Такая удивительная высь,
что хочется вздохнуть: остановись,
мгновенье, ненаглядно, непослушно…
Но охлаждает горло сладкий страх,
и странный ястреб, с горлицей в когтях
проносится вдоль пропасти воздушной,
и набухают в небе облака,
подобно хлебу в чашке молока,
и достигают горы, цепенея.
пускай не звёзд, но гиблой плёнки той,
что делит мир на полный и пустой.
Молчит земля, как мёртвые под нею.
И, недоверчив, щурится на свет
безвестный путник, зная – места нет
в степях ни чудотворцу-иудею,
ни эллину с монеткою во рту.
А горы открывают наготу,
мыча, крича, собою не владея,
как будто дух серебряной руды
нацелил в них кровавые следы,
как будто ртуть из скального провала
готова литься, литься без конца,
пока невеста с тёмного лица
на улице не снимет покрывала.
Горел костёр, и я в нём пальцы грел,
и в небеса безлюдные смотрел,
и нёсся в них, и всхлипывал на взлёте
сквозь облака, сквозь невозвратный зной,
листая книгу горечи степной
в косноязычном русском переплёте.
Дорога ведёт под обрыв,
Где стала трава на колени
И призраки диких олив,
На камни рога положив,
Застыли, как стадо оленей.
Мне странно, что я ещё жив
Средь стольких могил и видений.
Я сторож вечерних часов
И серой листвы надо мною.
Осеннее небо мой кров.
Не помню я собственных снов
И слёз твоих поздних не стою.
Давно у меня за спиною
В камнях затерялся твой зов.
А где-то судьба моя прячет
Ключи у степного костра,
И спутник её до утра
В багровой рубахе маячит.
Ключи она прячет и плачет
О том, что ей песня сестра
И в путь собираться пора.
Седые оливы, рога мне
Кладите на плечи теперь,
Кладите рога, как на камни:
Святой колыбелью была мне
Земля похорон и потерь.