Не матерью, но тульскою крестьянкой
Еленой Кузиной я выкормлен. Она
Свивальники мне грела над лежанкой,
Крестила на ночь от дурного сна.
Она не знала сказок и не пела,
Зато всегда хранила для меня
В заветном сундуке, обитом жестью белой,
То пряник вяземский, то мятного коня.
Она меня молитвам не учила,
Но отдала мне безраздельно всё:
И материнство горькое своё,
И просто всё, что дорого ей было.
Лишь раз, когда упал я из окна,
И встал живой (как помню этот день я!),
Грошовую свечу за чудное спасенье
У Иверской поставила она.
И вот, Россия, «громкая держава»,
Её сосцы губами теребя,
Я высосал мучительное право
Тебя любить и проклинать тебя.
В том честном подвиге, в том счастье песнопений,
Которому служу я каждый миг,
Учитель мой – твой чудотворный гений,
И поприще – волшебный твой язык.
И пред твоими слабыми сынами
Ещё порой гордиться я могу,
Что сей язык, завещанный веками,
Любовней и ревнивей берегу...
Года бегут. Грядущего не надо,
Минувшее в душе пережжено,
Но тайная жива ещё отрада,
Что есть и мне прибежище одно:
Там, где на сердце, съеденном червями,
Любовь ко мне нетленно затая,
Спит рядом с царскими, ходынскими гостями
Елена Кузина, кормилица моя.
1917-1922
Даниил Андреев
О полузабытых
Народная память хранит едва
Деяния и слова
Тех, кто ни почестей, ни торжества
Не пожинал искони;
Громом их доблести не сотрясён
Сумрачный строй времён;
Дальним потомкам своих имён
Не завещали они.
Есть безымянность крупиц песка,
Винтиков у станка,
Безликость капель, что мчит река
Плещущего бытия;
Их – миллиарды, и в монолит
Всякий с другим слит;
Этому множеству пусть кадит
Гимны – другой, не я.
Но есть безымянность иных: свинцов
Удел безвестных борцов –
Вседневных подвижников и творцов
Деятельной любви.
Встань перед ними, воин-поэт,
Славою мира одет, –
Перечень звучных своих побед
Надвое разорви.
Эти – прошли в города и в поля,
Со множеством жизнь деля, –
Врачи, священники, учителя,
Хозяйки у очагов;
И, лязгая, сдвиги эр не сотрут
Их благодатный труд,
Ни уицраор, ни демоны смут,
Ни ложь друзей и врагов.
Они умирали – не знаю где:
В дому или на борозде.
В покое ли старости или в труде, –
Но слой бытия сквозь слой
Им разверзал в высоте миров
Всю щедрость своих даров,
И каждый включался в белый покров
Над горестною страной.
Пусть мир не воздаст ни легендой им,
Ни памятником гробовым,
Но радость нечаянную – живым
Они бесшумно несут;
Они проникают в наш плотный быт –
Он ясен им и открыт, –
Их тёплым участьем одет и омыт
Круг горьких наших минут.
Никто не умеет их путь стеречь,
Никто не затеплит свеч,
Никто не готовит богатых встреч,
Никто не скажет «спаси», –
Но жаль, что туманная старина
Укрыла их имена,
Когда-то в промчавшиеся времена
Звучавшие на Руси.