Которой тебя коммунисты лишили.
И все трое вдруг исчезли.
Тарас возликовал было такому решению своей судьбы, но через мгновение почему-то жалко показалось ему уходить отсюда - даже в Европу. Так ему нестерпимо захотелось ещё посидеть на этой тихой речке, и ощутить тот покой и любовь... Проклятые москали - и тут нагадили, из-за них лишился этих волшебных чувств; иссушили душу гневом...
И подошёл к Тарасу давешний адмирал. Только был он уже в генеральском мундире (опять москальском!) И снова, словно крылья, сверкнули золотые погоны. Всё, решительно всё в нём было отвратительно Тарасу: старомодно зачёсанные назад волосы, галифе, китель, седые виски, умный живой взгляд.
- Пойдём. Тебе в другое место.
- Не-е-е, я никуда не пойду... - встревоженно заявил Тарас, упрямо мотая головой. - Большинство голосов за меня было!
И - бочком, бочком - наладился к речке.
- Стоять! - скомандовал удивлённый генерал, но Тарас торопливо шёл, будто это не ему кричали.
Генерал догнал, схватил его за рукав, но Тарас из последних сил делал вид, что он тут ни при чём, и продолжал вырываться вперёд, миллиметр за миллиметром, не оглядываясь на цепко держащего его генерала.
Генерал оказался очень сильным, играючи дёрнул, и Тараса развернуло. Тарас мученически исказил лицо, но, по-прежнему гордо не говоря ни слова, снова попытался повернуться, прочь от приставучего москаля.
Генерал отпустил Тараса, и вдруг оказался прямо перед ним, как из-под земли вырос.
- Большинство голосов за меня было!!! - нервно задыхаясь, с вызовом напомнил Тарас. Он бегал глазами мимо генерала, ища, как бы его обойти.
- А ну, кажи трезубец! - генерал притворно-сурово нахмурился и шутливо ткнул Тараса пальцем в живот.
Тарас хихикнул от щекотки, но тут...
Мир страшно опрокинулся, земля вылетела из-под ног. Тарас, обессиленный борьбой и сокрушительным поражением, покорно падал - утешая себя, что летит в Европу. Он перевернулся в воздухе на четвереньки, как падающий кот, надеясь разглядеть внизу нарядные квадратики рапсовых полей, россыпи уютных частных домиков под черепичными крышами, европейские автострады и острые трёхпалые белые ветряки - но почему-то ничего этого не было видно, только серая туманная муть. В лицо бил сильный встречный поток воздуха, в ушах свистело. Через некоторое время Тарас неожиданно вбился, страшно и очень больно, лицом в землю. Брызнула холодная грязь, пахнущая горелым навозом и угольным шлаком. Кругом было тихо. Оглушённый, он приподнялся, протирая залепленные глаза.
И тут же получил тяжёлым сапогом в лицо - гулко, с хрустом.
- Встать, пся крев!!! - оглушительно заорал в ухо визгливый голос. - Просимы бардзо до единой тысячелетней Европы!
От темечка Тараса с деревянным стуком отскочила дубинка, оставив вспышку и оскорбительную жгучую боль. И по плечам, по рукам, по суставам с хрустом - больно!
Тарас с воплем возмущения мгновенно разлепил глаза. Над ним стоял детина, с белой повязкой на рукаве и длинной дубинкой - и лицо у него было белое от страха, как повязка. А ещё рядом стоял эсэсовец. Ленивый, вальяжный, в фуражке с черепом. И с жутковатыми огромными бараньими рогами на голове. И носом, курносым, как пятачок.
Да как они смеют!!! Меня!!! Тарас ринулся на детину. Отнять дубинку и самого отделать! Но у Тараса почему-то ничего не получилось: дубинку никак не удавлось ухватить, не удавалось достать и детину. А в ответ на него сыпался свистящий град размашистых точных ударов, от каждого из которых ломался палец , исчезал вид из глаза, вбивались внутрь зубы, трещал нос. Недвижный эсэсовец брезгливо наблюдал. Тарас закачался, хрипя, упал ниц, от страшных размеренных ударов сверху дубинка трещала - или это был череп, или рёбра... Полумёртвый уже Тарас вдруг остро ощутил безысходный ужас, что сейчас его так и забьют насмерь, и в зверином инстинкте, тоненько скуля и плача, вздрагивая от гулких ударов, из последних сил припал щекой к сапогам бьющего - любой зверь знает, что тогда можно надеяться на пощаду... Он покорно скосил вверх единственный оставшийся глаз, чудом уцелевший, круглый от страдания и желания служить.
- Герр официр! Быдло Тарас явился! - медовым голосочком доложил детина равнодушному эсэсовцу, подхалимски извиваясь спиной и шеей. Он подобострастно-садистски хихикал, выставив вперёд челюсть.
Эсэсовец брезгливо кивнул, отодвигаясь подальше от Тараса, из рта и носа которого, вместе с хрипом и кашлем, облачком вылетали мелкие брызги алой крови.
- Встать, кому говорят!!! Арбайтен, быдло, пся крев!!! Только тех, кто любит труд, европейцами зовут!
Так Тарас зажил новой жизнью. Вечной. Культурной. Теперь он умеет читать и считать до ста. Он многое узнал о геноциде - не о липовом митинговом "геноциде клятых москалей", а о настоящем. Он теперь знает, чем отличается настоящий концлагерь от "лагерей" из самиздатовских листочков и блатных песен. Знает, как с хрустом впиваются пули в добиваемых счастливчиков во рву, которые будут закопаны мёртвыми. Каково отчаянное бессилие вдохнуть, когда на тебе лежат убитые и земля. Как остро пахнет рвота в газенвагене. Как в двадцатиградусный мороз в ворота концлагеря въезжает поезд со звенящими, как стекло, телами заключённых, стоящими плечом к плечу на открытых платформах. Как забивают насмерть. Как вешают на крючья. Как тебя продают и покупают работодатели - и что такое настоящее национальное самосознание, доведённое до логического конца, европейски цивилизованное и культурное. Так заканчиваются каждые сутки Тараса. А вообще Тарас работает - каждый день по восемнадцать часов, ибо сильная экономика юбер аллес. И ещё - мечтает о белой повязке капо. Лет через милл... извините, через сто, герр официр обещал подумать на эту тему...
И висит в высоте тусклое оранжевое зарево, грязно-прокопчённое, над вечным подземным сумраком. И никогда не придут туда танки со звёздами и смертельно усталыми, тихо матерящимися от увиденного освободителями.

Вместо эпилога:
В АДУ – АВРАЛ!
(C)Sliff_ne_zoSSchitan
В аду – авралю Кипит работа, бедняг-чертей бросает в жар:
заклинил наглухо ворота Егор Тимурович Гайдар.
То изнутри его толкают, а то снаружи тычут в зад,
шампунем, маслом поливают, ан – не вперед и не назад!
Сам Сатана примчался в спешке, налег плечом – увы, никак…
Кричит: - Да где же этот грешник отъел себе такой пердак?!
Дежурный чёрт спешит с докладом: - Где-где – в России! Он один
семь миллионов мором-гладом извел народу, Господин.
Считай, он сам их всех и слопал, так и не диво, что широк…
Кольнуть его трезубцем в жопу? - А если лопнет? - Не дай Бог!
Меж тем из душ новоприбывших (а их немало собралось)
выходит эдакий парнишка: большие руки, мощный торс,
на прессе кубики бугрятся, и дельтовидные – вполне…
Он, и не думая стесняться, подходит прямо к Сатане
и говорит ему: - Послушай, не надорвать бы вам пупки…
Дозволь-ка мне по этой туше слегка въебать с одной руки?
Рассвирепел Владыка ада: - Презренный смертный, ты нахал!
Да что ты можешь? - Было надо – рукой автобусы тягал…
- Ну, что ж, попробуй. За работу, когда осилишь ты ее,
клянусь, не пожалею квоты – поедешь в райской житье!
А не осилишь – твою душу велю швырнуть в кипящий кал…
Но парень черта не дослушал, шагнул к Гайдару – и въебал.
Ударил сноп говна и пара! И, испуская жуткий рёв,
душа товарища Гайдара умчалась в сторону котлов.
Аплодисменты! Поздравленья! А Сатане уже несут
бланк по УДО освобожденья и апелляшку в Страшный Суд.
- Сдержал свое ты, смертный, слово. Сдержу и я. Кого писать?
- Ну что ж, пиши – Турчинский, Вова… А Трахтенбергу – не въебать?
- Да ладно, успокойся, парень – бери манатки, топай в рай.
Мы сами этих двух попарим, а ты – со Штирлицем бухай!

Редактор-составитель reCensor , "Альтернативная Россия" , СПб, 2010
В избранное