(30 ноября 2009 года исполняется 70 лет со дня начала «Зимней войны»)
Наступит день, и история этой войны будет написана.
КАРЛ ГУСТАВ МАННЕРГЕЙМ
- Ежели будешь об этом писать, фамилию мою не указывай, - предупреждал он. - Понимаешь, почти вся дивизия легла там, в карельских лесах, тысячи хлопцев без имён и фамилий. Чем я лучше? Может, тем, что тулуп и валенки с мёртвого финна снять посчастливилось? Ведь если б этого фарта не подвернулось - остался бы среди прочих неизвестным солдатом... Да и подвига там никакого не было. Одна голая смерть незнамо за что. И, конечно, позор нашего руководства. Потому всё советское время и старались не вспоминать о той
войне.
...Я действительно собирался - хотя бы вкратце - записать воспоминания моего соседа. Но всё откладывал: находились иные темы, которые казались более насущными или, если угодно, более “горячими”. Вот уже несколько лет, как похоронили моего «незнаменитого» ветерана. А я лишь теперь берусь за перо.
***
...Как многие старики, он любил выпить рюмочку. Всего одну - маленькую такую рюмочку водки, больше супруга не позволяла: возраст, давление и всё такое...
А ещё он любил Николая Гумилёва. По советским временам стихи этого поэта мало кто знал, одно только имя ещё и оставалось на слуху... А он (вот именно после рюмочки-то) порой извлекал из памяти какой-нибудь кусок - наподобие:
...Не всё ль равно, пусть время катится,
Мы поняли тебя, земля:
Ты только хмурая привратница
У входа в Божии Поля.
Затем обычно наставал черёд воспоминаний:
- Земля... Это, брат, ба-а-альшая роскошь была, в земле упокоиться. О рядовых красноармейцах речи нет: не каждый командир даже удостаивался! Так наши хлопцы и застывали в снегах лапландскими статуями: стукнешь - а звук словно от трухлявой корчаги. Как дрова, в штабеля и складывали их на боевой позиции. А тех, кто по ходу отступления помирал, просто оставляли на дороге... Ведь мороз до пятидесяти градусов доходил, а уж ниже тридцати вообще не опускался. Оттого земля по крепости не хуже камня делалась, много
не накопаешь... Да, хлебнули мы боевой романтики, гренады этой самой подержали в зубах... А какое шапкозакидательство было в тридцать девятом, какие лозунги! Красная Армия сокрушит врага на его территории! Мощным ворошиловским наступлением ответим на провокации белофиннов! Малой кровью, могучим ударом!
Стараясь привести воспоминания в порядок, он возвращался к началу войны:
- Вообще говоря, я верил всему. Думал: неделя, от силы две - и победа у нас в кармане. Потому не очень беспокоился, когда нашу сорок четвёртую стрелковую дивизию сняли из-под Житомира и бросили в Северную Карелию... Правда, неполадки пошли с самого начала: тёплое обмундирование обещали выдать на месте - обманули. Так и вышли на марш в летних обмотках, будёновках и тоненьких шинельках. У финских егерей одёжка была не чета нашей: тёплые свитера, сапоги на меху или валенки, ушанки из овчины, ватные штаны, а
под ними - бельё шерстяное. То же касаемо оружия: у нас - трёхлинейки образца 1891 года, а у них - девятимиллиметровые автоматы «Суоми». В артиллерии и танках, врать не буду, мы превосходили неизмеримо. Однако в лесах, на бездорожье, почти при нулевой видимости вся наша техника становилась бесполезным металлоломом. Артиллерийская смазка на сорокаградусном морозе застывала начисто. Не только ЗиСы застревали в полутораметровом снегу, но и танки: они ведь тогда были узкогусеничные, это потом траки пошире стали
делать у танков-то... В общем, - из-за техники и по причине отсутствия лыж - двигаться мы могли исключительно по дорогам-зимникам. А чуть в сторону - и наставал полный швах. Ещё добавь сюда перебои с продовольствием: если раз за двое суток полевая кухня приходила, то это счастье... Между прочим, на морозе хлеб превращался в кирпич, которым убить можно: попробуешь от такого кусок откусить - зубы сломаешь... Потом питания вообще не стало. Но это уже в окружении...
***
Он подробно останавливался на многих деталях, придававших его рассказу несомненную живую наглядность; однако по этим частностям было трудно представить весь ход военной кампании; поэтому, заинтересовавшись, я стал по мере возможности собирать материалы о столкновении между СССР и Финляндией...
Началась “Зимняя война” с провокации: 26 ноября 1939 года артиллерия РККА обстреляла советскую приграничную деревню Майнила. Правительство СССР обвинило в обстреле финскую сторону. Следующие три дня на советско-финской границе продолжались инциденты подобного рода. А 30 ноября войска Ленинградского военного округа, перейдя границу, развернули боевые действия против армии Суоми. Но запланированного молниеносного броска не получилось. Стальной кулак Советов разбился о железобетонные ДОСы линии Маннергейма,
увяз в снегах и лесном бездорожье. Хорошо подготовленные и экипированные летучие отряды финских лыжников-диверсантов атаковали красноармейские колонны с флангов и тыла. Всё чаще деморализованная советская пехота отказывалась подниматься в атаку... Кремль спешно перебрасывал на фронт подкрепления из внутренних округов, но переломить ситуацию не удавалось. Наступление буксовало. Советские войска испытывали перебои со снабжением. В Москве и Ленинграде выстроились многокилометровые очереди за хлебом...
***
- Мы тогда не знали, что творилось на юге, на Карельском перешейке, - продолжал старик свой рассказ. - Нас бросили на помощь 163-й стрелковой дивизии, окружённой в районе местечка Суомуссалми. Это немного к югу от Лапландии... Ни лыж не было, ни санок: топали по снегу, делая всего по несколько километров в день. От мороза не чуяли рук и ног. А по лесу вдоль наших флангов скользили в темноте полярной ночи финские лыжники. Бегали они на лыжах без помощи палок, так что руки оставались свободными для стрельбы.
Вообще, у белофиннов всё было поставлено на лыжи: пулемёты, обозные повозки, пушечки лёгкие... Без звука, невидимые в своих маскхалатах, вдруг выскакивали они из-за деревьев - поливали нас автоматным огнём и мигом исчезали, точно привидения. Мы палили потом по лесу, да чаще без толку... А своих раненых они не оставляли: если забрать не могли, то сами достреливали. Только это редко случалось. Зато для наших красноармейцев ранение означало верную смерть: если не погибнешь от потери крови, то замёрзнешь. Ведь вывезти
человека в тыл, чтобы медицинскую помощь ему оказать - такой возможности тогда не имелось. Мы, хоть и оболваненные были политзанятиями, и то возмущались головотяпством командования: до чего же это надо не думать о людях, чтобы не позаботиться о тёплом обмундировании для личного состава! По сей день в уме не укладывается, что в боях с врагом у нас погибло намного меньше народа, чем от мороза!.. Я, например, так мёрз - просто никаких сил не было терпеть... Но повезло: случился бой, когда половина моей роты полегла,
и убили мы сразу пятерых белофиннов - я поспел у одного из них позаимствовать тулуп и валенки. Тулупчик, на груди пробитый пулей, подштопал, кровь просушил. И валенки как раз впору оказались...
Мысль моего собеседника часто перескакивала с одного на другое. К тому же, прошли годы, и сегодня передать его воспоминания в той последовательности, в какой мне довелось их слышать - задача невыполнимая... Но здесь я стараюсь уложить повествование старика в хронологические рамки, соответствующие происходившим событиям:
- А до Суомуссалми мы не дошли километров десять, когда стало известно: 163-я дивизия больше не нуждается в нашей помощи, поскольку она разгромлена, а комдиву Зеленцову с остатками личного состава удалось прорваться назад, на советскую территорию... Зато в начале января финны принялись за нас: взорвав мост на границе, они отрезали дивизию от тылов и стали громить её с флангов. Это было нетрудно, поскольку мы растянулись вдоль дороги на десятки километров. Тогда комдив Виноградов приказал подорвать всю технику
и пробиваться назад, к своим. Легко сказать... Нас били, как куропаток. Из лесу налетали егеря и выкашивали подразделение за подразделением. А то подкрадывались к спящим - и без единого звука вырезали всех своими ножами с кривыми лезвиями: такие тесаки финны называют «пуукко», это их национальное оружие. Но страшнее всего были снайперы. У нас их окрестили «кукушками» за то, что они устраивали на деревьях гамаки, в которых могли сидеть сутками, поджидая удобного момента для стрельбы. Затаится такой стрелок и
кладёт наших бойцов одного за другим. Потом слезет с дерева, станет на свои короткие лыжи из карельской берёзы - и поминай как звали... Одну «кукушку» при мне подстрелили - оказалась молодая девчонка. В плен, правда, не далась: пока мы добежали, она успела перерезать себе сонную артерию. К слову говоря, женщины в финской армии были не редкость...
Временами мой сосед надолго прикрывал глаза, точно желал отгородить зыбкие картинки прошлого от всех видимых помех внешнего мира - однако рассказа своего не прерывал:
- Бесконечная полярная ночь, постоянная угроза нападения из заснеженной чащобы, да ещё боязнь «кукушек» - это действовало на нервы; некоторые из наших в прямом смысле сходили с ума... Скоро мы вконец оголодали. Нам пытались сбрасывать припасы с самолётов, но парашюты уносило ветром очень далеко - где-то там уже были финны; однажды комбат отрядил целый взвод в сторону, куда улетели сброшенные тюки - никто не вернулся... Ещё оставалась у нас лошадь, мы берегли её в качестве НЗ. Наконец не выдержали и перед
очередной ночёвкой зарезали. Сварили, на весь батальон разделили: разумеется, там каждому достались сущие крохи. А наутро, кто пораньше успел, на месте забоя лошади подгребли всё: и кишки, и копыта, и обрывки шкуры... Мне досталось лишь немного крови, замёрзшей в снегу: я её аккуратно, вместе со снегом, собрал в котелок, потом туда же натолок немного древесной коры и, прокипятив над костром, похлебал это варево. Всё не пустой желудок... А на следующий день пошли мы на прорыв с боем - тут уж о еде и думать забыл:
почти двое суток то бегом, то ползком, да под пулями... Как видишь, выжил. Опять повезло.
***
...По прошествии некоторого времени мне удалось отыскать в литературе некоторые цифры по 44-й дивизии. Её численность перед вступлением в боевые действия составляла 17500 солдат и офицеров. Вырвалось из окружения 700 человек; сдалось в плен - 1200; остальные погибли. Что касается техники, то замнаркома обороны Л. З. Мехлис телеграфировал Сталину: «...дивизия оставила противнику 79 орудий, 37 танков, 130 станковых пулемётов, 150 ручных пулемётов, 6 миномётов, 150 автомобилей, все радиостанции, весь обоз...»
Потери финнов в боях с 44-й и 163-й дивизиями составили 809 человек убитыми.
***
- И ещё одно везение получилось у меня, - неизменно добавлял он, печально покачивая седой головой. - В том, что винтаря своего я не бросил, хоть и патронов у меня уже не осталось: из всех боеприпасов только РГД последнюю в кармане тулупа и держал. Для себя... А тех бойцов, что безоружными из окружения вернулись, очень скоро отправили в лагеря... Но ещё прежде того построили нас на льду озера Васо-Ярви. Прибыли командующий 9-й армией Чуйков и замнаркома Мехлис. И устроили суд над комдивом Виноградовым, начполитотдела
Пархоменко и начальником штаба Волковым. Недолго судили, минут тридцать или сорок... А после всех троих расстреляли перед нашим строем...
В заключение своих воспоминаний он несколько раз показывал мне пожелтевшую вырезку, в которой приводился текст приказа № 01227 Главного Военного Совета Красной Армии:
«В боях 6 - 7 января на фронте 9-й армии в районе восточнее Суомуссалми 44 стр. дивизия, несмотря на своё техническое и численное превосходство, не оказала должного сопротивления противнику, позорно оставила на поле боя большую часть ручного оружия, ручных и станковых пулемётов, артиллерию, танки и в беспорядке отошла к госгранице.
Основными причинами столь постыдного для 44 стр. дивизии поражения были: трусость и позорно-предательское поведение командования дивизии в лице командира дивизии комбрига А. И. Виноградова, начальника политотдела дивизии полкового комиссара И. Т. Пархоменко, начальника штаба дивизии полковника А. И. Волкова, которые вместо проявления командирской воли и энергии в руководстве частями и упорства в обороне, вместо того, чтобы принять меры к выводу частей, оружия и материальной части, подло бросили свою дивизию
в самый ответственный период боя и первыми ушли в тыл, спасая свою шкуру.
Основные виновники этого позора понесли заслуженную кару Советского закона.
Позорный отход 44 стр. дивизии показывает, что не во всех частях Красной Армии у командного состава развито чувство ответственности перед Родиной, что в тяжёлом, но далеко не безнадёжном положении командиры иногда забывают свой долг командира, и у них иногда берут верх шкурнические интересы.
Позорный отход 44 стр. дивизии показывает, далее, что в бойцах также не развито чувство ответственности за вверенное им Родиной оружие и они иногда при первом серьёзном нажиме со стороны противника бросают оружие и из бойцов Красной Армии, которые обязаны бороться за Родину с оружием в руках до последнего вздоха, превращаются в безоружную толпу паникёров, позорящих честь Красной Армии...»
- Вот так-то, - усмехался старик. - Герой войны в Испании комдив Виноградов - трус и предатель. Мы, обмороженные, голодные, с боями вышедшие из окружения - все поголовно паникёры... А как же быть с теми, чьи кости гниют в земле Суоми? Тоже трусы и шкурники? Нет уж, мёртвые срама не имут...
И, подняв взгляд в потолок, сосед снова цитировал Гумилёва:
Пусть приходит смертное томленье,
Мне оно не помешает ждать,
Что в моём грядущем воплощенье
Сделаюсь я воином опять...
- Эх, если б, в самом деле, можно было не раз воплощаться на этой земле... Тогда воины и оставались бы воинами. А на тех, кто посылал нас на эту бойню, хотел бы я посмотреть - в новых воплощениях-то...
Если Вам понравился данный выпуск, можете переслать его Вашим знакомым и друзьям.
Приветствуется всяческое распространение информации о журнале "Колесо"
