Выпуск №9

(июль-август 2007 г.)

Литературный журнал

"КОЛЕСО"

Количество
читателей - 610

Литературная страница

Проза

Андрей Потылицын

Короткая повесть

         Среди лотков с крупой и помидорами стоял цыган в зеленом пиджаке поверх ярко-красной футболки с надписью «Dolche & Gabanna». В руках, будто огромную рыбину, цыган держал длинную, метра на три, цепь. Цепь своей неуместностью на городском рынке сразу бросалась в глаза, хотя и её хозяин тоже был фигурой любопытной, и не только благодаря наряду клоуна-неудачника. С какой-то мистической отрешенностью и безразличием цыган стоял почти в центре бурлящего рынка. Но цепь сразу показалась мне важнее цыгана. Она была кованой и явно старинной. Звенья были не круглыми, а вытянутыми, почти прямоугольными. Собаку на такую цепь не сажают, её не порвать, пожалуй, и медведю… Странно, что именно с мысли о медведе всё и началось.

         Старый цыган Михаил конечно же не всегда был старым. Когда-то он был просто цыганом, хотя и таким, которых сейчас в таборах называют «цыган-которых-теперь-не-бывает». Он шел по огромной стране вместе со своим табором и зарабатывал тем, что выступал на всяческих увеселительных мероприятиях, иногда стихийных, со своим дрессированным медведем. А вот медведь- то у Михаила был всегда, потому что никто не помнил, откуда и как появился медведь, равно как и то, что в таборе не могли уверенно сказать, был ли медведь когда-нибудь медвежонком, или сразу появился на свет в виде жуткого девяностокилограммового монстра. Медведь, и это знали все в таборе, подчинялся и, казалось, вообще воспринимал в окружающей среде только Михаила. И потому никто лишних вопросов не задавал – себе дороже могло выйти. В таборе ходили истории о том, что по меньшей мере человек пять или шесть пали жертвой своей неосторожности или бравады в отношении медведя. Пополнять этот список веселому цыганскому народу не хотелось.
         Выступление Цыгана и медведя на ярмарках и свадьбах всегда было одинаковым: цыган выходил в круг, садился на вынесенный для него стул и начинал неспешно перебирать струны гитары. Это была не музыка, а какой- то набор звуков, полуаккордов, внезапных коротких импровизаций. Медведь в это время был привязан цепью к ноге цыгана, и, заслышав звуки гитары, зверь, поднявшись на задние лапы, начинал свой необычный и жутковатый танец. Тихонько порыкивая и по- особенному похрюкивая, медведь, качаясь, двигался вокруг своего аккомпаниатора. Гитара не умолкала, и медведь все кружил вокруг цыгана до тех пор, пока цепь не обвивала ноги сидящего в центре в семь-восемь витков, и оба артиста оказывались прикованными друг к другу практически вплотную. В этот момент звук гитары обрывался и наступала тишина. Медведь, не отрываясь, в упор смотрел на своего хозяина. А тот, выдержав положенную для кульминационного момента паузу, доставал из нагрудного кармана неизменно зеленое яблоко и заталкивал его в страшную пасть зверя. После чего снова принимался извлекать всё те же звуки из простенькой гитарки с бантом. Медведь возобновлял свой хоровод, но уже в обратном направлении, понемногу освобождая цыгана из объятий тяжелой цепи.
         Однажды кто- то из таборной молодежи, решив подшутить над Михаилом, перед самым выступлением незаметно стащил заготовленное для медведя яблоко. Михаил не заметил пропажи и приступил к своему неизменному представлению. В момент, когда медведь скрутил цепью своего хозяина и остановился, глядя в лицо цыгана, наступила совсем иная пауза. Многим показалось, что стало трудно дышать, будто бы какой-то невиданный насос начал откачивать воздух из пространства вокруг странной пары в центре круга зрителей. Михаил, не отрываясь, смотрел в глаза медведю, но тот взгляда не отводил и всё ждал своего обычного лакомства. Через несколько секунд зверь угрожающе заворчал, годами неизменный ритм выступления распадался. В глазах зверя появился страх, но очень скоро он сменился на искорки безумия. Гортанное ворчание медведя стало переходить в рёв. И тут Михаил, который казалось окаменел, вдруг резко подался вперед к лохматому уху медведя и что-то быстро-быстро сказал ему на ухо. Зверь отпрянул, едва не свалив опутанного цепью хозяина на землю. А Михаил уже заиграл свою безумную музыку, и медведь, входя в привычный ритм происходящего, продолжил свой номер, постепенно распутывая цепь.
         Когда публика, не почувствовав того, насколько она была близка к кровавому зрелищу, разошлась, и медведь был водворен в свою клетку, Михаил направился к шумной кучке молодых цыган. Он безошибочно ткнул пальцем в похитителя яблока. Парень побледнел, но смотрел на Михаила дерзко, всем своим видом давая понять, что готов по-мужски ответить за свой поступок. Но Михаил, вопреки предвкушению молодежи, не кинулся на обидчика, даже не замахнулся на него. Цыган резко подался вперед, как давеча во время выступления к медведю, почти касаясь губами лица озорника, громко и отрывисто произнес одно слово:
         - Дхамг.
         Парень, еще минуту назад готовый к смертельной схватке, поник, даже показалось, что он стал меньше ростом. Лицо его из бледного превратилось в мертвенно-зеленоватое. Глаза остановились, он будто бы смотрел сквозь Михаила и видел у него за спиной нечто большее, чем просто цыганские повозки. А Михаил, резко развернувшись, зашагал прочь. Когда он скрылся за пологом своей повозки, молодые цыгане обступили застывшую фигуру своего товарища и стали наперебой переспрашивать шутника, что сказал ему Михаил. Им показалось, что они не расслышали произнесённое слово, но парень стоял безмолвно и неподвижно. Из его глаз медленно выкатывались крупные слезинки, а на штанах спереди расплывалось тёмное пятно…
         Вскоре, после этого случая молоденький цыган, стащивший у Михаила яблоко, по-тихому исчез из табора. Поговаривали, что он подался в какую-то артель под Астраханью, но наверняка не знал никто. Ещё говорили, что вскоре его зарезали в пьяной драке, вспыхнувшей при дележе сезонного заработка артельщиков. Больше желающих пошутить над Михаилом и его медведем в таборе не находилось…
         Шло время и менялись времена. Табор перестал кочевать и, не без нажима со стороны заботливой советской власти, осел в самовольно захваченной, а затем и благосклонно выделенной, пятиэтажке на безымянной окраине промышленного уральского города. Цыгане постепенно нашли себе новые источники доходов. Торговали невесть откуда привозимой косметикой и импортными шмотками, гадали и приворовывали на рынках и вокзалах. Михаил тоже осел вместе со своим табором. Семьи у него не было, седых волос всё прибавлялось, а зубов заметно убавилось. Жизнь катилась к закату, и идти старому Михаилу было некуда, да и незачем. Регулярные выступления с медведем как-то сами собой прекратились, и случались лишь по поводу какой-нибудь необычайно грандиозной цыганской свадьбы, да и то после длительных чинных переговоров, сопровождаемых немалым гонораром.
         Михаила в таборе уважали и даже любили. К старости у него открылся ещё один талант – необычайный дар врачевателя. Хотя сказать про Михаила «лечил» было бы неверно. Он только объяснял болезнь. Но с величайшей точностью и массой чисто медицинских подробностей. Настолько точно, что опытные врачи, выслушав монотонное чтение по бумажке от пациентов Михаила, просто разводили руками и назначали курс лечения, согласно диагнозу, установленному старым цыганом.
         От медведя Михаил избавляться не стал. Собственноручно сколотив во дворе таборной пятиэтажки сарай, дважды в день кормил зверя, что неизменно сопровождалось известным всей округе рёвом зверя и звоном старинной цепи, на которой сидел медведь. Поначалу с медведем не все было гладко. Пару раз идилию нарушал местный участковый, требуя устранения опасного животного из жилого района. Но с участковым побеседовали старшины из табора, поулыбались золотыми улыбками, покивали курчавыми сединами, как положено, попили водки. И в конце концов нашли таки компромисс. Участковый стал сговорчивее, затем улыбчивее, а когда стал ещё и несколько богаче – то и вовсе сделался душой-парнем и сторонником идеи единения человека и природы.

         Катастрофа случилась в самом конце семидесятых годов. Тогда, на исходе осени, весь город только и судачил о предстоящей свадьбе. Самый главный областной партийный босс из большого белого дома над белой рекой решил выдать младшую и самую любимую дочь замуж. Уже и жених был подобран из достойных. А чтобы покрасоваться перед окрестными партийными боссами, во множестве приглашенными на торжество, было решено организовать для гостей свадьбы грандиозную развлекательную программу. На каждой кухне в городе той осенью с восхищением перечислялись звёздные фамилии, от которых аж дух захватывало. Даже сам Бисер Киров обещал быть! Самые горячие головы на полном серьёзе утверждали, что ведутся переговоры с Челентано, но в это уж мало кто верил…
         Помимо звезд всех величин и степеней яркости в программе свадебного концерта были и национальные ансамбли и коллективы, оперные фрагменты, цирковые номера. Не были обделены вниманием устроителей торжества и цыгане. Ну какая, скажите на милость, барская пирушка без цыган? Хоть и в провинции живем, а «Жестокий романс» видели, знаем. Короче говоря, из Москвы был выписан цыганский ансамбль «Ромэн». И во всей этой предконцертной суете кто-то вспомнил про необычный, можно сказать первобытно-необычный, номер с медведем…
         Ясным октябрьским утром к подъезду цыганской пятиэтажки мягко подкатила черная «Волга». На крыльце уже стоял сияющий, неправдоподобно отглаженый и причесанный участковый. Из «Волги» выпрыгнули бодрые работники обкома комсомола, которым и было поручено мобилизовать весь местный фолклорно-эстрадный потенциал, в который и были включены старый Михаил и его медведь. Комсомольские вожаки, ведомые предупредительным участковым, направились к Михаилу, с ходу поставили ему задачу, наметили сроки репитиций и генерального прогона, не забыв напомнить о необходимости строгого соблюдения цыганской народной формы одежды и опрятности животного в ходе выступления. Михаил спокойно выслушал бойких и говорливых вожаков, а когда они утихомирились, коротко и категорически им отказал. Вожаки поначалу онемели, затем переглянулись, видимо не веря ушам своим. Участковый пошёл фиолетовыми пятнами и стал зачем-то похлопывать себя потеющими ладонями по бокам. Видимо нашаривая табельное оружие. Однако лидеры ленинского комсомола областного масштаба оказались ребята хоть и гордые, но терпеливые и, очухавшись, принялись вкрадчивыми голосами объяснять Михаилу о чем и, главное, о ком собственно идет речь. Какая честь ему, подозрительному и в общем-то антисоциальному элементу, оказана. На этот раз вожаки говорили более пространно, но бойкости поубавилось. Михаил опять вежливо и, казалось, с интересом слушал. А выслушав, без затей и дипломатических переходов послал агитаторов по общеизвестному в России адресу. Послал убедительно, со знанием дела. Настолько убедительно, что вся делегация не сговариваясь и, даже не переглянувшись, убралась восвояси. Только участковый на пороге задержался и, не оборачиваясь, прошевелил губами длинное матерное ругательство, энергично грозя пальцем возле входной двери.
         На следующее утро во дворе цыганского дома произошло то, что мы теперь привычно называем «спецоперацией правоохранительных структур». С двух сторон двора к подъезду, где жил старый Михаил, подъехали канареечного цвета милицейские «уазики», из них высыпали дюжие милиционеры и направились, разделяясь на две группы, к сараю с медведем и в квартиру к Михаилу. Цыгана вывели на улицу и вручили ему заранее выписанный акт о нарушении общественного порядка «…в форме содержания недозволенного животного в недозволенном месте…». После чего бравые служители правопорядка взломали двери сарая и, отворив их настеж, открыли беспорядочный огонь из табельных «макаровых». Михаила всё время, на всякий случай, держали под локти участковый и румяный сержант милиции с начищенным комсомольским значком на груди.
         Лицо у Михаила заострилось, он не издал ни звука. Даже тогда, когда стрельба смолкла и милицейская шайка споро поволокла окровавленную тушу медведя из сарая и с огромным усилием затолкала мёртвого зверя в арестантский отсек «уазика». Весёленькие жёлтенькие машины резво покинули оглохший от стрельбы двор. На всякий случай, покинул поле битвы и участковый. А Михаил, шатаясь, пошел к сараю. Изо всех окон дома за ним наблюдало потрясённое и перепуганное цыганское общество.
         В сарае Михаил пробыл не долго, вышел твёрдо ступая и неся в руках цепь, которую милиционеры за ценность не сочли, или из стены вырывать поленились. Михаил скрылся в своём подъезде. Больше цыгане его не видели никогда. И что особенно странно, в свете последовавших за расстрелом несчастного медведя событий, соседи утверждали, что Михаил не покидал больше своей квартиры. Во всяком случае живым…

         Осень закончилась, и наступил день, на который была назначена свадьба дочери партийного босса. В огромном зале тянулись за горизонт столы с накрахмаленными до скрипа скатертями, хрусталь люстр отражался в начищенном паркете и не менее начищенных башмаках официантов. Веселье было в самом разгаре, но еще не перешло в угар. Великая Алла сменяла на импровизированной сцене не менее великого Валерия, и Бисер Киров тоже был. Челентано, понятное дело, не приехал.
         Всеобщий восторг от происходящего нарастал и выражался во всё удлиняющихся здравницах молодым и, конечно же, их сановным родителям. Московские гости благосклонно кивали и устало поедали деликатесы…
         До сих пор не находится внятного объяснения тому, каким образом на это сугубо закрытое торжество проник старый цыган. Но факт остаётся фактом.              Неожиданно всё внимание многочисленных гостей оказалось прикованным к щуплой фигуре старика, невесть откуда появившегося в банкетном зале.
На фоне разодетой публики цыган выглядел вызывающе, даже абсурдно, бедно одетым в свой заношенный, потерявший форму пиджак, мешковатые серые штаны и шляпу с обвисшими полями и засаленной лентой. Но не это приковывало внимание публики к фигуре Михаила. Все смотрели на огромную цепь. Она, словно живая, играла и билась в руках цыгана. Музыка как-то сама стихла. А Михаил тем временем сделал шаг по направлению к столам, и неожиданно цепь взметнулась вверх и тяжело рухнула в тесноту тарелок и салатниц, круша под собой хрусталь бокалов, благородный фарфор и прохладную дымку импортных коньячных бутылок. Взвизгнули сановные жены, забурчали было хмельные слуги народа. Но Михаил уже неумолимо двигался между двумя рядами столов, и цепь в его руках методично взлетала и падала то направо, то налево. По залу покатились грохот, звон и мерный резонансный гул и хруст, издаваемый добротной мебелью.
Михаил довольно быстро добрался до головы стола, где, оторопело откинувшись на высокую спинку стула, хозяин тупо наблюдал картину уничтожения праздника. Где-то далеко, позади Михаила, в зал ворвались два молоденьких милиционерика в белых рубашках. А Михаил перегнулся через стол и в нарастающем вокруг гвалте что-то быстро, но жёстко говорил оцепеневшему окончательно партийному боссу. Когда цыган закончил говорить и выпрямился, милиционеры как раз преодолели дистанцию и стали ломать старика с максимально возможным рвением. Но тут случилось совсем странное дело – босс вскочил с места и, как-то жалко замахав руками, повелел цыгана не вязать, а выпроводить и отпустить. Милиционеры, окончательно одурев от нереальности происходящего, повиновались высочайшему приказу…
         Спустя несколько дней соседка старого Михаила, почуяв скверный запах, нашла цыгана мёртвым. Старик лежал на своей кровати одетый во все парадное. Глаза его были закрыты, в руках была зажата старинная цепь с продолговатыми звеньями. Она как диковинная змея свернулась на груди покойника… Потом цыганки шептались, что, дескать, больших трудов стоило вытащить ту цепь из окоченевших рук Михаила…

         Я, не торгуясь, купил у молодого цыганёнка цепь, хотя и заметил, что он, уловив своим цыганским радаром мою заинтересованность, явно удвоил цену. На последок я спросил его, зачем он продал цепь. На мой вопрос цыган туманно сослался на то, что, дескать, мать его заставила это сделать, в доме скоро свадьба, а старуха верит во всякую чепуху… На этом мы расстались. Цыган мгновенно растворился в толпе, а я направился со своей увесистой ношей домой.
         Дома я рассмотрел цепь повнимательнее, и, кроме необычной формы звеньев, обнаружил, что на каждом из звеньев выбита надпись на незнакомом языке. По прошествии какого-то времени я показал цепь своему приятелю-полиглоту, и тот с уверенностью сказал, что надпись на звеньях цепи выполнена на языке хинди. Значения единственного слова, повторяющегося на каждом звене цепи, мой приятель не знал, но сказал, что в транскрипции оно, по-видимому, звучит как «ДХАМГ»…

«Зеленый Мыс», лето 2002г.

Смерть Саида

         Богатым и удачливым был купец Саид , но был у него один недостаток, с которым он, как не старался, справиться не мог. Саид был чрезвычайно суеверен. Он верил во всякие предсказания и приметы. Не ускользали от внимательного взора Саида многочисленные черные кошки, чихающие на дорогу верблюды и вороватые цыгане. А перед каждым караванным переходом Саид непременно навещал гадалку-прорицательницу , сидящую в вонючем цветастом шатре на главной площади родного города Саида.
         И в этот раз , перед караванным переходом в Каир, с грузом шелка и пряностей, Саид направился к прорицательнице , чтобы привычно пуститься в свой поход со спокойной душой.
         Прорицательница долго темнила , впрочем как и обычно, рассуждала о бренности всего и вся, попутно плакалась о своей безденежной судьбе, жаловалась на бездушие и жадность редких клиентов. Саид привычно помалкивал, кивал и пропускал болтовню мимо ушей, а в положенный по ритуалу момент выложил на цветистый ковер, заранее отобранный золотой кругляк со строгим латинским профилем. Прорицательница , тут же оживившись , перестала болтать, смахнула золотой в свой кошель и резво принялась мешать волшебные камушки в мешочке, поминутно доставая их по одному и шепча что-то себе под нос. Потом она внимательно, и как-то необычно строго посмотрела на Саида.
         - Ты отправляешься в Каир… - произнесла она осторожно, скорее утверждая, чем спрашивая.
         - Да, - Саид почему-то подумал, что об этом она могла и на рынке узнать, но тут же устыдился своих подозрений.
         - Там тебя поджидает твоя смерть.
         И все. Больше она ничего не стала говорить, как Саид ни пытался выведать у нее подробности . Купец был вынужден вернуться к своему снаряженному каравану в глубоком смятении. Верблюды, уже навьюченные и напоенные впрок,
меланхолично перебирали губами. Погонщики, больше для вида, в который раз проверяли, хорошо ли привязана поклажа. Все ждали последней команды отправляться в путь. Но Саид все медлил. Он пытался уговорить самого себя, что слова полоумной рыночной гадалки нельзя воспринимать всерьез, но у него ничего не получалось. Саид верил в предсказания, и в конце концов, они никогда не подводили его… Наконец торговец решился и подозвал к себе старшего погонщика.
         - Мы не идем в Каир, мы идем в Дамаск, - объявил свое решение Саид.
         - Но , господин…- начал было старший погонщик верблюдов.
         - «Но» здесь говорю только я! – вскричал Саид, - я сказал в Дамаск, путь туда короче, а денег я вам заплачу, как уговаривались до Каира. Все!
         Старший погонщик не стал больше возражать. Смиренно поклонившись, он ушел отдавать распоряжения своим людям, и вскоре караван уже был на пути в Дамаск.
         Переход каравану удался легко и почти без потерь( один верблюд сломал ногу, и его пришлось прирезать, да пара погонщиков пропала по дороге – то ли львы поживились ими во время ночевки, то ли заплутали неразумные люди во время короткой, но жестокой песчаной бури). Саид переходом остался доволен. Но в легкости и безмятежности пути есть, как известно, и другая сторона – слишком много времени на размышления. И хорошо, когда эти размышления отрадны. А размышления Саида, отнюдь, не были радостными, он всю дорогу до Дамаска думал о злополучном предсказании . Вспоминались случаи из жизни, а иногда и из старинных сказок, о всяческих пророчествах. В сказках, да и в жизни тоже, пророчества были сплошь страшными и, как правило, сбывались с точностью… Несчастный Саид не мог решить, как ему относиться ко всему случившемуся – верить и остерегаться, или отмести в сторону болтовню прорицательницы и спокойно жить дальше… Не верилось ни в то, ни в другое, а человеку так трудно быть в гармонии с самим собой без веры…
         За всеми этими мыслями и сомнениями Саид почти позабыл о небольшом событии, которое, пожалуй, было единственным развлечением за весь длительный и скучный переход до Дамаска.
         В самом начале пути, когда караван Саида еще не отошел далеко от родного города, вереницу тяжело нагруженных верблюдов нагнали всадники на дорогих , быстроногих лошадях . Всадники были богато одеты и заговорили строго и властно .Они быстро выяснили, кто в караване главный, и один из всадников повелительным тоном обратился к Саиду.
         - Правитель нашего города узнал, что ты, купец, направляешься в Дамаск. Правитель повелевает тебе доставить эмиру Дамасскому этот ларец, - всадник наклонился к седлу и передал Саиду ларец, замотанный в парчу, - А чтобы тебя не ограбили по дороге, или помыслы твои не помутили разум твой, правитель дает дюжину лучших воинов в охрану. Радуйся же, купец, чести, оказанной тебе!
         На этом и порешили. Всадники галопом умчались обратно в город, а караван продолжил свой размеренный путь под надежной охраной грозных, но скучающих воинов правителя. Саид же опять погрузился в свои невеселые размышления…
         По приезду в Дамаск купец первым делом сбыл свой товар, что далось ему на удивление легко и быстро, выручив даже сверх того, что ожидалось. Погонщики верблюдов во главе со старшиной получили расчет, как положено заикнулись о надбавке, но и не получив ее отбыли восвояси вполне довольными. А приставленные к каравану воины отделились от каравана у стен Дамаска, ибо считается неучтивым пребывание чужих солдат в дружественном городе. И только завершив привычный круг дел, Саид с ужасом вспомнил о ларце. « О, Аллах! Горе мне неразумному! Вместо того, чтобы первым делом отправиться ко двору эмира и передать ему ларец, я выгадывал цену на свой товар и ломал комедию с погонщиками! Не сносить мне головы, и поделом…» С этими невеселыми мыслями Саид поспешил во дворец эмира Дамасского. Стража у входа во дворец, едва услышав по какому делу прибыл купец, мгновенно расступилась, и Саид беспрепятственно и в срочном порядке был препровожден к эмиру.
         К великому удивлению Саида, эмир не проронил ни слова упрека по поводу задержки с доставкой ларца. Эмир выслушал, явно в полуха , витиеватые извинения Саида, в которые хитроумно были вплетены льстивые пассажи и ужасающие подробности путешествия, призванные смягчить вину купца. Но не дослушав Саида, эмир вдруг резко встал и, воздев руки кверху вскричал:
         - Купец! Довольно я услышал твоих глупостей! О таких скороходах , как ты , в народе говорят « только за смертью посылать»… Где ларец?
         Саид с поклоном протянул запертый ларец, и эмир, не скрывая волнения, принял его в обе руки будто бы стеклянный сосуд . Помедлив немного,  эмир развернулся на месте и стремительно выбежал из зала. Саид понял, что аудиенция благополучно завершена, купец облегченно перевел дух и улыбнулся. Пора было выбираться из дворца эмира. Он знал, что несмотря на благополучное завершение приема, во дворце его отнюдь не ждут угощенья и отдых. В самом разгаре был Священный Месяц, не могло быть и речи о пирах и удовольствиях. Саид притворно вздохнул и было засобирался восвояси, когда из-за занавески его кто-то окликнул. Кто-то звал Саида по имени. Купец стал шарить по стенам взглядом, пытаясь отыскать зовущего. Тихий голос опять окликнул Саида, голос был еле слышен, но при этом необъяснимо приятным. Саид воспрял духом, предчувствуя хоть какое-то приключение в стенах дворца. Быть может, эмир все- таки решил отблагодарить добросовестного курьера за труды, но не стал делать этого сам, из благочестивых соображений, поручив вассалам ? А вдруг это одна из многочисленных жен эмира? Интересно было бы увидеть жену эмира Дамасского, говоря,т их у него больше семидесяти, и все отборные красавицы, даже старшие…
Саид, как и все торговцы со времен Магомета, был чрезвычайно мечтателен ,но слегка глуп. Его грезы оборвал окрик, уже совершенно нетерпеливый :
         - Саид , ну что же ты!? Иди сюда!
         Из-за занавески показалась рука с тонким, изящным запястьем и кольцом белого металла на среднем пальце. Рука манила Саида, и купец ринулся за занавеску, позабыв о всяких приличиях и прикидывая на ходу, во что эмир оценил его, Саида, услуги…
         Проникнув за занавес, купец буквально столкнулся с женщиной, звавшей его. Она была закутана в какое- то непонятное одеяние, какого Саид не встречал у женщин ни в чужих краях, ни у себя на родине. Одежда, сотканная из почти невидимых нитей, почти не скрывала фигуры незнакомки, но при этом искрилась и создавала сияющий ореол, не позволяющий рассмотреть детали… Саид опешил на мгновение, растерявшись и не зная, что же делать ему дальше. Слишком быстрая смена мечтаний на неожиданно близкую реальность смутила купца. Однако женщина (как это, впрочем, бывает почти всегда в подобных ситуациях), похоже лучше Саида знала, как поступать дальше. Она взяла купца за руку и мягко, но уверенно повела его за собой по коридору, уходящему из-за занавеса вглубь дворца.
         Они долго шли по коридору с глухими, ничем не украшенными стенами в полном безмолвии. Саид, как ни напрягал свой скудный на амурные выдумки ум, не мог придумать, с чего бы начать разговор с незнакомкой, увлекающей его в неизвестность. А женщина, похоже, вообще не считала нужным тратить слова попусту раньше времени. Она плыла по коридору, легкой походкой молодой девушки, но при этом Саид почти видел под удивительной одеждой зрелое и влекущее тело настоящей женщины…
         Неожиданно коридор повернул направо и кончился, женщина ввела Саида в комнату, которая ему сразу же показалась странной. Здесь не было ни кальяна, ни ковров с шелковыми подушками, что грезились купцу всю дорогу. Не увидел Саид в этой странной, почти пустой комнате даже лампы с благовониями. Ничего в этой комнате не наводило Саида на мысли об отдыхе и удовольствиях. Саиду вдруг стало страшно. Он почему- то вспомнил базарную байку чернокожего торговца сандалом о том, что, дескать, у эмира Дамасского есть в услужении особые женщины, обладающие нечеловеческой жестокостью, и эмир прибегает к их услугам в случаях, когда хочет расправиться со своими самыми заклятыми врагами и обидчиками… Лоб Саида мгновенно покрылся холодной испариной, рука сама собой вырвалась из руки незнакомки.
         - Ты кто? – голос Саида стал сухим и ломким.
         Женщина обернулась к Саиду и скинула с лица паранджу, богато расшитую жемчугом.
         Лицом она оказалась необычайно красива и неожиданно бела. Глаза излучали ласку, и осязаемую, буквально струящуюся жалость. Женщина спокойно смотрела на Саида, будто бы успокаивая его. И Саид действительно обмяк, даже внутренне усмехнулся своим бредовым страхам…
         - Я – твоя смерть, Саид, - вдруг ответила женщина.
         Саид глупо улыбнулся , нелепо взмахнул рукой , и тут до него дошел смысл только что произнесенных слов.
         - Но.. но ты же в Каире! Ты должна быть в Каире! – Саид кричал, женщина тихо улыбалась. В углу комнаты попугай тупо стучал клювом в бамбуковые прутья клетки.
         Наконец Саид накричался и охрипнув опустился на пол, закрыл лицо руками и обессиленный заплакал. Женщина шагнула вперед и положила ладонь ему на голову.
         - Не ко всем смерть приходит так, как к тебе, Саид. Обычно ее не замечают, а ты даже поспорить со своей смертью успел. Молодец, – женщина по прежнему улыбалась, - так что полагается тебе, Саид, последнее желание. Но учти, для себя тебе желать нечего, а другим мои благодеяния могут и не понравиться…
         Саид тупо смотрел на свою смерть и неожиданно понял, чего он хочет в свой последний час всей душой. Он с трудом разлепил спекшиеся губы и произнес:
         - Я хочу знать, что было в том ларце… который я вез эмиру. Что там было?
         Саид всю дорогу до Дамасска смутно чувствовал великую ценность ларца. Но мудрый правитель все правильно рассчитал – надежная охрана не давала даже родится дурной мысли в голове вороватого Саида… Теперь же купца пронзила мысль о том, что если в ларце была какая то неимоверная ценность, то ему следовало бы подумать, как ускользнуть незаметно с ларцом в песчаную бурю…И теперь бы он не стоял в этой последней комнате перед лицом своей собственной смерти…
         Смерть усмехнулась, уже не так по-доброму, как раньше, будто прочла мысли Саида.
         - Саид, в ларце было самое лучшее средство от запора, которое с таким мастерством готовит придворный лекарь твоего правителя. Эмир Дамасский страдает несварением уже много месяцев, и это снадобье – последнее, не опробованное им… Ну все, купец, я выполнила твое желание. А теперь закрой глаза и слушай меня внимательно….

28 февраля 2004 г.

Стихи

Игорь Круглов (г.Вязники, Владимирская обл.)

Борис Юдин (США)

Махнёва Елена (г.Омск)

Настольная книга

Юкио Мисима

Цветы щавеля
(Перевод Ю.Кавалениной)

         Он достал из кармана мячик и забросил в высокое Небо.
         Голубое Небо.
         Небо приняло мячик, подняло к себе и очень быстро вернуло.
         Мальчик поймал мяч и снова забросил так, будто бы он завладел этим Небом.
         А потом он вдохнул в себя воздух, глубоко-глубоко. Никогда еще, ни в доме, ни на улице, он не мог так дышать: он больше ел этот воздух, чем дышал им. Набирая полный рот воздуха, он ощущал странный вкус и запах - голубое небо и белые облака... откуда пришли к нему эти запах и вкус, он не знал; только чувствовал, что все-таки знает откуда.
         Вновь его охватила радость.
         От постижения Истины - источника вкуса и запаха. И он познал теперь суть земли. Земля начала свой танец, схожий с биением сердца. Лес, всё, что было в лесу, заиграли музыку к этому танцу. И он понимал всё - музыку, танец. Пел лес, пело море зелёных полей к северу от холма, пели маленькие пичужки. В этот самый момент он смог бы даже заговорить с этими птахами.
         Мальчик забрался в лес у подножия - и заблудился. Взошла луна. И внезапно из тени леса вышел к нему человек.
         - Куда вы идёте?
         - Я отправился в путешествие, но кое-что забыл дома...
         - Дома? Вы про тот серый брошенный дом на холме, что зовется "тюрьма"?
         - Да, мой дом так и зовётся - "тюрьма"... - отвечал человек, удивившись.
         - Вы, наверное, узник, и вы что-то забыли в своей тюрьме? А когда найдете, то снова выйдете?..
         Мальчик поймал взгляд мужчины - и долго не отводил глаз. Глаза мальчугана походили на осеннее озеро, такое чистое, что можно было пересчитать все песчинки на дне. Пугала эта чистота. Пугала своим совершенством... Когда видишь чистейший жемчуг - долго-долго боишься прикоснуться к нему рукой: так пугает он тайнами своей чистоты.
         - Да, всё так, всё так, - пробормотал мужчина.
         Он всё ещё продолжал бормотать это - а мальчик уже бросился к нему, и спрятал лицо в протянутых навстречу руках, и заплакал...
         В тон ему заплакал и соловей на высоком дереве.
         - Вы не должны оттуда выходить!.. Нам запретят играть здесь, на холме... Возвращайтесь обратно в свой серый дом.
         Вздохнув, человек посмотрел на луну. Глаза его были так же чисты, как и глаза Акихико.
         - У меня был ребенок; такой же маленький мальчик...
         - Где же он сейчас?
         - Сейчас он чайка и летает над морем. И когда он охотится, отыскивая серебро рыбьей чешуи среди волн, то окунает шею в воду. И говорит: "Меня умертвили в сером вечернем море, мой убийца - на чёрном дне. И пока не поднимется он на поверхность, я обязан ждать здесь, зависнув над этим морем..."
         - О чем вы?!
         И человек продолжал:
         - Дьявол, убивший ту бедную чайку, нашел себе путь на поверхность. И знаешь, кто показал ему этот путь? Ты... И я сделаю тебя счастливым. Я возвращаюсь в тюрьму.
         На краю леса осуждённый покидает ребенка - и взбирается по склону, возвращаясь в свой серый дом.
         Год проходит.
         И когда снова распускается щавель - из ворот тюрьмы появляется освобождённый. Мальчик и его друзья, уже ждут его.
         Освобожденный выходит…
         Много яркого света повсюду. Дети бегут к нему и садятся вокруг на траву.
         Блеск, сияние и повсюду - распустившийся щавель.
         Дети смотрят вниз - и там, у подножия холма, вдруг замечают они, что постепенно надвигается на них что-то большое и чёрное. Это - женщины. Мать Акихико. Мать Тосико. Три, четыре...
         В их шагах - холод и бесчувственность. Они приближаются и хватают своих детей за руки:
         - Ты трогал руками преступника? Какая дрянь!.. - И вытирают детские руки носовыми платками.
         Человек всё следит, как мелькают, взлетая, их платки. Женщины в ярости начинают кричать на него. Молча человек наклоняется и, сорвав цветы щавеля, раздаёт детям: каждому по цветку - и уходит прочь, не оглядываясь. У каждого из детей теперь в правой руке - по цветку.
         - Брось это! Брось! - Колючие глаза матерей.
         Цветы щавеля. Попадав на землю, всё блестят и блестят в цвете заходящего солнца.
         Цветы щавеля. Цветы щавеля красным жаром - в похолодевшей траве...

*     *     *

Мисима Ю. Филосовский дневник маньяка-убийцы, жившего в Средние века:
Драмы, рассказы / Пер. с яп. Г.Чхартишвили, Ю.Ковалениной.-
СПб.: Азбука-классика, 2004. – 288 с.

Конец 1 части