Удар, заглушённый годами забвенья,
Годами незнанья.
Удар, доходящий – как женское пенье,
Как конское ржанье,
Как страстное пенье сквозь косное зданье
Удар доходящий.
Удар, заглушённый забвенья, незнанья
Беззвучною чащей.
Грех памяти нашей – безгласой, безгубой,
Безмясой, безносой!
Всех дней друг без друга, ночей друг без друга
Землёю наносной
Удар – заглушённый, замшённый – как тиной.
Так плющ сердцевину
Съедает и жизнь обращает в руину…
– Как нож сквозь перину!
…Оконною ватой, набившейся в уши,
И той, заоконной:
Снегами – годами – пудами бездушья
Удар – заглушённый…
1935
Давид Самойлов
Прощание
Убившему себя рукой
Своею собственной, тоской
Своею собственной – покой
И мир навеки!
Однажды он ушёл от нас,
Тогда и свет его погас.
Но навсегда на этот раз
Сомкнулись веки.
Не веря в праведность судьи,
Он предпочёл без похвальбы
Жестокость собственной судьбы,
Свою усталость.
Он думал, что своё унёс,
Ведь не остался даже пёс.
Но здесь не дым от папирос –
Душа осталась.
Не зря верёвочка вилась
В его руках, не зря плелась.
Ведь знала, что придёт ей час
В петлю завиться.
Незнамо где – в жаре, в песке,
В святой земле, в глухой тоске,
Она повисла на крюке
Самоубийцы.
А память вьёт иной шнурок,
Шнурок, который как зарок –
Вернуться в мир или в мирок
Тот, бесшабашный, –
К опалихинским галдежам,
Чтобы он снова в дом вбежал,
Внося с собой мороз и жар,
И дым табачный.
Своей нечёсаной башкой
В шапчонке чисто бунтовской
Он вламывался со строкой
Заместо клича –
В застолье и с налёта – в спор,
И доводам наперекор
Напропалую пёр, в прибор
Окурки тыча.
Он мчался, голову сломя,
Врезаясь в рифмы и в слова,
И словно молния со лба
Его слетала.
Он был порывом к мятежу,
Но всё-таки, как я сужу,
Наверно не про ту дежу
Была опара.
Он создан был не восставать,
Он был назначен воздавать,
Он был назначен целовать
Плечо пророка.
Меньшой при снятии с креста,
Он должен был разжать уста,
Чтоб явной стала простота
Сего урока.
Сам знал он, перед чем в долгу!
Но в толчее и на торгу
Бессмертием назвал молву.
(Однако, в скобках!)
И тут уж надо вспомнить, как
В его мозгу клубился мрак
И как он взял судьбу в кулак
И бросил, скомкав.
Убившему себя рукой
Своею собственной, тоской
Своею собственной – покой
И мир навеки.
За всё, чем был он – исполать.
А остальному отпылать
Помог застенчивый палач –
Очкарь в аптеке.
За подвиг чести нет наград.
А уж небесный вертоград
Суждён лишь тем, чья плоть, сквозь ад
Пройдя, окрепла.
Но кто б ему наколдовал
Баланду и лесоповал,
Чтобы он голову совал
В родное пекло.
И всё-таки страшней теперь
Жалеть невольника потерь!
Ведь за его плечами тень
Страшней неволи
Стояла. И лечить недуг
Брались окно, и нож, и крюк,
И, ощетинившись вокруг,
Глаза кололи.
Он в шахматы сыграл. С людьми
В последний раз сыграл в ладьи.
Партнёра выпроводил. И
Без колебанья,
Без индульгенций – канул вниз,
Где все верёвочки сплелись
И затянулись в узел близ
Его дыханья…
В стране, где каждый на счету,
Познав судьбы своей тщету,
Он из столпов ушёл в щепу.
Но без обмана.
Оттуда не тянул руки,
Чтобы спасать нас, вопреки
Евангелию от Луки
И Иоанна.
Когда преодолён рубеж,
Без преувеличенья, без
Превозношенья до небес
Хочу проститься.
Ведь я не о своей туге,
Не о талантах и т. п. –
Я плачу просто о тебе,
Самоубийца.