А я росла в узорной тишине,
В прохладной детской молодого века.
И не был мил мне голос человека,
А голос ветра был понятен мне.
Я лопухи любила и крапиву,
Но больше всех серебряную иву.
И, благодарная, она жила
Со мной всю жизнь, плакучими ветвями
Бессонницу овеивала снами.
И – странно! – я её пережила.
Там пень торчит, чужими голосами
Другие ивы что-то говорят
Под нашими, под теми небесами.
И я молчу… как будто умер брат.
Всё поправимо, поправимо.
И то, что нынче горше дыма,
Над чем сегодня слёзы льём,
Окажется прошедшим днём,
Полузабытым и туманным
И даже, может быть, желанным.
И будет вспоминаться нам
Лишь белизна оконных рам
И то, как в сад окно раскрыто,
Как дождь стучит о дно корыта,
Как со скатёрки лучик ломкий
Сползает, мешкая на кромке.
1972
Давид Самойлов
И. К.
Мы не меняемся совсем.
Мы те же, что и в детстве раннем.
Мы лишь живём. И только тем
Кору грубеющую раним.
Живем взахлёб, живем вовсю,
Не зная, где поставим точку.
И всё хоронимся в свою
Ветшающую оболочку.