Я устал огрызаться по-волчьи,
Кислотою въедаться в металл,
Я от ненависти, от желчи,
Я от челюстей сжатых устал.
Засмеяться, запеть хорошо бы,
Примирённо уснуть к десяти.
Только пойло из тягостной злобы
Мне от губ своих не отвести.
Я ночую и днюю с бедою,
Сушит глотку проклятый настой;
Кто нагнётся с живою водою
Над убитой моей добротой?
Говорят, есть песчаная отмель,
Взрывы сосен и в море огни…
То, что молот бессмысленный отнял,
Отдадут мне, быть может, они?
Говорят, есть луга и ущелья,
И леса, и роса, и жнивьё –
Может, в этом моё возвращенье,
Воскресенье, спасенье моё?
Может, так под овации лютен
Решено на Высоком Суде:
От людей! Чтобы заново – к людям.
От себя! Чтобы снова – к себе!
Ирина Ратушинская
Вот и печка нагрета, и мать не корит,
И не нужно смертельной отваги.
Но зигзаг Ориона над нами горит,
Как устам – повторенье присяги.
Те же звёзды внимательно смотрят на нас,
Те же сны, затаивши дыханье,
Наблюдают за нами: погас – не погас
В испытаньи бездонным скитаньем.
Те же струны печалят подросших гонцов,
Хоть иную узду обгрызают.
Лютый смерч декабря –
Не отыщешь концов! –
Обелить наши тени дерзает.
Как рискованно след по пороше вести:
Сразу видно, куда и откуда!
Ни слепец, ни певец не укажет пути,
И смеётся с осины Иуда.
Многомерное эхо двухслойных словес
Ищет глотку с улыбкой волчицы.
Но всё те же огни с отдалённых небес
В нас глядят, как озябшие птицы.