Учим английский язык, читая классическую литературу.

"Well, anyhow, what is your theory?"

- Ну хорошо, как вы это объясняете?

Father Brown laughed. "I am only on my holiday", he said. "I haven't got any theories. Only this place reminds me of fairy stories, and, if you like, I'll tell you a story."

Отец Браун засмеялся. - Я ведь сейчас на отдыхе, - сказал он. - И никак я это не объясняю. Просто эти места напоминают мне сказку, и, если хотите, я и сам расскажу вам сказку.

The little pink clouds, that looked rather like sweet-stuff, had floated up to crown the turrets of the gilt gingerbread castle, and the pink baby fingers of the budding trees seemed spreading and stretching to reach them; the blue sky began to take a bright violet of evening, when Father Brown suddenly spoke again:

Розовые облачка, похожие на помадки, слились и увенчали башни золоченого пряничного замка, а розовые младенческие пальчики почек на деревьях, казалось, растопырились и тянулись к ним изо всех сил; голубое небо уже по вечернему лиловело, и тут отец Браун вдруг снова заговорил.

It was on a dismal night, with rain still dropping from the trees and dew already clustering, that Prince Otto of Grossenmark stepped hurriedly out of a side door of the castle and walked swiftly into the wood. One of the innumerable sentries saluted him, but he did not notice it. He had no wish to be specially noticed himself. He was glad when the great trees, grey and already greasy with rain, swallowed him up like a swamp. He had deliberately chosen the least frequented side of his palace, but even that was more frequented than he liked. But there was no particular chance of officious or diplomatic pursuit, for his exit had been a sudden impulse. All the full-dressed diplomatists he left behind were unimportant. He had realized suddenly that he could do without them.

- Был мрачный, ненастный вечер, с деревьев еще капало после дождя, а траву уже покрывала роса, когда князь Отто Гроссенмаркский поспешно вышел из боковой двери замка и быстрым шагом направился в лес. Один из бесчисленных часовых при виде его взял на караул, но он этого не заметил. Он предпочел бы, чтобы и его сейчас не замечали. Он был рад, когда высокие деревья, серые и уже влажные от дождя, поглотили его, как трясина. Он нарочно выбрал самый глухой уголок своих владений, но даже и здесь было не так глухо и пустынно, как хотелось бы князю. Однако можно было не опасаться, что кто-нибудь не в меру навязчивый или не в меру услужливый последует за ним по пятам, ведь он вышел из замка неожиданно даже для самого себя. Разряженные дипломаты остались в замке, он потерял к ним всякий интерес. Он вдруг понял, что может обойтись без них.

His great passion was not the much nobler dread of death, but the strange desire of gold. For this legend of the gold he had left Grossenmark and invaded Heiligwaldenstein. For this and only this he had bought the traitor and butchered the hero, for this he had long questioned and cross-questioned the false Chamberlain, until he had come to the conclusion that, touching his ignorance, the renegade really told the truth. For this he had, somewhat reluctantly, paid and promised money on the chance of gaining the larger amount; and for this he had stolen out of his palace like a thief in the rain, for he had thought of another way to get the desire of his eyes, and to get it cheap.

Его главной страстью был не страх смерти (он все же много благороднее), но странная жажда золота. Ради этого легендарного золота он покинул Гроссен-марк и захватил Хейлигвальденштейн. Ради золота и только ради золота он подкупил предателя и зверски убил героя, ради золота упорно и долго допрашивал вероломного гофмейстера, пока наконец не пришел к заключению, что изменник не солгал. Он и в самом деле ничего об этом не знал. Ради того, чтобы заполучить это золото, он уже не раз платил, не слишком, правда, охотно, и обещал заплатить еще, если большая часть его достанется ему; и ради золота сейчас, точно вор, тайно выскользнул из замка под дождь, ибо ему пришла на ум другая возможность завладеть светом очей своих, и завладеть задешево.

Away at the upper end of a rambling mountain path to which he was making his way, among the pillared rocks along the ridge that hangs above the town, stood the hermitage, hardly more than a cavern fenced with thorn, in which the third of the great brethren had long hidden himself from the world. He, thought Prince Otto, could have no real reason for refusing to give up the gold. He had known its place for years, and made no effort to find it, even before his new ascetic creed had cut him off from property or pleasures. True, he had been an enemy, but he now professed a duty of having no enemies. Some concession to his cause, some appeal to his principles, would probably get the mere money secret out of him. Otto was no coward, in spite of his network of military precautions, and, in any case, his avarice was stronger than his fears. Nor was there much cause for fear. Since he was certain there were no private arms in the whole principality, he was a hundred times more certain there were none in the Quaker's little hermitage on the hill, where he lived on herbs, with two old rustic servants, and with no other voice of man for year after year. Prince Otto looked down with something of a grim smile at the bright, square labyrinths of the lamp-lit city below him. For as far as the eye could see there ran the rifles of his friends, and not one pinch of powder for his enemies. Rifles ranked so close even to that mountain path that a cry from him would bring the soldiers rushing up the hill, to say nothing of the fact that the wood and ridge were patrolled at regular intervals; rifles so far away, in the dim woods, dwarfed by distance, beyond the river, that an enemy could not slink into the town by any detour. And round the palace rifles at the west door and the east door, at the north door and the south, and all along the four facades linking them. He was safe.

Поодаль от замка, в конце петляющей горной тропы, по которой князь держал путь, среди круто вздымающихся вверх, точно колонны, выступов кряжа, нависшего над городом, приютилось убежище отшельника - всего лишь пещера, огороженная колючим кустарником; здесь-то уже долгие годы и скрывался от мира третий из знаменитых братьев. Отчего бы ему и не открыть тайну золота, - думал князь Отто. Давным-давно, еще до того, как сделаться аскетом и отказаться от собственности и всех радостей жизни, он знал, где спрятано сокровище, и, однако, не стал его искать. Правда, они когда-то были врагами, но ведь теперь отшельник в силу веры своей не должен иметь врагов. Можно в чем-то пойти ему навстречу, воззвать к его устоям, и он, пожалуй, откроет тайну, которая касается всего лишь мирского богатства. Несмотря на сеть воинских постов, выставленных по его же приказу, на бесчисленные меры предосторожности, Отто был не трус, и, уж во всяком случае, алчность говорила в нем громче страха. Да и чего, в сущности, бояться? Ведь во всем княжестве ни у кого из жителей наверняка нет оружия, и уж стократ верней, что его нет в тихом горном убежище этого святоши, который питается травами, живет здесь с двумя старыми неотесанными слугами и уже многие годы не слышит человеческого голоса. С какой-то зловещей улыбкой князь Отто посмотрел вниз на освещенный фонарями квадратный лабиринт города. Всюду, насколько хватал глаз, стоят под ружьем его друзья, а у его врагов - ни щепотки пороха. Часовые так близко подступают даже к этой горной тропе, что стоит ему крикнуть - и они кинутся сюда, вверх, не говоря уж о том, что через определенные промежутки времени лес и горный кряж прочесывают патрули; часовые начеку и в отдалении, за рекой, в смутно очерченном лесу, который отсюда кажется просто кустарником, - и никакими окольными путями врагу сюда не проникнуть. А вокруг замка часовые стоят и у западных ворот и у восточных, и у северных и у южных, и со всех четырех сторон они цепью окружают замок. Нет, он, Отто, в безопасности.

It was all the more clear when he had crested the ridge and found how naked was the nest of his old enemy. He found himself on a small platform of rock, broken abruptly by the three corners of precipice. Behind was the black cave, masked with green thorn, so low that it was hard to believe that a man could enter it. In front was the fall of the cliffs and the vast but cloudy vision of the valley. On the small rock platform stood an old bronze lectern or reading-stand, groaning under a great German Bible. The bronze or copper of it had grown green with the eating airs of that exalted place, and Otto had instantly the thought, "Even if they had arms, they must be rusted by now." Moonrise had already made a deathly dawn behind the crests and crags, and the rain had ceased.

Это стало ему особенно ясно, когда он поднялся на гребень и увидел, как голо вокруг гнезда его старого врага. Он оказался на маленькой каменной платформе, которая с трех сторон круто обрывалась вниз. Позади чернел вход в пещеру, полускрытый колючим кустарником и совсем низкий, даже не верилось, что туда может войти человек. Впереди - крутой скалистый склон, и за ним, смутно видная в туманной дали, раскинулась долина. На небольшом каменном возвышении стоял старый бронзовый то ли аналой, то ли пюпитр, казалось, он с трудом выдерживает огромную немецкую) Библию. Бронза (а может быть, это была медь) позеленела в разреженном горном воздухе, и Отто тотчас подумал: "Даже если тут и были ружья, их давно разъела ржавчина". Луна, всходившая за гребнями и утесами, озарила все вокруг мертвенным светом, дождь перестал.

Behind the lectern, and looking across the valley, stood a very old man in a black robe that fell as straight as the cliffs around him, but whose white hair and weak voice seemed alike to waver in the wind. He was evidently reading some daily lesson as part of his religious exercises. "They trust in their horses..."

За аналоем стоял глубокий старик в черном одеянии - оно круто ниспадало с плеч прямыми недвижными складками, точно утесы вокруг, но белые волосы и слабый голос, казалось, одинаково бессильно трепетали на ветру; взгляд его был устремлен куда-то вдаль, поверх долины. Он, видимо, исполнял какой-то ежедневный непременный обряд. - Они полагались на своих коней...

"Sir", said the Prince of Heiligwaldenstein, with quite unusual courtesy, "I should like only one word with you."

- Сударь, - с несвойственной ему учтивостью обратился князь к старику, - я хотел бы сказать вам несколько слов.

"...and in their chariots", went on the old man weakly, "but we will trust in the name of the Lord of Hosts...."

- ...и на свои колесницы, - чуть внятно продолжал старик, - а мы полагаемся на господа сил...

His last words were inaudible, but he closed the book reverently and, being nearly blind, made a groping movement and gripped the reading-stand. Instantly his two servants slipped out of the low-browed cavern and supported him. They wore dull-black gowns like his own, but they had not the frosty silver on the hair, nor the frost-bitten refinement of the features. They were peasants, Croat or Magyar, with broad, blunt visages and blinking eyes. For the first time something troubled the Prince, but his courage and diplomatic sense stood firm.

Последние слова совсем нельзя было расслышать; старик благоговейно закрыл книгу, почти слепой, он ощупью отыскал край аналоя и ухватился за него. Тотчас же из темного низкого устья пещеры выскользнули двое слуг и поддержали его. Они тоже были в тускло-черных балахонах, но в волосах их не светилось морозное серебро и черты лица не сковала холодная утонченность. То были крестьяне, хорваты или мадьяры с широкими грубыми лицами и туповато мигающими глазами. Впервые князю стало немного не по себе, но мужество и привычное умение изворачиваться не изменили ему.

"I fear we have not met", he said, "since that awful cannonade in which your poor brother died."

- Пожалуй, с той ужасной канонады, при которой погиб ваш несчастный брат, мы с вами не встречались, - сказал он.

"All my brothers died", said the old man, still looking across the valley. Then, for one instant turning on Otto his drooping, delicate features, and the wintry hair that seemed to drip over his eyebrows like icicles, he added: "You see, I am dead, too."

- Все мои братья умерли, - ответил старик; взгляд его по-прежнему был устремлен куда-то вдаль, поверх долины. Потом, на миг обратив к Отто изможденное тонкое лицо - белоснежные волосы низко свисали на лоб, точно сосульки, - он прибавил: - Да и сам я тоже мертв.

"I hope you'll understand", said the Prince, controlling himself almost to a point of conciliation, "that I do not come here to haunt you, as a mere ghost of those great quarrels. We will not talk about who was right or wrong in that, but at least there was one point on which we were never wrong, because you were always right. Whatever is to be said of the policy of your family, no one for one moment imagines that you were moved by the mere gold; you have proved yourself above the suspicion that..."

- Надеюсь, вы поймете, что я пришел сюда не затем, чтобы преследовать вас, точно тень тех страшных раздоров, - сдерживая себя, чуть ли не доверительно заговорил князь. - Не станем обсуждать, кто был тогда прав и кто виноват, но в одном, по крайней мере, мы всегда были правы, потому что в этом вы никогда не были повинны. Какова бы ни была политика вашей семьи, никому никогда не приходило в голову, что вами движет всего лишь жажда золота. Ваше поведение поставило вас вне подозрений, будто...

The old man in the black gown had hitherto continued to gaze at him with watery blue eyes and a sort of weak wisdom in his face. But when the word "gold" was said he held out his hand as if in arrest of something, and turned away his face to the mountains.

Старик в строгом черном облачении смотрел на князя слезящимися голубыми глазами, и в лице его была какая-то бессильная мудрость. Но при слове "золото" он вытянул руку, словно что-то отстраняя, и отвернулся к горам.

"He has spoken of gold", he said. "He has spoken of things not lawful. Let him cease to speak."

- Он говорит о золоте, - вымолвил старик. - Он говорит о запретном. Пусть умолкнет.