Часть 2

Стихи

                     Добрая Н.Л.

Я прочту тебе вслух «Маленького принца»
Я не верю тебе. И как всякий свет потухну скоро я.
Ты будешь мне учительницей и ученицей.
Ты красивая. Красивая и очень добрая.

Как понимаешь, это попытка разобраться в себе.
Я хочу рисовать тебя, как только беру мел.
Никто из нас не останется целым в этой пальбе,
Не болей моя добрая Н.Л.. Добрая Н.Л..

Я не могу как все… Не хочу вылазить из шкафа…
Я знаю, так не должно быть, и не знаю, как надо.
Каждый из нас попадает к нелюбви в лапы,
А любовь застывает, оставшись за кадром.

Твой номер – это номер моей любимой девушки?
Мои о тебе невыносимые мысли забери.
Это все ничего. Разлетится, умолкнет, разрежется…
Это только война, война с самим собой, внутри.

Не пугайся, когда получишь сведения об ошибках…
Поймешь ли ты, из чего исходил этот транс?
Не знаю, может, это ты была самая красивая и великая,
Время лечит боль, не оставляя нас.

Я же всего лишь снег, эфемерный герой…
Возжелавший стать твоей тенью.
Я даю тебе слово,
ты не будешь мне ни другом, ни сестрой.
Если только опасным ядом, идущим по вене.

Зачем стирать?- «ведь это творчество»
Попытка побега, обреченная на провал.
Ничего, моя Н.Л. – это скоро закончится,
И еще, никого здесь ближе тебя не знал.

Мне было не так страшно, когда меня резал хирург.
И может быть, я уже лежу среди тел,
И может быть, я никогда не коснусь твоих рук.
Все дни напролет, до конца пускай снится
добрая Н.Л. Добрая Н.Л.

                    «Живых в лед витрины»

Спит. Из руки вырывается, превращаясь в фосфор,
Летящий свет радостно в Мексику, в Астрахань…
Заберет глаза, заберет руки и не вернется,
Только и ждать.… А все равно- близкая, прекрасная.

Сестра,- это и вправду ад, и не видать мне моей Феи,
Да ты и сама знаешь, все мы под ветвями…
Сестра моя – Анжелина, владычица теней деревьев,
Тоже, как и все вы, не сможет, согреть меня.

Привиделось мне, прямо как твой Анастасий.
Небось, без лица был, где же его возьмешь, это лицо…
Анжелина моя, скажи им, пускай уже свет погасят,
А то все время, пока сижу здесь, дом залит свинцом…

Сестра моя – сильная, да гордая, и миру чужда,
Истинной красоты она, по следам ее не ходить тварям.
Сестра моя не вытащит мой труп из пруда,
Не избавит мои легкие от едкой гари.

« Мама, мама, ОНИ положили живых рыб в лёд витрины!»
«Живых в лед витрины». И это все разошлось по клеткам.
Убивая, становиться такой нужной, такой красивой,
Такой необходимой, такой бестелесной, такой безответной.

Все, - снег везде, снег снаружи, через глаза вошел внутрь,
Уничтожив такие знаки как: «Любовь», «Правда», «Солнце».
И я знаю, будет она говорить…Кому-то, кому-то, кому-то.
И я буду падать, срывая с рук, срывая с ног, с шеи кольца…
Все – снег.

                     Австрия

Завтра сестра моя летит в Австрию,
Не в Астрахань,… а в Австрию.
Слышу я скрип, но не вижу колеса…
Любовь – это не просто, совсем не просто.

Дивная ночь – молчаливая правда.
Глазам не больно, а руки молчат.
Хочешь убить? – стань самой главной,
Стань самой нужной – сожги этот сад.

Очень красиво, красиво как, очень.
Неужели Она? Неужели сниться??
Нет, - это кровь над глазами хохочет,
Это висит не влюбившийся рыцарь.

Анжелина летит завтра в Австрию,
Не в Астрахань, а в Австрию.
Там нет ничего нужного, прекрасного,
Потому что Австрия – это не Астрахань.
Австрия это не Астрахань…

         Бескрылые Подснежники

В небе летают бескрылые подснежники,
Обреченный на казнь спрятан в шкафу.
А если и возьмете меня в руки, то потом изрежете.
Сколько можешь не вспоминай Ее и слово «живу»

Номера, сердца не для меня, витрины, -
Как могли, и сколько могли, отражались в озерах…
К счастью, никто не сравнится с тобой, не будет такой красивой…
Как земли, в которые я бросал холодные зерна.

И зерна эти молились и росли как на каторге,
Ну и что мне с того? - Я сотру твой номер.
Мое небо во мне, и глаза терпеливые закатаны
Без тебя - с тобой, мне сидеть в этой коме.

О том, что я не видел, я могу говорить бесконечно.
В том, что я не видел, ты не отыщешь логики.
«Прощай» - это карта, которую мне крыть нечем.
«Привет» - мы были не такими, какими нас запомнили.

Боже, я «не знаю о Ее жизни ничего»
Мое тело лежит в глубине, в шкафу…
Но может, это ты была то чистое волшебство?
Но может, это ты приравняла к нулю слово «живу»?

Ты никогда не узнаешь, как ты была дорога.
И я даю тебе слово, что монах ударит в колокол…
Пел о тебе, или не о тебе про какие то снега…
И может, все-таки в твои руки я бросал серебро да золото???

               Отель"Миллион долларов"

Чувствую, как ложность жизни расходится по венам.
Чувствую каждый сдвиг стрелок до самых корней
Больше не могу верить в тебя, но кому быть такой светлой?
Чувствую и уже ненавижу мысли о тебе, о ней…

Сердце, умирающим голубем бьется на асфальте,
В конце, тебя предпочтя всем остальным фильмам.
Цветы, взывающие к небу, от холода устали,
И остались мысли о тебе, как самой доброй, самой красивой.

«Где ты?» - Говорю не тебе, больше для себя.

Найди Алису, забери у нее мел,
И это будет, как «Отель - «Миллион долларов»»
И мое «Я» забудет свое имя, не успев
Узнать в тебе чего-то близкого и доброго.

Где ты? - У нас билет на Бермуды,
На праздник, в отравленный колодец,
И мы не будем умирать от простуды…
Где ты? - Нам на сошедший с рельс поезд.

                    Вад-Дарк

Первый в незавершенной очереди
Первый в очереди из песка и гравия
Все дописано, все песни закончены,
Но мне нравится это направление,
это дорога, она славная.

Мне нравится этот фильм,
Мне нравится твой сценарий
И в этом я за тебя горд
Она не придет и нас не одарит…
разве только, цветы украсившие последний порт.

А на дверях нет ни цифр ни надписей,
Я смотрю на маленькое, растущее у меня дома дерево…
Никуда не уйти, не избавиться от усталости,
Но это не страшно, все это временно.

О, а нам бы только коснуться, увидеть глаза краем…
Кто-то вышел на прогулку в небо, кто-то сказал: « Все.»
И появится цветок, и уже никогда, никогда не растает…
И ветер неба его подхватит, и понесет…

Уйти из мира, где людей невыносимо мало.
По небу едет призрачный гонщик
Все наши надписи, они зеркальны
И ничего.… И ничего….И ничего не хочет.

Как что – то заветное, долгожданное, как взрыв пороха
Не сказать слов.…Не доплыть нам, не доплыть до города…

Это то, в чем я могу быть уверен
И знаешь, мне нравится твой сценарий
В этих дверях тишина и дым
И спустится Она, и всех нас одарит…
…

                    Любви нет

Это пройдет, через год, через три, через семь...
Да, это не любовь - любви нет.
За окном все тихо, а в доме метель
Стерегущая надписи сказочных лент.

За твой голос лягу на рельсы
И сам же стану поездом.
Помолюсь тебе, как самой чудесной,
Стану дверью - никому не откроюсь.

Твои планы на жизнь две тысячи восемь-
Без меня - подарки, дети - цветы, дети - ребята...
Покосившийся дом тлеет знаком вопроса,
Но, куда ты? Куда ты? Куда ты? Куда - то...

Почему именно ты? И именно "бес"?
В никуда? - Это здорово, там никто не предаст.
Не писать тебе, но неумолим текст.
Это все. Разлетевшееся слово "шанс".

Это пройдет, через год, через два, через семь...
Это пройдет вместе с жизнью.
Только так. Проклятые двери, руки, постель,
И мир, познанный сквозь черные линзы.

За твой голос лягу на рельсы
И сам же стану поездом.
Вырежу тебя из серого текста,
Стану дверью и никому не откроюсь.

                            Свадьба

Небо горело, небо сломалось. Сломалось «слишком».
Перед гордым смехом, перед дивным стихом, хотя бы «возле».
Вот идет, но не видит. Вот он поет, но не слышит.
Имя ее холодно, безответно. Имя ее он произносит.

Это правда, правда, навылет.
И все придумано нами, нами самими.

Анжелина, Анжелиночка – не сестра ты мне, но и не враг.
Не друг, но и не посторонний.
И когда-нибудь полетит этот голубь, в груди, в руках,
И заткнется смеющийся на небосклоне.

Анжелина, это ничего, что я люблю Фею, это ничего.
Я существо аморфное, это ничего.
Но когда-нибудь взорвется этот город, эта боль и это
Волшебство.

Анжелина, ты же можешь понять, что я чувствую к Фее?
Струны зажимаю, чтоб не слышать, зажимаю как горло.
Нам есть задание – раздавать лампады, раздавать и не верить.
Смеяться на Солнце, проглатывать слезы, быть мертвым.

Но кобель есть кобель. А сука есть сука.
И она не Цитадель, а жизнь – немая потаскуха.

Сколько раз она смотрела вверх, бросала жребий…
И по этому поводу слезы (не у нее) разъели палубу.
Сколько раз она думала, что он у нее последний,
И не поверишь, - в письменах умоляла жалобно.

Но кое с кем, совсем другое дело:
Изрезались руки о колосья света,
Думает о ней, и с этой иглы никак не соскочит.
И выкриком расстелено, и не напоено, не согрето.
И хочет того, чего он совсем не хочет…

И здесь с-у-маа-сшедшее веселье!
Глаза летят высоко в оправе легкой…
Как на похоронах отца, будто скоро ее свадьба.
Любовь – это когда охота подохнуть,
А тот, кто сказал нам жить, нас ограбил.

                               Я знаю

Простите меня двери, простите глаза, простите запястья
Стоит принцесса, а в руках у нее черный кот…
Простите меня, если кто-то неправильно вас украсит,
Простите меня, если кто-то вас украдет.

И я уже не смотрю в небо, не собираю свет, я как монумент.
Ждет она своего этого… и пригласит его в свой дом…
Она так нужна здесь, но здесь ее навсегда нет
И я знаю, что не будет, ни сей – час ни потом.

Простите меня за слова, а ее простите за поиск…
За низость поклонов, за буквы молитв.
Она прыгает по цветам, красиво ложится под поезд,
Он тихо плачет о ней, но лучше всего он молчит.

Скажи, зачем нужны прожженные белые скатерти?
Зачем нужны цветы, и зачем нужен ее дом?
Кричите не кричите, все равно ничего от них вы не спрячете
И не будет ее здесь, ни сейчас ни потом.

       Цветок сорвали

Те же моги на стенах мира,
Тех же великих ребят.
Та же красавица вышла из игр,
Тех же огней безнадежный парад.

Мама - они убийцы моих игрушек,
Мама - я не хочу идти в этот садик.
Мама - это Она, и я Ею укушен,
Мама – зачем это все, чего ради???!

Небо трясет, у него шок,
Звезды бегут по психушкам.
Кто – то сорвал мой далекий цветок,
Но послушай, послушай, послушай:

Мама - они убийцы моих игрушек,
Мама - я не хочу идти в этот садик.
Мама - это Она, и я Ею укушен,
Мама – зачем это все, чего ради???!

Все, больше никто не смеется,
У неба шок и цвет серо – желтый…
Скоро на пальцах ее будут кольца…
И у наших домов ничего кроме окон.

Мама - они убийцы моих игрушек,
Мама - я не хочу идти в этот садик.
Мама - это Она, и я Ею укушен,
Мама – зачем это все, чего ради???!

Как страшно, ее сорвали - это все.
Ее сорвали – какая трагедия.
Ветер нас подхватит, ветер понесет…
И в глазах она будет последняя.

Но если у тебя из груди торчит арматура,
Ты останешься самым крутым.
Ты исчезнешь в реке, в реке рано утром,
И наконец то, ты увидишь свой фильм…

             Развенчали

Голос, два голоса, три голоса…
Голос на ветер, голос на голос…
И все разлетелось, все раскололось…
Фея – мечта, Фея – кукла,
Фея безбожно горела на кухне…
А ты не плачь, Фея – есть лишь еще один круг мрака,
Лживый свет, а другого не видно и взмаха
Крыла.… Смотри, ты тело, упавшее на асфальт.
Без звона, без слез, просто «без»
Стоял и смотрел на «слова» звеня ключами…
Лживая дрянь, идущая вверх, туман, лес…
Любовь. Неправда. Смех. Развенчали.
Все – все, я молчу. Мне больше не больно.
Не душно, не жутко с такой- то любовью.
Я слушаю вас, мои братья и сестры,
Мне больше не больно: все просто. Все просто…


                   Когда-то для Тебя

Сколько лет – минут, что мозг превратился в нефть.
Кто - то будет трогать тебя, а кому-то всегда все поздно.
Скажи пару слов, прикажи мне умереть,
И я с радостью исполню твою просьбу,
если от этого ты станешь счастливее.

Я помню комнату - 4x4
И душа, вдавленная в кафель.
Я не знал о тебе,
не знал, что мир состоит из игр
Низких и пошлых, и еще из твоих фотографий.

Но я знаю, что кто - то будет с тобой, а кто – то умирает,
Так зачем же мне о тебе рассказали?
Теперь, я могу сказать, что ты лучше, чем Сальма Хайек,
И это не сравнение, это признание.

Первый год, второй год, четвертый – третий…
Рассчитайся по шансам, рассчитайся по номерам.
Я не хочу знать для кого Твое Солнце светит.
Отдайте мне, это мое, это должен быть мой Храм.

Себя жаль, двери окон жаль, и вас всех жаль.
Страшное позади, а хорошего не было.
Голос у Тебя такой близкий, такой нежный
И не обнимешь Ты никогда каторжника беглого.

И будет так до конца,
И грязь не с нами, а мы не с грязью.
Молчаливая боль, окно на счастье – уснувший разум.

        Ангелы болезненные

Что за ад такой? Воздух отравлен.
Я жду, когда все цветы потухнут
Знаешь, я забываю о Тебе временами
Я не хочу больше писем, но есть только буквы

День – два, два – три, о чем еще думать?
Хочешь, встану на колени, за то, чтоб Она при встрече меня обняла?

Счастье? – Это то, что не положено иметь такому,
Как я. Мне по чину положены камни и лезвии.
Я уже говорил, - не доплыть, не доплыть нам до дома,
Шли по небу ангелы, ангелы болезненные.

Шли, да устали смотреть на тебя, изрезанные травой.
Шли по берегу, воображали тебя напротив.
Он теперь всегда гуляет, он теперь повсюду живой,
Хоть и без этих глаз, и без этой травы, хоть и без плоти.

Скажи Ей, пусть больше не пишет никогда мне,
Хоть и выхода нет, есть только буквы.
Она своими письменами ангелов обезглавит.
И вот он повсюду живой, огни, больше не потухнут…

Голубь мертвый у двери

Он, Она, оно, они…
Голубь мертвый у двери.

Голубь живой летает в подъезде,
Ах, золотая моя, и мы тоже исчезнем.

Ты дрянь и я дрянь, и люди – все дрянь,
Но, пожалуйста, не подтверждай этих слов, перестань.

Я бы снял с тела и подарил Тебе медальон,
Да тобой не дано путей к этому поступку.
Взял бы сердце – камень и положил бы на холм…
Все отдать: до последнего крика, последней буквы.

Из тишины твоего номера, из комнаты вакуума
Течет или летит эта река в руке неживой…
О, каким ужасным было то, о чем ты плакала.
Здесь ничего. Здесь помнится и хранится голос твой.
Голос твой.

Никто из нас друг другу не показались,
Но ты поедала меня, незримо, не ведая, без соли, без сахара…
Все исполняя свой отвратительный танец,
Раздавливая, убивая меня в этом невыносимом холоде вакуума.

Он, Она, оно, они…
Голубь мертвый у двери.

                   Зима

Мы мерзнем, хоть и кутаемся в шали
И мы всегда у этих ворот…
Думали, смотрели, кричали.
Спасти нас может лишь она,
но она не придет.

Эта зима откуда-то из детства,
А ведь я обо всем говорил…
Это не моя душа, не мое сердце
И еще… – это не мой мир.

Принцесса - я тебя хоронил не раз
И сам всегда ложился рядом,
И каждый день мне был – как транс,
И мне запомнился каждый кадр .

И я знаю, что она обманет-
Они все здесь должны обманывать.
И я буду сохранен от тебя в тайне,
Только ты иди, я не скажу тебе главного

Мы мерзнем, хоть и кутаемся в шали
И мы всегда у этих ворот…
Думали, смотрели, кричали.
Спасти нас может лишь она,
но она не придет.

На похоронах

На похоронах
На кремации
Тебя не будет. Мне видится...
Идет монах,
Ему к тебе добраться бы

В кинотеатрах
Свет чистый, яркий
Ближе..., ближе завтра
Тихо, падают знаки

А он залез на высокую ветвь
Почти что под облаками
И он оттуда смотрит на всех
Все съедено пауками…

                       Самой близкой

Но если не спать, все равно будешь обманут,
Хотя и во сне не вдохнешь чистый воздух.
А в сердце мира, в сердце каменном,
Всегда под водою огонь, и для всех все поздно.

Изрезанные руки, не любовь, сломанные кости.
Тебя люблю, - но я существо аморфное.
Если успею взять тебя за руку, то давай спросим…
И посадим цветы, не под моим, под твоими окнами.

                Зачем вы рвете цветы?

Играй шкатулка, звучи дьявольский оркестр.
Боже, почему мне так больно оттого, что они исполняют свой танец?
Я могу сказать точно, где мне не будет места,
Я могу назвать Ее имя, я не могу понять, зачем мне об этом рассказали?

Боже, боже – какая трагедия между ними,
С чего это вдруг тебе подумалось,… с какой стати?
Нас не хватятся, что это мы о себе возомнили,
Путь я буду цветком на ее подвенечном платье.

Эй, принц бездомных собак и кошек,
Тебе кажется, кто-то кого-то ограбил…
Я знаю, кому здесь невыносимо и душно,
Я знаю, кому будет больнее всего на Ее свадьбе.

Убей меня, чтобы исчезла тошнота,
Убей меня – я в этой духоте
Не видел от тебя зеленого листа,
Ты просто имя, имя в той же пустоте.

Иди,
танцуй, а потом плачь среди своих блестящих стрел.
В центре меня, как проклятые звучат буквы твоего имени.
Не знать, что ты есть, впервые, за все время захотел
И небеса, они черные, они не синие.

Убей меня, чтоб не осталось тошноты.
Я в сотый раз скажу – ты будешь самой нужной, самой главной.
Вода – хороший выход для того, кто не умеет плавать.
Зачем же вы режете траву,
зачем вы рвете цветы???

                          Надо идти

Над нами Солнце, дождь, огни и гравий
И кислород отравленный, а иногда как будто чистый,
И этот крик нас не оставит. Нас не оставит…
В коричневом свете глаз одной актрисы

Двадцать, двадцать, двадцать или сорок
Минут? Дней? Лет? Мы летим в решето...
О, намного ближе, чем ты думаешь, скоро…
Никогда. Нигде. Не здесь. Никто. Не то…

Рот у бога зашит, а глаза выколоты,
В связи с этим мы расходимся по швам.
А ты всегда в пустоте, и всегда великая,
Спасибо тебе, что придумала мне Храм.

«Завтра» - не знаю, как называется,
только пустое «сегодня».
Тебя люблю. Не помню…лица не видно.
Птицу отпускал, а она … все равно не свободна.
Я б увидел тебя, я б забрал и твое несчастье, и твою обиду.

Надо идти, чтобы встретить тебя на фотографии.
Вот оно как - на мирское ответ не мирской.
Коричневый цвет твоих глаз, ветер, дождь и гравий…
Помню только фильм, где ты закрываешь глаза мне рукой…

                                 Змея

Кровь…Камень. Разбилось несколько игрушек…
Они шептали: «Мы еще здесь. Мы еще ищем».
Вот и все. Это все - тебе не нужны наши души ,
Зачем ты дала о себе знать, если все так трагично?

Меня предадут чужие и убьют свои,
Я вижу твое лицо. И облака… такие синие.
Я останусь духом отравленной змеи ,
До конца заплетенный в твоем имени.

Это я придумал. Я это не вижу. Этого нет.
Что за отраву такую налили в сосуды?
На руках, на ногах, на всем теле сколько лент…
На три дня, на две минуты, на три секунды...

Меня предадут чужие и убьют свои,
Я вижу твое лицо. И облака… такие синие.
Я останусь духом отравленной змеи,
До конца заплетенный в твоем имени.

Сотри кровь со стекла, сожги сценарий,
Выжги линии на руках, перебей мои даты,
Да.… Все мы тебе отдадим все. Подарим. Подарим…
Только скажи, куда ты уходишь? Куда ты?

Меня предадут чужие и убьют свои,
Я вижу твое лицо. И облака… такие синие.
Я останусь духом отравленной змеи,
До конца заплетенный в твоем имени.

                   Когда - то мы были

Что же ты забрала нас к себе при рождении?
Где же поля твои? Где выбор твой? Где твое слово?
Из рук чистых не пить, но глаза твои будут последними,
И представится там, где Ты, там, где дом смехом полон.

А зачем ты крестила серебром и фильмами,
Словно из уст в уста, как песню передавали ангелы?
Такими нас не знает никто, смешными и красивыми.
И все шли, молчали, молчали для образа и плакали.

О, моя непомерная легкость, моя непомерная чуждость,
А какой красивый без надежды, не для выбора груз.
Возьми мои песни, пропой их на свадьбе, пропой их на ужин,
Не обменять тебя, и не слышать радости с твоих уст.

Нет… - это не Сальма Хайек,
Нет… - это не Сальма Хайек.
Все они мои…
Эти тысячи тысячей мертвых чаек.

Меня тогда хоронили, спроси у пыли…
Ты думаешь, кто-то вспомнит,
Что мы когда-то в этом мире были?

Мной велено дать ей, чего она хочет, а меня в угол
Тлеющей комнаты, в видении умирающего в коме.
Нам добро, если вышли отсюда, то и вышли из круга,
А я просто хотел побыть с тобой в этом доме.

На мирское - ответ не мирской

Мы давно похоронены.
В телевизоре играл «Цирюльник»,
Мне уютно на крае кресла.
Нас спросили на время, а потом не вернули,
Не вернули, мы стали песней.

Ее инициалы – «А. П.» Она, как и я, безутешна,
Мрачна и красива, как Каролина в том фильме…
Собирался я тихо, собирался без спешки,
Поспешил бы, все равно не успел на тот день,
когда ангелов крестили.

Каролина моя – ты одна здесь принцесса,
Ты одна светла, одна не тронута.
Каролина моя – ты ли меня хоронила еще младенцем,
Посыпала тело серебром, да золотом?

Я плохая птица, меня мертвым на роспись
Выкриком дроби, пылью на звезды, без пробы…
Под землей, под снегом. Не услышите, не проснетесь
Я спешил к тебе, а успел на открытие гроба.

Каролина моя – ты одна здесь принцесса,
Ты одна светла, одна не тронута.
Каролина моя – ты ли меня хоронила еще младенцем,
Посыпала тело серебром, да золотом?

Бездыханная правда. И не свет, и не парашют
Все мое – не мое. А слова, не зеркала – лгут.

Настольная книга

Владимир Бурич

   _____

Детство

северный полюс
ангины

к ноге прижался
тёплый тюлень
грелки

голову сжали
наушники
земных полушарий

термометр
вынутый из-под мышки
показывает
температуру
океана

     _____

Мир
рухнул
когда оказалось
что стены моей разбомбленной школы
были в середине красными

Мир
рухнул
когда я увидел
что переулок
который я считал до этого вечным
перерезали
противотанковыми рвами

Мир
рухнул
когда в замёрзшем аквариуме я увидел
удивлённые глаза
рыбок

Он рухнул
и превратился в бездну
которую невозможно заполнить
ни телами любимых женщин
ни стихами

           ДОПРОС

- Где вы взяли ваши тела?
- Мы их нашли в воде

- Чем вы занимаетесь здесь?
- Мы ставим мины семян

- Что вы прячете во рту?
- Мы прячем во рту слова

- Когда вы собираетесь уходить?
- Нас ожидает подземный флот

           _____

Время чтения стихов

это время их написания

прикосновение
стокрылого ангела
книги

разговор рыб
ставший слышимым
птицам

оно где-то
между подушкой
и утром

Стихи мои!

Будут пытать
не выдам
сожгут все списки
не вспомню

Время чтения стихов

Спешите!

Оно никогда не настанет

ТЕОРЕМА ТОСКИ

В угол локтя
вписана окружность головы

Не надо
ничего
доказывать

    _____

Бабочка –
договор о красоте
имеющий равную силу
на обоих крылышках

  ВСХОДЫ

Солёное словцо
вырастает
на тротуарах
посыпанных солью

на тротуарах посыпанных песком
лирические диалоги

угольным шлаком
дьявольские речи

Ночами
в дома-амбары
ссыпается зерно
уличных шумов

ОДА ДРУЖБЕ

Мы дружим с ними домами
дачами
собаками
гаражами
рынками
поликлиниками
кладбищами
детсадами

Да здравствует наша дружба!
Наша дружба несокрушима!

    АДАПТАЦИЯ

Что-то подпиливаем
чтобы не натирало руку
что-то подстругиваем
чтобы не оцарапать колено
что-то подкрашиваем
чтобы не задеть взгляда
что-то подвинчиваем
сшиваем
связываем
утепляем

Так вся жизнь проходит
в изготовлении
протезов
своих ощущений

 

ЭСКАЛАЦИЯ

Покупаю газету
слышу шум листьев

Разворачиваю страницы
слышу хруст веток

в папоротнике колонок
нахожу труп
брата

         _____

Здравствуй мальчик
со шрамом
через всю щеку
оставленным складкой на подушке

Здравствуй

Пусть тебе никогда не приснится
вой бомбы

                 _____

Я заглянул к себе ночью в окно

И увидел
что меня там нет

И понял
что меня может не быть

       _____

Смерть в деревне
наглядней
и откровенней

Все знают
в какую землю его зарыли
какую землю он оставил

Жена
копая картошку
режет лопатой лицо покойного мужа

                _____

Так что ж я боюсь умереть
если спать я ложусь с мольбой
чтобы все пережили меня

       _____

Вот ты и добился того
чего хотел

стал хозяином
времени
и себе

сел за стол
там где сидел отец

Но нет мира взрослых –
есть мир мёртвых

                     _____

Мы беседуем с учителем на ступенях храма
Ступени доходят мне до макушки
Я вижу огромные пальцы в сандалиях
траву
растущую из ноздрей камня

И не понимаю
ни слова

      _____

Жизнь –
искра
высеченная палкой
слепого

1952-1987 гг., Москва, Соколова Пустынь

Публикуется по изданию: Бурич В.П./ Тексты  (Стихи. Удетероны. Проза). - М.: Советский писатель, 1989. - 176 с.

Живая старина

СЕМЬ ПЯТНИЦЪ

         Роковое мистическое число семь, примЪненное къ одному изъ дней недЪли, обращается въ справедливый упрекъ тЪмъ общественным дЪятелямъ, на которыхъ ни въ какомъ случаЪ нельзя полагаться и имъ довЪрять. Эти люди, давая обЪщанiя твердыя и надежныя, повидимому, не исполняютъ ихъ: либо не платятъ долговъ въ указанные сроки, либо не исполняютъ обЪщанныхъ просьбъ; виляютъ и обманываютъ, отлагая со дня на день на всЪ семь дней недЪли, на всЪ 52 недЪли круглаго трудового года. Эти люди, у которыхъ всегда «живетъ и такой годъ, что на день семь погодъ», а это все одно и то же, что «приходи завтра», объявляемое просителямъ и кредиторамъ. Не иной какой нибудь день недЪли изъ семи взятъ въ упрекъ другимъ и въ поученiе себЪ по очень давнимъ историческимъ причинамъ, и выбранъ обЪтнымъ по экономическимъ бытовымъ условiямъ нашей народной жизни.
         НЪкогда, еще въ древнiя языческiя времена, этотъ день недЪли считался свободнымъ отъ работъ, т.е. праздничнымъ, замЪнявшимъ воскресные нынешнихъ христiанскихъ временъ. Въ эти дни собирались общественные сходки сосЪдей для торга, т.е. обмЪна своими произведенiями и всякими избытками хозяйства. Не привезъ кто нужнаго въ этотъ день, или получилъ на это новое требованiе, обыкновенно назначалъ срокъ исполненiя заказа и обязательство на установленный еженедЪльный торгъ и сборище, — на базаръ и ярмарку. Обычай этотъ сохранился до нашихъ дней не только въ мелочныхъ заказахъ, но и въ такихъ крупныхъ предпрiятiяхъ, какъ многотысячные платежи по вновь придуманнымъ векселямъ. Отъ Макарья до Макарья, т.е. отъ времени закупки товаровъ на Нижегородской ярмаркЪ до спуска флаговъ на ней же въ слЪдующемъ году, или отъ Макарья до Ирбита, — для сибиряковъ, отъ Макарья до Коренной или иной срочной ярмарки устанавливаются денежные платежи по вЪковЪчному русскому обычному торговому праву. Отъ базара до торжка; отъ послЪдняго до ближайшей ярмарки, — это значитъ одно и то же, что отъ пятницы до пятницы, но такъ, чтобы каждая изъ нихъ не нарушала въ исполнительности обЪта дружбы и взаимнаго кредита, — было бы слово твердо — по старинЪ. Особенно это было важно въ тЪ далекiя времена, когда не развито было бумажное производство съ вексельнымъ правомъ и работали на честное слово въ промыслахъ и торговлЪ.
         Что пятница была праздникомъ (въ подтвержденiе указанiю Толкового словаря Даля и въ опроверженiе предполагаемаго имъ объясненiя) и что она, по этому самому случаю, издревле была на Руси обЪтнымъ срочнымъ днемъ для исполненiя многоразличныхъ и неуловимыхъ обязательствъ, представляемъ вкратцЪ собранныя нами доказательства. Они собраны нашими личными наблюденiями и подкрЪпляются надлежащими ссылками изъ разныхъ источниковъ живыхъ (бытовыхъ) и мертвыхъ (письменныхъ).
         Девятая пятница, какъ девятый валъ въ разбушевавшемся морЪ, не чета другимъ днямъ въ году и, какъ исключительная, пользуется въ нашемъ народЪ и русскомъ быту особеннымъ почетомъ. Не обходятъ этого дня, считая его отъ дня св. Пасхи, ни Малая, ни БЪлая, ни Великая Русь: вся святорусская земля съ до-историческихъ временъ помнитъ и до сего дня чтитъ эту почтенную «девятуху».
         Не установлено въ честь ея особыхъ обрядовъ и игрищъ, какiя вообще полагаются для всякаго большого праздника, уцЪлЪвшаго отъ древнЪйшихъ историческихъ временъ. На нее не загадываютъ въ канунную ночь, не ворожатъ и не колдуютъ, не поютъ въ эту самую пятницу сложенныхъ на ея имя пЪсенъ, что также, при всякомъ праздничномъ случаЪ, обязательно. Непригодна она и попамъ, какъ такая, которая не устанавливаетъ ни поминокъ по усопшимъ, ни обЪтной мольбы въ воспоминанiе минувшихъ бЪдствiй и для отвращенiя грядущихъ, и ни въ какомъ случаЪ не разрЪшаетъ свадебъ, такъ какъ всегда бываетъ первою послЪ крапивнаго или всесвятскаго заговЪнья на строгiй голодный Петровскiй постъ. ПримЪтна и памятна эта пятница суевЪрнымъ да торговымъ людямъ.
         Если изъЪздимъ всю сЪверную Россiю вдоль и поперегъ, присмотрЪвшись къ тЪмъ днямъ, въ которые собирается народъ для вымЪна и покупки необходимыхъ товаровъ, то неизбЪжно убЪдимся въ томъ, что пятницамъ для маленькихъ торжковъ или базаровъ принадлежитъ самое видное мЪсто. Когда же товарный обмЪнъ производится въ обширныхъ размЪрахъ и вызываетъ людныя торговыя сходбища, удостоиваемыя названiя ярмарокъ — девятой пятницЪ отдается особенное передъ всЪми другими преимущество. Если мы сдЪлаемъ справку, даже самую легкую, напримЪръ, по сподручнымъ правочнымъ книжкамъ и возьмемъ даже самую толстую и болЪе общедоступную, каковъ «Всеобщiй календарь» Гоппе, то и здЪсь изъ спутаннаго перечня «ВажнЪйшихъ ярмарокъ въ Россiи» узнаемъ, что такъ называемымъ «девятымъ» отведено больше строкъ и мЪста, чЪмъ сосЪднимъ съ нею по времени вознесенскимъ, троицкимъ и ивановскимъ. ТЪмъ не менЪе говоримъ это про всю Великоросiю, а, принимая въ соображенiе исключительно ея cЪверную лЪсную половину, увидимъ, что большая часть «девятыхъ» съ двумя-тремя днями подторжья и самыхъ ярмарокъ, приходится производить въ грязи по колесную ступицу и въ слякоти по колЪна. Мы имЪемъ полное право удивляться такому неудобному выбору ярмарочныхъ сроковъ и, по усвоенной всЪми дурной привычкЪ, пуститься даже вь обличенiя, насмЪшки и гражданскiя сЪтованiя, но на этотъ разъ удержимся. Примемъ въ соображенiе то, что девятыя ярмарки, не смотря на бездорожицу и распутицу, все-таки вездЪ бываютъ многолюдны, что всЪ эти торговые съЪзды превращаются въ ярмарки въ тЪхъ преимущественныхъ случаяхъ, когда входятъ въ сближенiе и вступаютъ въ дЪловыя торговыя сдЪлки разныя мЪстности, исключительно удаленныя другъ отъ друга и не похожiя по роду занятiй и промысловъ. На девятыхъ, какъ на международныхъ промышленныхъ выставкахъ, собирается самый разнородный товаръ, именно такой, какого ни за какiя деньги нельзя прiобрЪсти въ тЪхъ мЪстахъ, гдЪ заусловлены одинъ разъ въ годъ на этотъ самый день эти самые большiе годовые съЪзды. Довольно указать на Коренную въ КурскЪ (убитую на нашей лишь памяти бойкою и ловко разсчитанною желЪзною дорогою), которая, именно, тЪмъ и была знаменита, что на девятую пятницу по ПасхЪ обЪ Россiи, сЪверная промышленная и южная земледЪльческая, здЪсь обмЪниивали взаимно свои издЪлiя.
         Умудрившiеся на тяжкихъ урокахъ въ борьбЪ съ суровой природой практическiе сЪверяне, привычнымъ способомъ, подвергаютъ себя неудобствамъ бездорожицы весенняго времени, именно съ тЪмъ, чтобы воспользоваться удобствами самой весны. Къ концу ея въ нашихъ деревняхъ выдается время нЪкотораго досуга. Тогда обезпечиваются на предстоящее страдное время полевыхъ работъ необходимыми предметами и орудiями, да кстати и легкимъ отдыхомъ съ прiятными развлсченiями на народЪ: либо въ большомъ селЪ, либо въ городЪ.
         Какою бы раннею ни была Пасха, къ девятой недЪлЪ послЪ нея, ко второй по пятидесятницЪ, посЪвы обыкновенно бываютъ окончены, а по положенiю даже и всЪ позднiе. Тянется то самое скучное время, когда при дЪлЪ не у дЪлъ, въ ожиданiи чего-то важнаго и отвЪтственнаго, надо бы дЪло дЪлать, а взяться не за что. Между тЪмъ теперь рабочiя руки всЪ на-лицо и дома. ВсЪ собрались на полевую страду, какъ бы далеко, ради подспорья и денегъ, ни уходили они на отхожiе промыслы. Даже фабричные баловни вылЪзли изъ-за ткацкихъ станковъ и побросали челноки и шпульки, и всЪ ткацкiя свЪтелки въ девяти среднихъ губернiяхъ заперты на замокъ до глубокой осени. Мужская сила явилась на выручку женской и теперь (обыкновенно съ послЪдних дней великаго поста) всЪ крестьянскiя земледЪльческiя семьи домой принесли съ заработковъ деньги. Починныя весеннiя работы задЪланы, но затЪмъ подъ руками не осталось ничего подходящаго и неотложнаго. Велятъ ждать. Желающiе могутъ приправляться и охорашиваться, но безпощадное и неустанное колесо еще не вертится, еще не захватываетъ всЪми петлями и спицами, еще не закручиваетъ до обморока и оцЪпенЪнiя, и сорвавшiйся съ одной петли, еще не попадаетъ и не крутится въ другой. Девятая и десятая пятницы, съ задними и передними соименными сосЪдками совпадаютъ именно съ этимъ временемъ гаданья и страховъ всего чаще за яровые всходы, которые называется въ деревняхъ «межипарьемъ». Эта пора отъ посЪвовъ до начала сЪнокоса, продолжающаяся иногда до четырехъ недЪль, позываетъ только на легкiя работы и обязываетъ лишь самыми грязными, на какiя охотливЪе посылаются дЪвки да ребята. Въ самомъ затрапезномъ платьЪ, подоткнувши высоко подолы, возятъ онЪ въ одноколкахъ навозъ со дворовъ на поля подъ озимые хлЪба, сваливаютъ на полосахъ кучами и потомъ, не торопясь и полегоньку, разбрасываютъ и запахиваютъ. По этой-то причинЪ самая пора называется также «навозницей». Исконные и коренные пахари запасаются силой и предпочитаютъ, во всемъ лучшемъ и чистомъ нарядЪ, потолкаться и погалдЪть на томъ и на другомъ торжкЪ въ ближнемъ сосЪдствЪ. Девятая пятница здЪсь — указчица, вопреки извЪстной пословицЪ, и, кромЪ торгу подходящимъ товаромъ, бываетъ еще тЪмъ хороша, что, собирая народъ во многолюдствЪ, облегчаетъ достаточнымъ хозяевамъ наймы рабочихъ. ПослЪ девятой и десятой, и безъ особаго напряженiя слуха, достаточно ясной становится близость одной изъ тяжелыхъ крестьянскихъ работъ. Стукъ по дворамъ и избамъ даетъ себя знать и подсказываетъ, что отбиваютъ косы, купленныя на пятницкихъ торгахъ вмЪстЪ и кстати съ серпами и другимъ необходимымъ желЪзнымъ товаромъ. Косы острятъ теперь, оттягивая лЪзвiе молоткомъ, въ родЪ тупой кирки, на маленькой наковальнЪ и потомъ подтачиваютъ на брускЪ и правятъ деревянной лопаткой, усыпанной пескомъ по смолЪ. ПослЪ Петрова-дня начинается законное и обязательное для всей сЪверной Руси время сЪнокоса (въ болЪе благодатныхъ странахъ по-западнЪе и по-южнЪе первый покосъ начинается недЪлей и болЪе раньше, чаще съ Иванова дня, т. е. — 24-го iюня).
         Я, впрочемъ, далеко забЪжалъ впередъ: весеннiя пятницы велятъ остановиться и задаютъ серьезный вопросъ о себЪ самихъ, о девятой и десятой въ особенности. Въ самомъ дЪлЪ подозрЪвается за ними что-то таинственное и символическое и при таковой исключительности ихъ, въ силу множества однородныхъ завЪдомыхъ народныхъ обычаевъ, предполагаются признаки языческихъ вЪрованiй не совсЪмъ ясные, по сравненiю, напримЪръ, съ семикомъ, колядой, купалой и т. п., какъ очевидно изношенные, а потому въ особенности любопытные.
         За справками всего благонадежнЪе отправиться туда, гдЪ старинная народная жизнь сохранилась цЪльнЪе и языческiя вЪрованiя мало поколебались и отлично сбереглись, благодаря изумительному домосЪдству жителей и разъединяющему географическому положенiю. Около года мнЪ привелось тамъ производить наблюденiя, видЪть эти самыя пятницы лично и слышать про нихъ довольно много, чтобы быть въ отвЪтЪ и разсказать объ одной пятницЪ, которая преслЪдуетъ всякаго, изучающаго нравы БЪлоруссовъ.
         Буквально, на первыхъ шагахъ, когда привелось удалиться отъ городовъ и отдаться наблюденiямъ въ бЪлорусскихъ деревняхъ, завЪтнымъ днемъ недЪли оказался не тяжелый день — понедЪльникъ и даже не воскресенье, называемое здЪсь по-старинному и по-славянски «недзЪлей» (недЪля). ВыдЪляется пятница или, по-тамошнему, «пяценка» и «петка» тЪмъ, что по всей этой лЪсистой, болотистой и исключительно земледЪльческой странЪ этотъ день полагается днемъ нерабочимъ: нельзя шить, нельзя купать ребятъ, мыть и золить бЪлье. Начатую работу, обойдя запретный день, кончаютъ въ субботу и съ тЪмъ, чтобы тогда же непремЪнно начать новую, предназначенную на слЪдующую недЪлю. До изумленiя старательный, терпЪливый и трудолюбивый бЪлоруссъ семи русскихъ губернiй въ этотъ день старается не работать на себя, не пашетъ полосъ пашни своимъ семействомъ. Онъ искушается на такой тяжкiй грЪхъ лишь по найму, трудится въ людяхъ и на чужихъ съ глубокой вЪрой, что эти уже примутъ на свою душу грЪхъ и отвЪтятъ за него, кому слЪдуетъ и, между прочимъ, самой ПятницЪ. Когда въ Великороссiи остались въ народной памяти и въ чести только три пятницы (9, 10 и въ особенности Ильинская), въ БЪлоруссiи, такимъ образомъ, опасны и страшны всЪ 52, и между ними требуютъ особеннаго себЪ почета и чествованiя всЪ весеннiя, до десятухи (десятой). На нихъ выпали всЪ праздники и игрища съ дудой и пЪснями, такъ называемыя «весенины». Понятно, что, пользуясь такимъ благопрiятнымъ обстоятельствомъ свободныхъ отъ работъ дней, на нихъ основались и тЪ сроки торжковъ, бЪлорусскихъ «кермашей» и «краснаго торга», которые особенно дороги и умЪютъ удачно подслужиться передъ страдою. Точно также всЪ работы въ большихъ хозяйствахъ, когда своими силами не управиться и надобится великорусская «помочь» или бЪлорусская «толока» за приличное угощенiе, вездЪ, по всему русскому западу, производятся въ эти дни, какъ бы въ воскресные или праздничные. Принося хозяйству значительную помощь, пятницы, какъ и прочiе обЪтные дни (заказанные по случаю градобитiй, сильныхъ наводненiй и другихъ народныхъ бъдствiй), — являются однимъ изъ основныхъ краеугольных камней нынЪшнихъ хозяйствъ. Въ то же самое время для неимущей братiи эти дни — великое спасенiе и утЪшенiе, и потому она здЪсъ является на глазахъ у всЪхъ первою и послЪднею, выманиваетъ и благодаритъ, непрестанно распЪвая за поящихъ, за кормящихъ, за весь мiръ православный.
         Въ БЪлоруссiи вышло естественнымъ путемъ также и то, что торговые дни разбросаны по всЪмъ пятницамъ, а болЪе удачнымъ и счастливымъ мЪстечкамъ досталось на долю по нЪскольку таковыхъ разомъ. Такъ, въ Могилевской губернiи, близь самаго губернскаго города, въ одномъ изъ самыхъ древнихъ мЪстечекъ, расположенномъ по подолу ДнЪпра, въ Полыковичахъ (встарину — Отмутъ) чествуются три пятницы; десятая, одиннадцатая и двЪнадцатая; въ гор. БыховЪ и мЪстечкЪ КричевЪ — десятуха, въ мЪстечкахъ ШкловЪ и Журавичахъ—девятница, да еще, сверхъ того, сама по себЪ, осенью Параскевьевская передъ днемъ 14-го октября, когда празднуется память мученицы Параскевы, нареченпыя Пятницы, пострадавшей при ДеоклитiднЪ въ Иконiи и, въ первыя времена христiанства на Руси, смЪнившей древнее божество кривичей. Уже потому оно было важно и почиталось сильнымъ, что потребовало такой замЪны, и боготворенiе его несомнЪнно было повсемЪстнымъ, такъ какъ понадобилось при этомъ религiозномъ переворотЪ изображенiе святой греческой не иначе, к къ въ видЪ изваянiй изъ дерева.
         Въ мЪстечкЪ ЛукомлЪ (въ СЪнненскомъ уЪздЪ Могилевской губернiи) таковое изваянiе «Пятенки» собираетъ въ 11-ю пятницу послЪ Великодня (св. Пасхи), до трехъ тысячъ человЪкъ богомольцевъ изъ трехъ сосЪднихъ губернiй (Могилевской, Витебской и Смоленской). При мЪстномъ храмЪ сохраняется камень, называемый «стопа», съ изображенiемъ креста и славянской надписи, которую, по причинЪ давняго, въ теченiе нЪсколькихъ столЪтiй, усердiя богомольцевъ, выражаемаго прикладыванiемъ губъ, въ настоящее время прочесть нЪтъ никакой возможности. Почитается камень, какъ святыня, но, по какой причинЪ и съ какого повода, нельзя было дознаться о томъ даже изъ темныхъ преданiй. Такую же чудотворную икону завЪдомо чтутъ еще въ мЪстечкЪ ДивинЪ (Гродненской губернiи) и въ послЪднее время еще съ усиленнымъ рвенiемъ съ той поры, когда, во время пожара, хотЪли ее вынести, но не могли сдвинуть съ мЪста. ВездЪ, конечно, пристраивается также шумный и живой торжокъ съ тою неизмЪнною особенностiю его, что количествомъ народа онъ, во всякомъ случаЪ, уступаетъ осеннимъ пятницкимъ торгамъ, когда свободны всЪ руки и покойно сердце. Полевыя работы всЪ кончены и начинается время отдыха; для всякихъ праздниковъ (если имЪется на что) — широкiй досугъ. Тогда выбираются сроками для сходокъ послЪднiя пятницы передъ колядами (Рождествомъ Христовымъ) и носятъ общее названiе «красныхъ торговъ». Впрочемъ, какъ бы ни путалась въ годовыхъ недЪляхъ удобная для торговъ обЪтная пора, она старательно выбираетъ преимущественно пятницы.
         Всматриваясь въ списки ярмарочныхъ сроковъ, невольно убЪждаешься въ томъ, что если обойденъ гдЪ нибудь занимающiй насъ день, то, навЪрное, потому, что по сосЪдству въ другомъ ближнемъ мЪстЪ воздано ему обязательное вниманiе. Точно также кажется, что если весеннiя и осеннiя ярмарки прiурочены къ другимъ выдающимся праздникамъ, ежегодно смЪняющимъ дни, то устроилось это лишь за недостаткомъ требуемаго числа пятницъ, т. е. спросъ совершенно превысилъ на этотъ разъ предложенiе. Изъ пятницкихъ торговъ въ этомъ древнЪйшемъ русскомъ краЪ составляется поразительно длинный списокъ: достаточно сказать, что на одну Могилевскую губсрнiю приходится 17 пятницкихъ ярмарокъ и въ 14 городахъ и мЪстечкахъ происходятъ базары, обязательно въ каждый пятый день христiанской недЪли, несомнЪнно бывшiй главнымъ праздничнымъ и первымъ въ недЪлЪ у языческихъ кривичей. Соображаясь же съ тЪмъ обстоятельствомъ, что и у западныхъ славянъ (у сербовъ въ баднiй день, у босняковъ, галичанъ и т. д.) почитается «святая Пятка» (и ее поминаютъ во всЪхъ молитвахъ по поводу хлЪбнаго урожая рядомъ съ Пресвятой ДЪвой) — въ БЪлоруссiи пятницкiе торги, часовни на подолахъ рЪкъ и при нихъ игрища, церкви во имя св.Параскевы служатъ признаками и прямыми указанiями на древнЪйшiя славянскiя поселенiя въ краЪ, совершившiяся во времена до-христiанскiя.
         Въ самомъ дЪлЪ, при учетЪ пятницкихъ храмовъ во всей обширной бЪлорусской странЪ сравнительно большое число ихъ рЪзко бросается въ глаза и притомъ часто сопровождается следующими обстоятельствами. Первый христiанскiй князь въ землЪ кривичей (Брячиславъ, а по другимъ Вячеславъ) строитъ въ стольномъ городЪ ПолоцкЪ три храма: Софiи, Бориса и Пятницу въ 1203 году. Первая православная церковь въ ВильнЪ (и притомъ каменная и, конечно, весьма небольшая, недавно возобновленная), та самая, въ которой Петръ Великiй крестилъ предка нашего безсмертнаго поэта А.С.Пушкина — любимаго арапа Ибрагима (Ганибала) построена женой литовскаго князя Ольгерда, княжной витебской Марiей, на мЪстЪ языческаго капища около 1330 года. ЗдЪсь она и погребена*).
         Изъ другихъ историческихъ памятниковъ выводится именно то прямое заключенiе, что славянская Пятница, какъ божество, была покровительницею усопшихъ душъ. Монастыри ея всЪ — кладбищенскiе или, какъ называли встарину, «божедомки». Въ такомъ смыслЪ вЪрованiе это перешло и въ Великую Россiю, на Востокъ и СЪверъ, гдЪ изваянiямъ Пятницъ принадлежитъ такое же исключительное право и почтенное мЪсто, гдЪ пятницкiя церкви богаты синодиками, такъ какъ богатые люди предпочитали творить молитвы за своихъ умершихъ именно здЪсь. Поэтому Пятница явилась покровительницею убогихъ и нищихъ во всей древней Руси, и около этихъ церквей (обычно выстроенныхъ на подолЪ, т.е. у рЪкъ и самой воды) во всЪхъ мЪстахъ селилась нищая братiя своими хатами и логовищами**). ГдЪ не было воды, тамъ непремЪнно рыли колодцы и пруды. До сихъ поръ бЪлорусскiя женщины не перестаютъ молиться святой ПятенкЪ о дождяхъ для урожаевъ, поступая при этомъ такъ:
         Когда наступаетъ время жатвы, одна изъ деревенскихъ старухъ, легкая на руку и этимъ достоинствомъ всЪмъ извЪстная, отправляется въ поле ночью и сжинаетъ первый снопъ. Связавъ его, ставить она на землю и три раза молится въ это время ПрасковьЪ-ПятницЪ, чтобы помогла рабамъ Божiимъ (помянетъ всЪхъ женщинъ своей деревни, на которыхъ, по бЪлорусскому хозяйскому обычаю, лежитъ обязанность жнитва). Проситъ старуха объ окончанiи, безъ скорбей и болЪзней, тяжелой работы и быть заступницей отъ лихихъ людей, особенно тЪхъ, которые умЪютъ дЪлать «заломы». ЗатЪмъ беретъ она свой снопъ и, крадучись ото всЪхъ, несетъ его въ свою избу. Всякая встрЪча при этомъ — недобрый знакъ.
         Для окончательнаго подкрЪпленiя представленныхъ здЪсь наблюдеiй и убЪжденiя въ древнЪйшемъ значенiи пятаго дня всЪхъ годичныхъ недЪль, въ той же БЪлоруссiи поступаютъ такъ:
         Осенью, въ урочный день поминокъ по родителямъ, въ такъ называемый праздникъ «дзядовъ» (дЪдовъ), непремЪнно вечеромъ, съ пятницы на субботу, каждый домъ для своего семейнаго покровителя — духа-дЪда — печетъ блины, рЪжетъ кабана (свинью), и варитъ борщъ съ саломъ, которыхъ бываетъ четыре сорта. ВсЪ эти кушанья въ горшкахъ и на латкахъ разставляются по лавкамъ. Выступаетъ живой дЪдъ, самый старшiй старикъ, беретъ черепеньку съ угольями въ родЪ церковнаго кадила, кладетъ въ нее смолу и машетъ, чтобы охватило дымомъ кушанья. Сядетъ онъ за тЪмъ за столъ, положитъ на него плеть и зачитаетъ самодЪльныя молитвы безъ склада и смысла, — и 6Ъда тому, кто осмЪлится усмЪхнуться: — подъ руками лежитъ и орудiе расправы. А безсмысленныя и смЪшныя молитвы читаетъ старикъ передъ всякимъ блюдомъ, послЪ чего слЪдуетъ легкiй загулъ. Меня увЪрялъ этотъ самый живой образъ и религiозное лицо кривскаго культа, старЪйшина Несторовой лЪтописи, заблудившiйся въ бЪлорусскихъ пущахъ до нашихъ дней, что маленькая семья въ этотъ вечеръ выпиваетъ не меньше четверти водки.
         ПослЪ всего сказанного намъ уже не зачЪмъ переходить въ Великороссiю, потому что если и попробуемъ поступить такъ, то неизбЪжно встрЪтимся съ тЪмъ же языческимъ обликомъ пятницы, нЪсколько потускнЪлымъ (сравнительно съ БЪлорусскимъ) и съ христiанскими образами Параскевы, совершенно потемнЪвшими отъ времени. Великоруссы на большую часть вовсе забыли въ чествуемыхъ пятницахъ соименное имъ женское божество. Но изваянiя св. мученицы Параскевы въ очень многихъ мЪстахъ по сЪверной лЪсной Россiи (въ особенности по Олонецкой губернiи, вплоть до села Шуи, Архангельской, лежащаго уже на берегу БЪлаго моря) почитаются либо явленными, либо чудотворными. Они занимаютъ видныя мЪста (въ красивыхъ и богатыхъ кiотахъ), либо въ церквахъ, либо въ нарочно сооруженныхъ часовняхъ, при обязательныхъ родникахъ и копаныхъ колодцахъ. ЗатЪмъ, кто же по всей Россiи не благоговЪетъ въ страхЪ передъ Ильинской Пятницей?

_______________

         *) Во всЪхъ завЪдомо-древнЪйшихъ городахъ неизбЪжно являются пятнидкiя церкви, такъ что перечисленiе и указанiя постройки въ первые годы христiанства на Руси становится совершенно излишними. Припомнимъ лишь при этомъ, что имя Параскевы было любимымъ въ великокняжескихъ древнихъ родахъ, и дочь того же полоцкаго Брячислава, отданная замужъ за Александра Невскаго, носила это же имя.
         **) Такъ, между прочимъ, было и близъ Москвы, въ Троицко-Сергiевой лаврЪ, гдЪ Дольный или Пятницкiи монастырь (отъ котораго сохранилась теперь только кладбищенская церковь подъ лаврской горой, на ПодолЪ) собралъ слободку изъ бЪдныхъ и потребовалъ отъ обители особаго прiюта для убогихъ и престарЪлыхъ, преимущественно, женщинъ.

____________________

Публикуется по изданию «Крылатыя слова», по толкованiю С.Максимова, С.-Петербургъ, Изд. А.С.Суворина, 1890 г., без изменения пунктуации и орфографии на современную.

Примечание: здесь "Ъ" обозначает "Ять", а "i" – "и".

       Редакция журнала «Колесо» приглашает авторов и просто творческих людей к общению, сотрудничеству и продвижению настоящего искусства.

       Авторы опубликованных материалов получат вознаграждение. Сумма вознаграждения никак не зависит от объёма публикации и равна 150 рублям (подробности на странице http:// koleco. boom.ru/abtor.htm ).

Http://www.koleco.boom.ru                              Эл.почта: koleco@inbox.ru