Ты нас зовёшь из смерти в Вечность.
Ты настежь отворяешь вход.
Ты высылаешь нам навстречу
Крылатый ангельский народ.
Ты говоришь: нет обречённых!
Все истины земные – ложь.
Ты изменяешь все законы,
Сам из любви и света ткёшь
Их все: и ангельское пенье,
И этот стоголосый звон
Нам говорят, что воскресенье –
Совсем не чудо, а закон.
Небесный звон всё ближе, ближе…
И крылья плещутся вокруг…
Ты говоришь… О, говори же!
Я впитываю каждый звук.
Бывает сердце так сурово,
Что и любя его не тронь!
И в тёмной комнате глухого
Бетховена горит огонь.
И я не мог твоей, мучитель,
Чрезмерной радости понять.
Уже бросает исполнитель
Испепелённую тетрадь.
. . . . . . . . .
. . . . . . . . .
. . . . . . . . .
Кто этот дивный пешеход?
Он так стремительно ступает
С зелёной шляпою в руке,
. . . . . . . . .
. . . . . . . . .
С кем можно глубже и полнее
Всю чашу нежности испить,
Кто может, ярче пламенея
Усилье воли освятить?
Кто по-крестьянски, сын фламандца,
Мир пригласил на ритурнель
И до тех пор не кончил танца,
Пока не вышел буйный хмель?
О Дионис, как муж, наивный
И благодарный, как дитя!
Ты перенёс свой жребий дивный
То негодуя, то шутя!
С каким глухим негодованьем
Ты собирал с князей оброк
Или с рассеянным вниманьем
На фортепьянный шёл урок!
Тебе монашеские кельи –
Всемирной радости приют,
Тебе в пророческом весельи
Огнепоклонники поют;
Огонь пылает в человеке,
Его унять никто не мог.
Тебя назвать не смели греки,
Но чтили, неизвестный бог!
О величавой жертвы пламя!
Полнеба охватил костёр –
И царской скинии над нами
Разодран шёлковый шатёр.
И в промежутке воспалённом,
Где мы не видим ничего, –
Ты указал в чертоге тронном
На белой славы торжество!