Нет, не склонённой к дверной раме,
На фоне пены и ветров,
Как увидал тебя Серов,
Я сохранил твой лик. Меж нами
Иная Франция легла –
Озёр осенних зеркала
В душе с тобой неразделимы:
Булонский лес, печаль аллей,
Узорный переплёт ветвей,
Парижа меркнущие дымы
И шеи скорбных лебедей.
В те дни судьба определяла,
Народ кидая на народ,
Чьё ядовитей жалит жало
И чей огонь больнее жжет.
В те дни невыразимой грустью
Минуты метил тёмный рок,
И жизнь стремила свой поток
К ещё неведомому устью.
Отверженное слово «мир»
В начале оскорблённой эры;
Светильник в глубине пещеры
И воздух горных стран – эфир;
Эфир, которым не сумели,
Не захотели мы дышать.
Козлиным голосом, опять,
Поют косматые свирели.
Пока ягнята и волы
На тучных пастбищах водились
И дружелюбные садились
На плечи сонных скал орлы,
Германец выкормил орла,
И лев британцу покорился,
И галльский гребень появился
Из петушиного хохла.
А ныне завладел дикарь
Священной палицей Геракла,
И чёрная земля иссякла,
Неблагодарная, как встарь.
Я палочку возьму сухую,
Огонь добуду из неё,
Пускай уходит в ночь глухую
Мной всполошённое зверьё!
Петух и лев, широкохмурый
Орёл и ласковый медведь –
Мы для войны построим клеть,
Звериные пригреем шкуры.
А я пою вино времён –
Источник речи италийской –
И в колыбели праарийской
Славянский и германский лён!
Италия, тебе не лень
Тревожить Рима колесницы,
С кудахтаньем домашней птицы
Перелетев через плетень?
И ты, соседка, не взыщи –
Орёл топорщится и злится:
Что, если для твоей пращи
Тяжелый камень не годится?
В зверинце заперев зверей,
Мы успокоимся надолго,
И станет полноводней Волга,
И рейнская струя светлей, –
И умудрённый человек
Почтит невольно чужестранца,
Как полубога, буйством танца
На берегах великих рек.