Хмельно, горласто, празднично,
Пестро, красно кругом! Н.А. Некрасов
(Кому на Руси жить хорошо)
Не моему слабому перу, да и красок таких у меня нет,
изобразить прежнюю ярмарку, а для будущего
бытописателя это было бы весьма любопытно
и поучительно. И. Ф. Горбунов
(Уездный город)
В русских городах прошлого века па протяжении года проводилось много гуляний, приуроченных к сезонным и церковным праздникам, ярмаркам, иногда и к таким событиям, как победы, коронации и т. п. Устраивались они в разных частях города в зависимости от обычая, времени года, массовости и популярности праздника.
Большие толпы народа собирали многочисленные гулянья в Москве. В году их насчитывалось до тридцати. Излюбленными местами весенне-летних гуляний москвичей еще со времен царевны Софьи были Новинское, Марьина роща и Девичье поле (тогда они находились за пределами города и славились как живописные окрестности). Главным номером праздничной зимней площади в древней столице, как и повсюду, где позволяли природные условия, становились ледяные горы, доступные любому горожанину и приезжему. По свидетельству современников,
масленичные горы возводились на Разгуляе, на Неглинной и Москве-реке, в селе Покровском, с середины XVIII века — под Новинским и на Девичьем поле.
Катальные горы заняли свое прочное место и на гуляньях петербуржцев. А. Я. Алексеев-Яковлев сообщает, что в 1860-е годы они ставились на Неве, Фонтанке, недалеко от Смольнинского перевоза, на Адмиралтейской площади.
«Горы были двусторонние, они строились параллельно, но в разных направлениях. Вышка одной горы воздвигалась на Дворцовой площади, неподалеку от Александровской колонны, к ней "затылком" ... находилась вторая вышка, поднявшись на которую по лесенке, съезжали в обратном направлении». Разгон санок был такой, что они пролетали по ровной ледяной дорожке более ста метров. Высота ледяных гор нередко достигала десяти — двенадцати метров, так что петербургской полиции вменялось в обязанность следить
за тем, чтобы в целях безопасности горы для катания наверху всегда обносились перилами.
Повсеместно было принято на масленицу совершать прогулки на санях. Истинно петербургской чертой стало катание па маленьких чухонских санках, владельцы которых наезжали в столицу «в числе нескольких тысяч на масленицу из окрестных деревень». Сидеть в этих санках было неудобно, на ухабах грозила опасность вывалиться, но острота ощущений — необходимое условие настоящего масленичного веселья, и чухонцы со своими санками не знали недостатка в пассажирах.
На Урале, в Екатеринбурге (Свердловск) горы выстраивались еще с рождества, и по воскресеньям (а на масленой неделе каждый день) происходили многолюдные шумные катания, участвовать в которых мог всякий. «За катанье не требуется никакой платы ни от кого, и потому охотников бывает множество», — писал корреспондент газеты «Сибиряк» в 1839 году. Он же отмечал и наличие здесь типично масленичного древнего обычая — катания на лошадях вокруг ледяных гор. Причем в Екатеринбурге долгое время сохранялся старинный
вид таких поездок — катание толпой или, по-местному, «утугой», когда «собирается саней 30—40, иногда даже 50, и все вместе ездят по улицам, из одной в другую».
Давняя прочная любовь к горам привела к тому, что уже в конце XVIII века появились летние катальные горы. Спускались с них «не на санях, а на особых «лубках» или на ковриках». Через столетие эти горы превратились в величественные сооружения «с изогнутыми рельсовыми путями и вагонетками для катающихся, с применением электрической тяги для подъемов». Такие горы назывались в России «американскими». Есть предположение, что впервые они были построены в 1896 году на Нижегородской всероссийской выставке.
К древним зимним увеселениям в городах XVIII века прибавились и балаганы, представления в которых шли на протяжении всей масленицы. Не обходилась масленица и без традиционных блинов (их пекли прямо на глазах у покупателей или приносили еще теплыми из близлежащих трактиров, пекарен), без сладостей и напитков. Большим спросом пользовался сбитень — горячий медовый напиток, в состав которого помимо меда или патоки входили разные пряности: корица, гвоздика, мускатный орех и прочее. Сбитенщики ходили с огромными
медными баклагами, закутанными в большие куски полотна, чтобы напиток подольше не остывал. Они громко выкрикивали:
Вот сбитень! Вот горячий!
Кто сбитню моего!
Все кушают его:
И воин, и подьячий,
Лакей и скороход,
И весь честной народ.
Честные господа!
Пожалуйте сюда.
Обстановка масленичного гулянья и настроение его участников хорошо отражены лубочной картинкой, привлекшей внимание Ю. А. Дмитриева:
Масленица только раз
В круглый год гостит у нас,
не частенько!
Дай же я повеселюсь,
Покучу не поскуплюсь,
хорошенько!
Утром дома подопьем,
А потом гулять пойдем
под горами.
Уж чего там только нет!
И шарманка, и кларнет,
и комеди!
И паяцы нас смешат,
В клетках тигры, львы сидят
и медведи.
Толпы купчиков, господ
И ремесленный народ —
знай гуляет.
Кто чаек, а кто пивцо,
Сбитенок, а кто винцо
попивает.
Любопытно, что в одной из дешевых лубочных книжечек, где грубоватыми наивными стихами описываются масленичные увеселения, подчеркнуто различие между городским и сельским праздником:
Лишь только время масленой наступает,
Охота к веселостям народу наступает.
Не могут посидеть спокойно и час.
Всем хочется прокатиться с горы хоть раз,
Катаются, веселятся, нет нужды, хоть мороз
Сгибает пальцы в крюк, морозит щеки, нос,
И потому нельзя с горой для маслены расстаться.
………………………………………………………
А в городах, там горы высокие, салазки со звоном.
И в саночках вертят за денежки кругом.
Паяцы всех тешат, забавляют,
Для денег всех людей кататься приглашают.
Как в селах, так в градах других тож,
Но разность только в том: здесь выжимают грош.
Завершалась масленица, пустела праздничная площадь, прекращались представления в балаганах. Наступал великий пост. «Воздушные здания заморских штукарей, — так названы балаганы автором статьи о жизни Москвы весной 1846 года, — стояли пусты до святой недели, без флагов, без затейливых, гиперболических вывесок своих, как будто стыдясь самих себя». Деятельность их возобновлялась лишь через семь недель, на пасху.
Цикл весенних городских праздников начинался обычно за неделю до пасхи, в субботу накануне вербного воскресенья. В эти дни в Москве на Красной площади бывал вербный базар и гулянье: вдоль кремлевской стены, напротив Гостиного двора, выстраивались «в несколько рядов полотняные палатки и лари», в них продавали «детские игрушки, искусственные цветы, бракованную посуду, лубочные картины, старые книги». Тут же располагались иностранцы: «греки, продающие рахат-лукум, золотых рыбок и черепах; рядом с ними
французы» пекли вафли, которыми лакомились гуляющие.
В Петербурге «некоторый род ярмарки, называемой вербами», размещался перед Гостиным двором по Невской и Садовой линиям, сопровождался он гуляньем народа «под аркадами» магазина и бойкой торговлей мелким товаром, в первую очередь — пучками верб, украшенными бумажными цветами и херувимами из воска, воздушными шарами, игрушками и лакомствами. Настоящего веселья здесь не было (еще продолжался великий пост), но массовый выход на простор улиц, шум и толкотня собравшейся толпы, остроумные громкие выкрики разносчиков,
лотошников, торговцев вербами и игрушками — все это воспринималось как своего рода репетиция перед «большим» гуляньем на пасху.
Действительно, спустя неделю в традиционных местах появлялись качели, оживали карусели, начинались представления в балаганах. Если основной достопримечательностью зимних гуляний были горы, то на весенних праздниках их заменяли качели — одно из самых любимых развлечений русского народа, с древнейшей поры, с далеких языческих времен обязательно входившее в состав весенне-летних обрядов и игр. В XVIII—XIX веках было известно два типа качелей. Первый состоял из пары вкопанных в землю столбов с перекладиной,
к которой привязывалась доска. «Для любителей более сильных ощущений имелись так называемые перекидные качели. На двух столбах была прикреплена вращающаяся ось, от которой с краев по радиусам шли балки. На концах двух параллельных балок была подвешена кабинка, в которую и помещались желающие покататься. Ось приводилась во вращательное движение, и кабинки с земли поднимались высоко над толпой».
Качели непременно обрастали всевозможными «позорищами», притягивали торговцев, лицедеев, дрессировщиков, предсказателей и иных увеселителей и забавников. Вспоминая свою юность, Надежда Плевицкая рассказывала: «В те годы (речь идёт о конце ХIХ в., точнее, о 1899 г. – прим. А.Ф. Некрылова) на пасхальную неделю постоянно приезжала в Курск бродячая труппа — большой цирк. Огромный балаган раскидывали на Георгиевской площади. А к балагану жались разные чудеса: паноптикум, панорама, показывающая войну, кораблекрушение
и прочие происшествия. Тут же зверинец, тут же перекидные круглые качели. Посмотреть-погулять стекались сюда не только куряне, но и соседние слобожане».
После пасхи гулянья устраивались на троицу. Между этими двумя большими праздниками существовали менее значительные.
Довольно регулярно проводилось гулянье в день 1 мая. Если позволяла погода, оно проходило за городом, в рощах, так как исконно было связано с представлениями о весеннем пробуждении природы, с культом деревьев, цветов. Майская обрядность на Руси не выделилась в отдельный цикл, как это имело место во многих странах Западной Европы, может быть поэтому день 1 мая считался у нас полупраздником. Тем не менее он отмечался повсюду, хотя по сравнению с масленицей и пасхой выглядел скромным. В Москве, например,
в первый день или первое воскресенье мая жители старались выехать в Сокольники или в Петровский парк, где устраивались общественные чаепития на открытом воздухе. Здесь же возводились и небольшие балаганы-однодневки, с балконов которых неслась музыка. Одновременно «действовали карусели, качели, по роще ходили шарманщики и хоры русских песенников, чайницы у своих столов зазывали гуляющую публику попить у них за столиками чайку. Около чайных палаток дымились самовары, ходили разносчики с разными закусками.
Группы гуляющих располагались в роще прямо на траве, расставляли бутылки с напитками, раскладывали закуску и пели песни под гармонику — вся роща была наполнена звуками гармоник, песен, выкриками разносчиков, зазыванием чайниц».
Широкий размах принимали городские гулянья в семик и троицу. Место для них отводилось обычно где-нибудь за городом, «на природе». Скажем, в Казани троицу отмечали «в Публичной роще, где выстраивались качели, коньки (вид карусели), балаганы и куда стекались торговцы сластями, фруктами, мороженым и т. д.». Обязательно сопровождались гуляньями и все ярмарки. Чем богаче и многолюднее бывала ярмарка, тем более широкий размах приобретало и гулянье. Балаганы, театры, карусели, раешные панорамы, медведчики
с учеными медведями, кукольные комедии, цирки и прочие увеселения действовали с первого до последнего дня ярмарок, которые длились месяц, а то и дольше.
Общая картина московского гулянья под Новинским в конце 1860-х — начале 1870-х годов дана в брошюре некоего Н. А. Дубровского: «Вначале гулянья красовалась довольно изящная и красиво построенная деревянная кофейная, которую содержал в то время известный московский трактирщик С. И. Печкин. Кофейная эта в продолжение всего масленичного гулянья постоянно была наполнена самым отборным обществом и отъявленными московскими франтами и кутилами; музыка и цыганские песни оглашали кофейную. <...> Сзади
кофейной устраивались катальные горы, а затем начинались уже комедии, балаганы, обвешанные живописными изображениями и убранные красивыми флагами; между комедиями разбивались красивые палатки, в которых можно было найти за дешевую цену чай, водку, вина и приличную закуску; затем, ближе к Смоленскому рынку, шли качели, расписанные разными цветами и травами, коньки, самокаты (вид карусели. — А. И.) и несколько палаток с Петрушками, которые забавляли наш православный народ своими бесцеремонными, а иногда довольно
острыми шуточками и прибауточками. Колоколом заканчивалось гулянье. Выражение: пойдем под колокол значило: пойдем выпьем («Колокол» — громадный круглый шатер, расположенный на видном месте площади, где продавались водка, вино, пиво и т. п.).
Катанья в экипажах под Новинским до того были многочисленны, что иногда тянулись в два ряда непрерывной цепью вплоть до Зубовского бульвара и объезжали кругом всего Новинского вала». Вот как выглядела, к примеру, в самом начале XIX века главная площадь одного из городов Полтавской губернии во время Ильинской ярмарки. Она украшалась «балаганами различных окружностей, с флюгерами и огромными вывесками. В одном из них происходило конное ристалище и пляска на канате, в другом необычайный силач держал в
зубах пудовые гири, маленьких детей вверх ногами и потом ел хлопчатую бумагу и извергал пламя. Показывали тут тоже разные вертепы и панорамы».
Местная ярмарка сохранялась в памяти людей как яркое событие, как пестрый, шумный общий праздник: «С 5-го по 25 марта в Ярославле была ярмарка, были открыты ларьки, славилась чайная посуда фабрики Кузнецова, продавались отрезы ситцев, нитки; были балаганы, петрушки, клоуны, панорама, раешники».
Горы и качели, будучи непременной частью гуляний, все же не являлись специфически городскими массовыми увеселениями. В этой роли выступали карусели и балаганы. Карусели, подобно балаганам, украшались, а позднее и иллюминировались. Большие карусели имели специальную площадку для выступления зазывал. А. Г. Левинсон, подробно изучивший историю и типы каруселей, встречавшихся в России на гуляньях в XIX веке, отмечает особую роль среди них «самокатов» — двухэтажных крытых построек с наружной и внутренней
галереями. Они «представляют наиболее развитый тип каруселей... с точки зрения своего архитектурного оформления и декора» и потому, что в них «соединение действа-катания с театрализованным зрелищем достигло наибольшей полноты». Карусельное катание сопровождалось выступлениями на галереях актеров самого разного плана, вплоть до музыкально-хореографических номеров и разыгрывания народной драмы «Лодка», что имело место на подмостках нижегородских «самокатов».
Интересно, что в Нижнем Новгороде этот вид каруселей стал настолько популярен, что площадь, где выстраивались ярмарочные увеселительные заведения, называлась Самокатной. Большие карусели к концу века появились даже в таких провинциальных городах, как Старый Оскол, на площади которого в пасхальную неделю 1900 года «для удовольствия народа были устроены карусели с двумя оркестрами».
Популярность каруселей в немалой степени объясняется их доступностью. Из заметки, помещенной в «Орловском вестнике» за 1896 год, мы узнаем: плата за вход в балаган была от десяти до семидесяти копеек, что «преобладающему элементу толпы» — мастеровым, приказчикам, солдатам, прислуге — оказывалось не всегда по карману. Катание на карусели стоило две копейки, а это чрезвычайно расширяло круг людей, которые могли доставить себе такую радость.
Балаганы, качели, карусели, горы составляли, без сомнения, основу гуляний. Однако они были далеко не единственными объектами внимания гуляющей публики. Неповторимый колорит и своеобразие площади придавала также разнообразная реклама: устная, живописная, театрализованная. К первому виду следует отнести громкие зазывы торговцев и ремесленников, ко второму — всевозможные вывески и афиши. Под театрализованной рекламой понимаются выступления балаганных, качельных, карусельных «дедов», а также разыгрывавшиеся
на балконах балаганов, на специальных подмостках качелей, каруселей и цирков комические диалоги и целые сценки. Устная и зримая реклама не была исключительно ярмарочным или праздничным явлением. Широко распространенная в обычной, повседневной жизни горожан, она на площади во время веселья существовала в более ярком обличье, иногда в особом, праздничном варианте. Театрализованная реклама встречалась только на ярмарке, на гулянье, начинаясь и кончаясь с первым и последним взлетом качелей, поворотом карусельного
круга, с открытием и завершением представлений в балаганах.
Торговая устная реклама XVIII—XIX веков и в будни и в праздники знала две свои разновидности: форму собственно «выкриков» и форму «прибауток», развернутых приговоров. К первым относятся несложные короткие зазывы, вроде таких: «Картофель, картофель, картофель!», «Владимирская, крупная, отборная, самая холодная клюква!»
Рекламные «крики» второго типа — «прибаутки» — отличаются гораздо большим размером, сложным строением, существуют почти исключительно в форме раешного стиха, широко используют различные художественные приемы. На любой ярмарке и гулянье можно было услышать остроумные развернутые монологи продавцов и мастеровых-балагуров, которые обычно включали обращение к покупателю-клиенту (всегда достаточно фамильярное), веселую характеристику товара и самого себя, его продающего, указание цены и тому подобное:
Оладьи, оладушки,
Для деда и бабушки.
Для малых ребяток
На гривну десяток.
Вот оладьи...
Великолепные примеры «закличек покупателя» имеются в собрании В. И. Симакова, причем размеры их колеблются от шести — восьми строк до целых поэм почти в четыреста строк. Конечно, столь длинные зазывы были исключениями, чаще всего, по наблюдению того же Симакова, «торгаши пользовались короткой присказкой и выкриками», потому что для сочинения длинной присказки нужно было быть «хорошим краснобаем и уметь складно говорить, но... истинные краснобаи редко попадались. Они были редки. Чаще именно такие, которые
говорили коротенько».
Вот так квас —
В самый раз!
Баварский со льдом –
Даром денег не берем!
Пробки рвет!
Дым идет!
В нос шибает!
В рот икает!
Запыпыривай!
Небось
Этот квас затирался,
Когда белый свет зачинался!
Перечисление свойств товара, как правило, оборачивалось восхвалением его впрямую или способом «от обратного», так что характеристики превращались в комические разоблачения:
С дымом, с паром,
С головным угаром!
………………………
Кушайте, питайтесь!
В тоску не ударяйтесь!
На нас не обижайтесь!
Пускай тухло да гнило,
Лишь бы сердцу вашему
Было мило!
Особенно много на ярмарках и гуляньях было разного рода сладостей. «Что ни шаг, по всему полю (Марсово поле в Петербурге. — А. Н.) располагались торговцы всякими незатейливыми сладостями. Лакомства продавались и на переносных лотках, и в ларях, и в розвальнях. Первое место, конечно, занимали пресловутые семечки и кедровые орешки, тут же продавались фисташки, грецкие орехи, изюм, чернослив, стручки и всяких видов пряники». То же было на всех ярмарках, больших и маленьких, известных и имеющих только местное
значение. «Прежде всего вы наткнетесь на телеги и балаганчики с кренделями, пряниками, конфетами, стручками и орехами. Вокруг всех этих товаров и балаганчиков толпятся и шумят густые толпы... девушек, парней, баб, мужиков. Все нарасхват берут у торговцев разные лакомства. Вообще, нужно сказать, расход на эти вещи бывает громаден. Один харчевник рассказывал мне, что у него одного на ярмарке в продолжение каких-нибудь трех или четырех дней выходит не менее трех возов кренделей», — читаем в заметке об Охонской
ярмарке в Новгородской губернии.
В описаниях гуляний обращается внимание и на особую разновидность продавцов — торговцев игрушками. В Москве «каждый год на вербном базаре появлялись игрушки, которым продавцы придумывали названия лиц, чем-нибудь за последнее время выделившихся в общественной жизни в положительном, а большею частью в отрицательном смысле, — проворовавшегося общественного деятеля, купца, устроившего крупный скандал, или «вывернувшего кафтан» крупного несостоятельного должника, адвоката, проигравшего в суде громкое дело,
на которое было обращено внимание москвичей. Во время войны игрушкам давались имена неприятельских генералов, проигравших сражение».
Интересные подробности о таких игрушках находим в «Записках писателя» П.Д. Телешова. Оказывается, самым ходким вербным товаром были «морские жители» — стеклянные пробирки с водой, внутри которых плавал «крошечный чертик из дутого стекла». Благодаря натянутой на пробирку тонкой резинке, на которую надо нажимать пальцем, чертик «вертится и вьется», «спускается на дно и снова взвивается кверху». Эти «морские жители» продавались только на вербном базаре, раз в год, в другое время приобрести их было невозможно.
«Куда они девались и откуда вновь через год появлялись, публика не знала. Поэтому они и покупались здесь нарасхват.
С разными свистульками и пищалками бродили по площади торговцы-мальчуганы, приводя в действие голоса своих товаров, и базар во всех направлениях был полон звуков — визга, свиста, гама и веселого балагурства.
— Кому тещин язык? — громко взывает продавец, надувая свистульку, из которой вытягивается бумажный язык, похожий на змею, и, свертываясь обратно, орет диким гнусавым голосом.
Эти тещины языки бывали тоже в большом спросе».
В.И. Симаков, собравший немалое количество подобного рода торговых приговорок, действительно имел полное право говорить о «своеобразной игрушечной поэзии» русской ярмарки. Приведем лишь один пример из его коллекции, относящийся к Москве десятых годов нашего столетия:
«В руках торговца веселый Петрушка-скоморох. Он наряжен в скоморошье платье с крупными узорами по белому фону. На голове его колпак с бубенчиками. В руках две сковородки, которые при нажиме на живот... бьют друг об друга, голова шевелится, бубенчик звенит:
Всем необходима
Проходящим мимо
Детская игрушка —
Веселый Петрушка!
Веселый бим-бом
Веселит весь дом!
Или:
Детская игрушка —
Живой Петрушка!
Такого молодца-оригинала
Вся Москва не видала!
Вина не пьет,
Стекол не бьет,
С девками не якшается,
Худым делом не занимается.
А к мамкину карману подби-
рается!
И добавляет:
Купи-ка, мамаша, папаша,—
Деточка-то ваша!
И с этой игрушкой
Пусть он поиграет, повеселится,
Потешится, порезвится!
Ай да Петрушка!
Ноги дубовые,
Кудри шелковые,
Сам ходит,
Сам бродит,
Сам шевелится
И никакого квартального не боится!»
Бойкие продавцы умели так обрабатывать гуляющий люд, что те и опомниться не успевали, как набирали разных ненужных вещей.
Говоря о народном ярмарочном искусстве, о народной рекламе, нельзя пройти мимо рекламы живописной, зримой. На ярмарочной площади к ее помощи прибегали представители всех видов развлечений. Основная задача ее — создать броский образ, приковать взгляд к тому, что рекламируется, и одновременно повысить настроение у гуляющей публики. На это были рассчитаны костюмы всех действующих лиц народного веселья: и праздничная одежда посетителей, и внешний вид актеров, продавцов, зазывал. С тою же целью украшались
и ярмарочные строения: стены балаганов, каруселей, качели ярко раскрашивались, обвешивались живописными изображениями, разноцветными флажками, вывесками. Крупные балаганные театры покрывались картинами-плакатами с сюжетами из текущего репертуара, качельные столбы украшались «огромными размалеванными фигурами, изображающими русских рожечников», «вывески на балаганах — одна другой чудеснее: и зеленые черти, и змеи, и люди, жгущие себя на костре».
Стоит напомнить, что подготовка населения к предстоящему веселью начиналась задолго до того, как поднимался ярмарочный флаг или раздавалась пушечная стрельба, возвещавшая об открытии праздника. Главную роль в этом деле играли широковещательные афиши, которые расклеивались, развешивались по всему городу, селению. В них сообщалось «о приезде "талантливейших артистов, преданных всецело тому, чтобы доставить нашим добрейшим посетителям полнейшее очаровательное удовольствие", об ангажировании известных
"гимнастов", "турнистов", "трапецистов"... "клоунов", "комиков", "шутов", "жонглеров", "виртуозов", "геркулесов", рассказчиков, куплетистов, гармонистов, балалаечников, квартетов, "членов артистического искусства, танцовщиц, шансонетных певиц, мимиков, пантомимиков" и прочее», обещались «удивительные представления, приводящие зрителей в неумолкаемый хохот и самое приятное расположение духа».
Во время праздника программки раздавались в толпе специально нанятыми для этих целей людьми или самими актерами, просто разбрасывались с балконов, вышек, пристроек.
С изобразительной стороны вывески и афиши чрезвычайно близки лубку как по цвету и композиции, так и по способу подачи материала, по отношению к изображаемому, но ориентации на посетителя из народа с его фольклорным восприятием зрелищных форм ярмарки, гулянья. Цвет, рисунок и подпись — три основных компонента, с помощью которых зримая реклама выполняла на ярмарочной площади свою первостепенную обязанность — раскрыть содержание объекта и заинтересовать потребителя. Разрисовка балаганов как бы продолжила
то, что было достигнуто лубком XVII—XVIII веков. Лубочные картинки той поры отличались монументальностью рисунка, декоративностью, пренебрежением к деталям и минимальным включением текста. Все это перешло в крупные формы народной живописи — в настенную роспись ярмарочных строений и вывесок, для которых характерно полное или почти полное отсутствие печатного текста, четкая прорисовка контура главной фигуры, уравновешенная композиция, яркие и сочные краски, то есть все то, что дает возможность сделать изображение
заметным, видным издали, снизу. «Плакату не нужна многогранность. Выпяти лишь одну черту, чтобы бросилась всем в глаза, остальное затушуй, сократи, — и поэтому так часто на плакате человек есть только придаток к своей папиросе или к своим сапогам». Эти слова, написанные К.И. Чуковским в 1911 году, полностью подходят и к характеристике балаганной рекламной живописи.
Афиши, программки, объявления с их многофигурностью, сложной композицией, обильным вкраплением текста подхватили и продолжили традицию камерного лубка XIX века, предназначавшегося для внимательного рассматривания на досуге, дома.
Думается, читатель уже убедился в том, что городская площадь во время гуляний и ярмарок представляла собой очень интересное и необычное зрелище, оно захватывало как количеством и разнообразием всего помещавшегося на ней, так и сочетанием невозможных в другое (будничное, обычное) время вещей, присутствием рядом на сравнительно небольшом пространстве представителей разных сословий и групп населения при большой свободе их поведения и общем праздничном настрое. «Можно ли хладнокровно смотреть на горы, на
этот сбор и сброд всякой всячины, ребят и стариков, карет и саней, мужиков и господ, пряников и орехов, обезьян и лошадей, фокусников и шарлатанов... Боже мой! чего нет на горах?» — восклицал автор заметки о масленице 1834 года в Петербурге.
В самом деле, пестрота ярмарки, гулянья поражает. Здесь русские традиционные ледяные горы или качели мирно соседствовали с балаганом, где итальянские заезжие комедианты разыгрывали пантомимы — арлекинады; старинные наигрыши владимирских рожечников перебивались звуками многочисленных шарманок; ярославский вожак с ученым медведем выступал бок о бок с демонстрировавшим свои фокусы китайцем; отставной солдат-раешник старался перекричать балаганного деда-зазывалу; тут же Петрушка отбивал зрителей у балагана
с учеными канарейками, а кабинет восковых фигур соперничал с куклами, разыгрывавшими «Доктора Фауста».
Гулянье представляло собой красочный хаос не только со стороны содержания, исполнения, но и со стороны звукового и внешнего оформления. Разномастные, яркие наряды гуляющих и необычные, броские костюмы «артистов» вместе с кричащими вывесками балаганов, качелей, лавок, трактиров и переливавшимися всеми цветами радуги изделиями кустарных промыслов (ложки, игрушки, дуги, прялки) представляли для глаза то же, чем был для уха «гигантский, чудовищный, безобразный хаос» звуков, создающийся тем, что одновременно
«пищит шарманка, ревет труба, стучат бубны, поет флейта, гудит барабан, говор, возгласы... песни».
Человек, оказавшийся на праздничной площади, некоторое время пребывал в удивлении и растерянности, а затем незаметно для самого себя вовлекался в ярмарочный праздничный водоворот. «Растерянно и восхищенно» чувствовал себя, по словам Всеволода Иванова, всякий в разгар ярмарочного веселья, ошеломленный грохотом площади.
Печатается по изданию: Некрылова А.Ф. Русские народные городские праздники, увеселения и зрелища: Конец XVIII – начало ХХ века. – 2-е изд., доп. – Л.: Искусство, 1988. – 215 с.
В семье еду готовили женщины. Старшая из них называлась «большуха». В этой роли почти всегда выступала свекровь, а помогала ей невестка или старшая из дочерей. В некоторых семьях в приготовлении блюд участвовала и сноха, но опять-таки под присмотром свекрови, «большухи». Из мужчин сами готовили только вдовцы да артельные кашевары — в поле в страдную пору или на рубке леса и на других работах за пределами дома. Но их обязанности обычно ограничивались варкой каши, кулеша или похлебки.
Просыпались хозяева в своих крестьянских домах еще до света, когда солнце едва-едва всходило. И сразу же начинали топить печь. От ее веселого гудения и запаха еды просыпалась затем и детвора.
— Вставайте, дети, с постели, блины горячие поспели, — шутливо скажет, бывало, мать. И сон как рукой снимет.
«Большуха» вставала раньше всех, ей надо было приготовить еще и пойло для скота. Только к авральным кухонным работам привлекались все члены семьи: готовили пельмени, рубили капусту, после забоя поросенка обрабатывали кишки, заготовляли продукты впрок. Были и специальные мужские работы по кухне: варка пива, кваса. Для варки пива, а варили его один-два раза в году, объединялись домами, а то и всей деревней.
В деревнях еще очень долго на плечи «большухи» ложилось не только приготовление еды, но и хлебопечение, приготовление толокна, квашение капусты, засолка огурцов и грибов, обрушивание круп, приготовление макового или кедрового молочка, творога, масла, сметаны, сыров (правда, сыры делали иногда и мужчины), простокваши, сушка фруктов и много другой повседневной и сезонной работы на кухне. К этим работам девочек приучали чуть ли не с раннего детства. Кстати, умение вести сложное хозяйство почиталось
основным достоинством невесты. Обихоженный дом, хорошо накормленная семья были предметом гордости хозяйки, в противном случае не было ей чести на миру.
Отдельного разговора заслуживает кухонная утварь. Она, как правило, передавалась по наследству, служила нескольким поколениям, и потому делалась добротно, причем большая часть утвари была самодельной.
Для измельчения овощей и мяса служили ножи и сечки разнообразной формы. Серповидными, например, рубили продукты в корытах или мисках, сечками в виде круга также рубили и перемешивали капусту, С годами форма сечки усложнялась, и в конце XVIII — начале XIX века появились сечки с замысловатой формой лезвия, а потом и с двумя лезвиями, расположенными крестообразно. Изредка встречались большие сечки с расположенными параллельно двумя-тремя ножами.
В конце XIX века в городах появились мясорубки, но в деревнях их почти не использовали. Имелись в домашнем хозяйстве и шинковальные доски, но применяли их редко. То же можно сказать и о ножах-секачах.
О разнообразии кухонной утвари свидетельствует один только ее перечень, причем далеко неполный: блюда, бочки, братины, ведра, викия (сосуд для вина), голважа (мера соли), горшок, гърноц (глиняный сосуд), дежа, дельва (род бочки), кадь, ковкаль (деревянная чаша), ковш, корьць (деревянный ковш), корыто, котьлъ (котел), кошь (плетеная посуда), кринка, кръчава, куб (большой чан), къбъль (мерный сосуд), латка, ложка, лукно (мерная плетеная емкость), мельница (металлический сосуд), миска, ношва (неглубокое
корытце), оковь (большая мера объема в обручах), плосквы (плошка), почьрпалбник, сковорода, скудьль (глиняный сосуд), солило, судь (судок), уборь (мера пшена), уполовникъ, цебрь (мера зерна или деревянное ведро в железных обручах), чара, чаша, чашка, черпало, чьбань (жбан)... Была у наших предков и специальная церковная посуда — потиры или, скажем, крины, то есть сосуды для елея и мира, и немало обиходных емкостей, таких, как «гроть» или «кукъня», о назначении которых мы даже не знаем.
Толокно и другие продукты измельчали в деревянных ступках толкушкой. Хлеб пекли дома, в ход шли сита, решета, через которые просеивали муку, дежи или квашни для замеса теста при помощи лопатки с короткой ручкой, мутовки из ели с корнями (для перебивки теста), деревянная миска для формовки лепешки — заготовки хлеба перед расстойкой, лопата с длинной ручкой для садки хлебов в печь (садник). В богатых домах встречались и чугунные вафельницы.
Особенности русской печи потребовали специальный «печной приклад»: ухват или рогач для чугунов, сковородник (сковороды с длинной ручкой в русской печи нельзя было использовать); совок и кочерга, сметник — маленький веник для сметания золы с пода перед садкой хлебов, веник для подметания на печи (пол им не подметали), кисть из мочалки для ежедневной подбелки печи.
Хлебные лопаты и ухваты хранились у хозяйки за перегородкой у печи — рядом с кадкой для воды. Среди них огромный деревянный ухват на колесах, которым вытаскивались из печи пивные сосуды. На залавке, сделанном из массивных досок, стояли глиняные горшки, крынки, миски, долбленные из дерева хлебопечные чаши. На полке располагались мукосейная доска, лубяные коробки для хлеба, воронки для сливания пива.
В течение многих веков вырабатывался и особый тип кухонной посуды, соответствующей особенностям печи. Основной посудой были глиняные горшки разных размеров, а затем и металлические чугуны. Форма их пластически выразительна и утилитарно удобна; большое, почти шарообразное тулово обеспечивало быстрый и равномерный нагрев, малая площадь дна уменьшала опасность подгорания, узкая горловина обеспечивала малую площадь испарения.
Форма глиняной и чугунной посуды определялась конструкцией печи: крынки, латки, горшки, чугунки, гусятницы и очень редко — листы-противни.
Сохранению основных черт кухонной посуды в городах способствовала русская печь. В более позднее время появились новая металлическая посуда, новые продукты, заморские пряности, усложнилась сервировка — стали применять оловянные блюда и чарки, уксусники и сосуды для рассолов и медов и т. д. Однако по-прежнему во многих местах сохранялась деревянная и гончарная посуда. Об этом говорит и родившаяся 500—600 лет тому назад поговорка: «Был ребенок — не знал пеленок, а стал стар — пеленаться стал». Теперь
мало кто догадается, что речь идет о разбитом глиняном горшке, склеенном с помощью берестяных полосок.
Конечно, в печь такой горшок уже не поставишь, а для хранения продуктов сгодится. «Домострой» наставлял не выбрасывать, а «бережно держати» такую посуду.
Сравнительно хорошо была оборудована русская печь котлами, чугунами, горшками медными и гончарными, таганами, сковородами, решетками для жарения над огнем. Чумички, терки железные, ступки, сита и решетки, маленькие ситечки для процеживания напитков и многое другое находило себе место в кухонном обиходе.
Чтобы понять, где размещалась вся эта кухонная утварь и столовая посуда, надо представить себе внутреннее устройство русской избы. Широкие лавки вдоль стен, на них и сидели, и спали. Особая примечательность — шкаф, который еще называли «поставец» или «посудник». Рядом с ним всевозможные висячие шкафчики, детская люлька, божница, сундук, прялка, светцы. И, наконец, так называемый «бабий кут», а в нем всевозможная посуда — резные деревянные ковши в виде стройных лебедей, черпаки и солонки в форме
птиц или крошечных царских тронов. В одном из описаний кухонной утвари находим такие строчки: «5 братин троицких с венцы хороших, ставики троицкие, ковш троицкий, судки деревянные столовые, стопа блюд больших, братина великая, кувшинец писанный немал». Вот это место и назвали позднее кухней.
Красавцы-ковши, сотворенные руками мастера, ладьи, украшенные конскими головами или другими фигурами. Народные умельцы сначала выдалбливали посуду из дерева, а затем обрабатывали теслом, скобелями. Такие ковши и ладьи таили в себе отзвук языческих времен, когда обожествлялись все предметы. Использовались они тогда для канунов-братчин, которые назывались «большими мирскими», то есть на общих пирах и для поминовения усопших. По языческим обычаям волхвы устраивали символические ритуальные игрища,
на которых меды, пиво, сваренные для всей общины, подавались в затейливых ковшах. Украшали столы «плывущие» птицы и кони, отождествлявшие солнце — главное языческое божество, братины, ендовы, скобкари, чаши.
Повседневная посуда отличалась небольшими размерами. Ковшики-черпаки делались с очень высокими ручками, нередко украшенными фигурками животных и птиц. Их заготовляли в старинных русских городах — Великом Устюге и Козьмодемьянске. Нередко посуду украшали прорезной берестой — на ней вырезали силуэты сказочных чудищ, диковинный орнамент. И делали все это простые люди, которые пахали землю, ставили избы, молотили зерно, гнали деготь.
Быт прежнего русского крестьянства был далеко неоднородным. В бедных семьях обходились простейшей кухонной утварью — чугунами, плошками, мисками, сковородами, ухватами (рогачами), сковородниками (чапельниками), кочергами.
В хозяйстве никак нельзя было обойтись без высокой крынки (в ней хранили молоко или молочные продукты домашнего производства), подойника (ведро — деревянное или жестяное) со специальным носиком для слива молока. Для сбивания масла применялись специальные узкие крынки, деревянные маслобойки. Из стеклянной и фаянсовой посуды наибольшее распространение получили чашки, кружки, стаканы.
Из летописей видно, как жители Древней Руси соблюдали чистоту во всем, что было связано с получением, хранением и переработкой пищевых продуктов.
В «Домострое», например, особо подчеркивается требовательность к чистоте кухонного инвентаря, оборудования и пищеварочной посуды: «Стол и блюда, и ставцы, и ложки, и всякие суды, и ковши, и братины, воды согрев из утра, перемыти и вытертьти и высушити; а после обеда также и вечерне. А ведра и квашни, и корыта, и сита, и решета, и горшки, и кувшины, и корчаги — такоже всегда вымати и выскресть, и вытереть, и высушить, и положить в чистом месте, где будет пригожи быти: всегда б всякие суды и всякая
порядня и вымито и чисто бы было».
Советы «Домостроя» не потеряли своего значения и в наши дни. Автор этого памятника говорит, властности, что все столовые приборы, скатерти «всегда должны быть чисты», подавая на стол, посмотрите, чтобы «то судно чисто было бы, в чем несете, и дно протерто», «а ество и питье чисто, без пороха и без плесени, и без пригарины». Не разрешалось кашлять, сморкаться, плевать, когда еда стоит на столе. Поварам и всем работающим на кухне людям давалось указание надевать чистое платье. Как видим, культура
приготовления пищи в XVI веке была на Руси высокой.
Бывавших в Московии иностранцев поражало, как жители ее умело использовали холод для сохранения продуктов и блюд. Швед И. Кальбургер, посетивший Москву в 1674 году, писал: «Можно русских похвалить за то, что не только в кабаках, но и во всяком доме в городах есть ледники».
Действительно, в каждом доме полагалось остатки пищи выносить на лед. На льду хранили мясо, рыбу, икру, капусту и т. д. Причем врытые в землю ледники изолировались от нее лубом.
Посуду в домашнем хозяйстве рекомендовалось хранить в перевернутом виде или покрытой (чтобы ее не лизали собаки и кошки, не трогали дети и т. д.).
Народная традиция запрещала хранить и есть плохо обескровленное мясо. Это было узаконено и «Стоглавым Собором». Правило это не было надуманным, оно и сегодня соответствует требованиям современной гигиены питания. Таким же разумным было запрещение употреблять в пищу мясо падших животных, даже если они погибли «от пес, ли зверя, ли от орло или от иные птицы» («Правила» митрополита Иоанна).
В «Домострое» находим свод народных поучений о том, как обрабатывать и хранить продукты: «А суды всякие столовые, поваренные, всегда после стола в горячей воде перемыть и переполоскать, и протереть и просушить; и все, собрав, очистить, и устроить...»; и чтобы «и уксусницы, перешницы, росольники, солонцы, лошки, блюда, ставцы, скатерти и фаты — всегда бы было чисто и готово на стол; и стол бы был чист, и скамьи, и лавки, и избы... и огурец, и лимоны, и сливы — такоже бы было очищено и перебрано,
и на столе бы было чисто искусно».
Ложки и ножи в обиход вошли очень давно; не случайно Афанасий Никитин удивился, когда узнал, что жители Индии «ножа не держат, ложицы не знают» («Хождение за три моря», 1466—1472 гг.). В Киевской Руси каждый член семьи «метит свою ложку, чужой ложкой не следует есть — заеды нападут».
Довольно разнообразной была столовая посуда. Еще до прихода гостей в богатых домах столы накрывали скатертями, затем на них ставили уксусницы, перечницы, сосуды для рассолов (огуречный, сливовый, лимонный и другие рассолы употребляли как напитки и приправы к кушаньям), солонцы, ставцы, оловянники (кружки и кубки из олова).
По тем предосторожностям, которым автор «Домостроя» советует следовать, чтобы сохранить медную и оловянную посуду, можно судить, что она была редкостной и очень дорогой; в домах бедных людей на столе ставили глиняную и деревянную посуду, наименований у нее было множество.
В русском доме убранство стола должно было придавать любому застолью торжественность. Столь распространенное в наше время мнение, будто истинно русский колорит имеют столы с гладкой струганой столешницей, используемые без скатерти, не имеет подтверждений. Скатерть давно уже вошла в русский быт, и не случайно писатель Василий Белов замечает: «Хорошая скатерть на стол стелилась даже в самых бедных домах... Скатерть разворачивали и ради одной картошки».
Русские люди не рассматривали предметы быта только с утилитарной точки зрения, напротив, всегда старались делать их красивыми, радующими глаз. Даже самые непритязательные, изготовленные кустарным способом деревянные солонцы или берестяные туески, глиняные горшки или крынки имели выразительную пластическую форму, были украшены резьбой, расписаны красками. Изделия же, выполненные мастерами, становились подлинными шедеврами декоративного искусства и теперь по праву украшают экспозиции многих музеев
мира.
В наше время старые буфеты, горки и полки, любовно украшенные вязью и орнаментами, уступили место безликим полированным сервантам. Их полки украшают теперь не замечательные деревянные и керамические изделия русских умельцев, а дорогой хрусталь и стекло. Что ж, спору нет, замечательная хрустальная, стеклянная и фарфоровая посуда, которую делают на наших фабриках, действительно способна украсить быт. Но значит ли это, что она должна вытеснить золотую хохлому, муравленую гжель, жестовские подносы?
Конечно же, нет!
Огромные лесные массивы, простиравшиеся на необъятных просторах Руси, давали материал не только для строительства жилищ, но и для изготовления посуды и утвари. Из дерева мастеровые люди выдалбливали корыта для теста, делали бочки, жбаны, дежи, разнообразную столовую посуду — миски, ставцы и блюда, вырезали ложки. Долбили из дерева массивные с толстыми стенками ступки, корытца и чашки, предназначавшиеся для рубки овощей и мяса. Несмотря на неуклюжий, грубоватый вид, эти сосуды оказались удивительно
пластичными в кухонных делах: в деревянных чашках рубили капусту, предназначенную для квашения, а также мясо и овощи на пироги, используя для этого уже упоминавшиеся металлические сечки. Делали их с одной лопастью или с двумя, расположенными под прямым углом. Конечно, несравнимо удобнее и технологичнее измельчать мясо на мясорубке, но пельмени, пироги и пирожки получаются гораздо вкуснее с фаршем, приготовленным из рубленого мяса, а не из молотого, пропущенного через мясорубку.
Своеобразна форма долбленых ковшиков, украшенных двумя ручками. В северных районах страны эти ковшики и сейчас изготовляют в виде уток, а в Тверской области мастера придают им сплюснутую форму, а ручки делают в форме конских головок. Вологодские скобкари украшают эти изделия ручками более сложной формы, у Козьмодемьянских они — в виде высоких, вертикально стоящих коньков или птиц.
Традиционная форма солонцов — барашки или птицы, причем крышки этих сосудов вращаются на оси.
Особым разнообразием отличались деревянные ложки. Разнились они не только размерами, но и формой черпачка и рукоятки, характером декоративных элементов.
Деревянная расписная посуда и утварь издавна славились красотой, и прежде всего те, что предназначались для праздничного застолья — братины, ендовы, ковши, ложки, скопкари, хлебные доски. Наибольшую известность получила хохломская, урало-сибирская, городецкая, вятская, полхов-майданская роспись. Искусство старых мастеров живо и по сей день.
В деревне Хохлома, среди заокских лесов, бежавшие от преследования московские иконописцы создали центр художественной росписи — «золотой хохломы», как ее назвали позже. Изделия эти ценились не только за красоту орнамента, золотой сияющий колер и яркость красок, но и за удивительную прочность лакового покрытия. В хохломской посуде можно подавать на стол любые блюда, поскольку лак хохломской не разрушают ни кислота, содержащаяся в квасе и квашеной капусте, ни горячие щи, ни мыльные растворы. Достигается
этот эффект особой обработкой изделий. Их вначале сушат, затем два раза шпаклюют глиной и мелом, вновь сушат, грунтуют льняным маслом, опять сушат, шлифуют, многократно покрывают олифой (2—3 раза), еще раз сушат, лачат и покрывают алюминиевым порошком, расписывают масляными красками, наконец, сушат в последний раз, после чего закаливают.
Мастера городецкой росписи пользуются темперными красками красного, зеленого, желтого и черного цветов. После росписи изделия покрывают светлыми лаками.
Для урало-сибирской росписи масляными красками характерен прием, при котором художник одновременно наносит на изделие и основную краску, и белила. Этим достигается живописный переход цвета к белым бликам и контуру. Мотивы этой росписи — алые и лазоревые сказочные цветы, ягоды, листья и фрукты.
Вот какая деревянная посуда и утварь традиционно использовалась в русской национальной кухне:
большие миски-братины для подачи окрошек, ухи (специальные наборы), супов, компотов, салатов и других блюд;
миски среднего размера для соленых грибов, ягод;
блюда для пирогов, пирожков, конфет;
скопкари для подачи сметаны, хрена и т. п.;
кольца для салфеток;
ложки, черпаки и половники;
кубки, стопки, стаканы, бокалы для напитков;
жбаны для кваса;
доски для подачи хлеба, выпечных изделий;
солоницы (солонки);
блюдца для варенья и других сладостей.
Не чужды русской кухне и металлические расписные предметы. Наибольшее утилитарное значение приобрели подносы для самоваров, кофейников и чайников. Особенно полюбились русским людям жостовские подносы, появившиеся в начале XIX века. Основным мотивом росписи на этих подносах были и остаются букеты цветов, исполненные на темном фоне. Чаще всего фон делают черным, реже — красным, зеленым, синим. Борта подносов, как правило, украшают ажурным орнаментом. Сверху изделия покрываются тремя слоями масляного
лака и полируются.
Изредка на столе можно встретить изделия из папье-маше: подносы и блюда, коробки для чая, сахара, конфет, кольца для салфеток, тарелочки, блюдца и т. д. Лаковые изделия мастеров Федоскино, Палеха, Мстеры, Холуя славятся безукоризненной отделкой, разнообразными мотивами миниатюрной живописи.
Из керамической посуды, вошедшей в русский быт, с глубокой древности и до наших дней широко используется столовая и чайная, изготовляемая из обожженной глины, фаянса и фарфора. К сожалению, современная керамическая посуда почти вытеснила многие традиционные виды русской национальной керамики, не только утилитарно удобные, но и украшавшие стол и жилище. До сих пор высоко ценится знаменитая гжельская керамика, возникшая еще во второй половине XVIII века. До этого гжельские мастера вырабатывали только
черную (простую) и муравленую (покрытую глазурью) керамику. В XVIII веке они начали производить изделия из майолики — цветной обожженной глины с крупнопористым черепком, покрытые глазурью. Эти изделия отличают массивная форма, яркий блеск полива, контрастные сочетания цветов. Гжельские квасники, кумганы, кружки, тарелки красуются многоцветной росписью по белой глине, поражают богатством фантазии мастеров. В XIX веке Гжель стала поставлять посуду из фарфора, фаянса, полуфаянса, выполненную в традициях старой
майолики.
Жаль, что вышел из нашего обихода квасник — своеобразный сосуд для квасов, морсов и других напитков. Известен он был на Руси уже с XVII века (гжельские квасники). Массивное плоское тулово квасника, иногда с отверстием в середине, придавало ему форму кольца. Горловина квасника служила воронкой, через которую заполняли квасник квасом или процеживали его. Радовали глаз плавный изгиб тонкого носика и ручки, множество украшений в виде росписи, скульптурных композиций и орнаментов. Благодаря плоской
форме тулова квасники можно было ставить в ряд на полках.
Еще один незаслуженно забытый предмет русского стола — кумган. Этот узкогорлый сосуд с длинным носиком появился на рубеже XVI—XVII веков. По форме он близок к кваснику, но только не имеет отверстия в центре тулова. Кумганы делают лощеными и муравлеными (покрытыми зеленой глазурью).
Близок к кумгану куманец — тоже сосуд для напитков, распространенный на юге страны. Это вариант баклажки с двумя ручками (плоская) или с ручкой и горлышком (калач).
Сервировку стола, украшенного квасниками и кумганами, можно дополнить толстостенными гжельскими кружками и тарелками. Для праздничного и повседневного стола хороша и такая керамическая посуда, как горшки, солонцы, уксусники.
Материал печатается по книге "Русская народная кухня"/ Е.М. Величко, Н.И. Ковалев, В.В. Усов - М.: Агропромиздат, 1992. - 303 с.: ил.
Перунова Ирина Юрьевна родилась в 1966 году в Воркуте. Окончила Литературный институт им. Горького. Публиковалась в журналах «Юность», «Новая юность», «Новая Россия» и других. Принята в Союз российских писателей в 1999 году. Живёт в Ярославле.
Дед мой был очень образованным, мудрым человеком. Всю жизнь он работал начальником железнодорожных станций во многих уголках страны. Начинал с маленьких, отдалённых, к концу своей карьеры управлял крупной с большим коллективом. Видимо работник считался хороший и человек не плохой, судя по тому, что на его похороны пришли люди со всего города. Мне хочется рассказать о его житейской мудрости.
Младший сын его, мой любимый дядюшка, когда ему стукнуло лет 10-12, как и многие пацаны в этом возрасте, начал пробовать курить. Бабушка застукала и пожаловалась деду.
Вспомните реакцию своих родителей в похожей ситуации. Крик, слёзы матери, частенько ремень отца, конечный итог - половина страны продолжает курить. Дед поступил мудро, позвал сына и говорит: "Мы с тобой мужики, что может понимать женщина в таких вопросах, ты уже взрослый, давай покурим вместе". Дядька рад. Закурили по одной.
- Смотри папка, как я кольца пускаю и дым из носа.
- Молодец сынок! А давай ещё по одной.
Когда они выкурили штук по пять, на сына было жалко смотреть: он был бледен, его стошнило, в общем, еле живой. Итог своеобразной психотерапии моего деда оказался прекрасный, дядька в жизни больше не закурил и не выносил табачного дыма.
Возможно, кто-нибудь из читателей примет этот метод на вооружение и воспользуется им в похожей ситуации, я буду рад.
Содержание
1. Проза. Рассказы Натали Тумко (г. Владивосток) - "Будущее за улитками" и "Дорога через Дремучинск".
2. Поэзия. Избранные стихи Перуновой Ирины (Московская обл., д. Мышкино).
3. Настольная книга. Рассуждения священноинока Симеона (Московская обл. п. Большие дворы) о стихах Владимира Смоленского.
4. Живая старина. Русские народные городские праздники, увеселения и зрелища: Конец XVIII – начало ХХ века. "Праздничная площадь" - А.Ф.Некрылова.
5. Семеро с ложкой. Очерк по истории русской народной кухни "Похвала утвари и посуде".
6. Уши жизни. "Народная психотерапия" - как отучить детей курить. Андреев В.Н. (г. Новосибирск).
Информация для читателей
- Архив журнала. Здесь находится всё, что было опубликовано в журнале "Колесо" начиная с 1 марта 2006 года. - Авторам и читателям. Наши условия размещения материалов в журнале. - Наши друзья. Краткие резюме и ссылки на интернет-ресурсы творческих коллективов и отдельных личностей. Добро пожаловать! - Гостевая книга. На этой странице можно оставить свои комментарии о прочитанном в журнале.
Редакция журнала «Колесо» приглашает авторов и просто творческих людей к общению, сотрудничеству и продвижению настоящего искусства.
Интересная рассылка: "Каббала. Реальность как она есть"
Вы узнаете, где находится источник жизни, и в чем смысл смерти. Общественные формации, наше будущее, свобода выбора, любовь и брак, здоровье, воспитание детей и многое другое – все это освещается в науке каббала. Она дает очень интересные и порой неожиданные ответы на все вопросы.
