Не упустите уникальный шанс получить блестящее образование в самой "горячей" области - финансовом интернет-трейдинге, тем более, что период экономического кризиса - лучшее время для начала биржевых инвестиций. Практически все состояния мира созидались именно в такое - кризисное - время! Мы ждем вас в vCollege!

Искренне ваш,

Сергей Голубицкий

Приветствую вас, коллеги!

Продолжаем публикации эссе из серии "Чужие уроки". Сегодня - анализ заигрываний администрации Барака Обамы с т.н. "шведской моделью" выведения экономики из кризиса.

* * *

Сергей Голубицкий

Шведская иллюзия

Анализируя трагическое состояние американской экономики («Частичная беременность»), я обратил внимание читателей на энергичное апеллирование администрации Барака Обамы к «шведскому опыту» - истории удачного выхода из тяжелейшего финансового кризиса, охватившего скандинавскую страну в начале 90-ых годов прошлого столетия. По началу казалось, что Белый Дом собирается использовать «шведский опыт» при разработке собственной концепции т.н. «плохого банка» (bad bank) в позитивном ключе, то есть, если уж не заимствует в полном объеме, то хотя бы возьмет на вооружение главное положение шведской стратегии – потребует от банков в обмен на санацию покрыть убытки в первую очередь за счет акционерного капитала.

Обнародование деталей «плана Гейтнера» развеяли иллюзии: «шведская модель» понадобилась Администрации исключительно для роли общественного пугала. Дружными усилиями СМИ в сознание нации внедрили параллель между «шведским опытом» и «национализацией», эдаким экономическим большевизмом, на который и реакция последовала однозначная: «Слово национализация в американском словаре не числится. Национализация - это то, что с нами делают иностранцы, а не то, что мы добровольно делаем сами с собой»i.

Поскольку «план Гейтнера» смотрится полной калькой «плана Полсона», можно предположить, что сегодня в Америке разыгрывается не шведский, а японский сценарий – тот самый, что на протяжении всех 90-ых годов поддерживал в коматозном состоянии банки Японии (легендарное «потерянное десятилетие»). Одна мысль не давала покоя: неужели идеологическая аргументация столь принципиальна для американских властей, что заставляет отказаться от успешного сценария в пользу заведомо проигрышного? Верится с трудом.

Сомнения мои подтвердились: внимательное изучение исторических подробностей «шведского опыта» выявили целый ряд весьма забавных обстоятельств. Во-первых, комплекс мер по разрешению тройного кризиса – производственного, банковского и валютного, задействованный в 1991 – 1994 годах правительством Карла Бильдта, был целиком и полностью заимствован из... американского опыта! Эти меры не только вытекали из теоретических разработок американских ученых экономистов, но и координировались американскими советниками и экспертами. Что, в общем-то, не удивительно: в начале 80-ых годов Швеция энергично адаптировала неолиберальную модель монетаризма, основанную на доминировании в экономике банковского капитала, поэтому американские отцы-учредители испытывали кровную заинтересованность в успешном разрешении эксперимента с подопытным кроликом.

Во-вторых, масштаб государственного вмешательства в частные банки Швеции безмерно преувеличен: так, санации подверглись лишь три (!) банка – Nordbanken, Första Sparbanken и Gota Bank. Львиная доля прямых денежных инвестиций пошла в Nordbanken, в котором еще до начала кризиса доля государства составляла 70 %! Första получил от государства кредит в 1991 году, Gota – в 920-ом. В обоих случаях речь шла не о каком-то системном кризисе, а о неспособности банков удовлетворить государственное же требование о поддержании 8-процентного минимума оборотного капитала.

Четыре остальных крупнейших банка Швеции - Föreningsbanken, S-E-Banken, Swedbank и Svenska Handelsbanken – предусмотрительно отказались от «дружественной руки помощи», протянутой государством, изыскав возможность повысить оборотные средства за счет внутренних резервов (акционеры) и частных инвестиций.

В-третьих, и это самое пикантное: т.н. «национализация», лежащая в основе «шведского опыта», на практике ознаменовала собой полное и окончательное уничтожение самого, наверное, ценного и оригинального завоевания маленькой скандинавской страны – модели «шведского социализма», служившего долгие годы путеводной звездой и несбыточным идеалом отечественных экономистов и политиков посткоммунистической эпохи. Как бы там ни было, в результате мнимой «национализации» начала 90-ых годов Швеция полностью адаптировала неолиберальную модель финансового капитализма со всеми вытекающими из этого обстоятельства долгоиграющими последствиями. Стоит ли удивляться, что сегодня скандинавская экономика благополучно отдает богу душу, наряду с остальными адептами Великого Американского Финансового Мифа – Исландией, Ирландией, Великобританией, Германией, Японией, странами Восточной Европы, Россией и еще дюжинами других доверчивых идеалистов.

Сдержанное отношение американских властей к «шведской модели» объясняется не только знанием доморощенных корней и подлинной сути скандинавского эксперимента начала 90-ых годов. Начнем с того, что шведская иллюзия была представлена в американском экономическом поле задолго до того, как федеральные СМИ раздули ее в идеологических целях в начале осени 2008 года. За долгое десятилетие до этого (в 1997 году) руководитель шведского Центробанка (Sveriges Riksbank) Урбан Бэкстрём объездил Соединенные Штаты с лекцией, посвященной успехам шведского правительства по преодолению экономического кризиса в начале 90-ых годов. Удивится ли читатель, когда узнает, что Бэкстрём выступал по приглашению Федерального Резерва?

Лекция Бэкстрёма называлась «Какие уроки можно извлечь из недавнего финансового кризиса? Шведский опыт». Вот забавная выдержка: «Работая в министерстве финансов над проблемами банковского сектора, мы изучали исторические международные источники по финансовым кризисам. Мы черпали вдохновение из знаменитой работы Ирвинга Фишера 1933 года «Теория долговой дефляции в Великих Депрессиях», а также нового исследования «Риск экономического кризиса» под редакцией Мартина Фельдштейна, в котором содержатся ценные разработки Вениамина Фридмана, Пола Крюгмана, Лоренса Саммерса и нашего сегодняшнего председателя Джеральда Корригана».

Готовность шведского правительства к вероятному экономическому коллапсу, вытекающему из адаптированной модели монетаризма, была потрясающей: «Существовало, конечно, множество признаков надвигающихся проблем, однако я лично узнал об остром и грозном финансовом кризисе из телефонного звонка. В начале октября 1991 года, всего через несколько дней после вступления в должность (госсекретаря министерства финансов – С.Г.), мне позвонил глава Ведомства Финансового Контроля (Financial Supervisory Authority), выполняющего в Швеции вместо Центробанка функцию банковского наблюдения, и сообщил о намерении информировать правительство о том, что крупный шведский банк полностью исчерпал свои резервы и неминуемо обанкротится в случае, если не будет незамедлительно проведена его реконструкция», - делится опытом Урбан Бэкстрём с коллегами на симпозиуме Федерального Резерва («Поддержание финансовой стабильности в глобальной экономике», Вайоминг, 29 августа 1997 года).

«Множество признаков надвигающихся проблем», о которых догадывался почтенный руководитель шведского Центробанка, проявились во всем своем многообразии задолго до телефонного звонка осенью 1991 года. В далеком 1982 году в Швеции была резко обесценена национальная валюта – действие, обеспечивающее по всем канонам теории либерального монетаризма рост прибыли местных производителей и скачок экспорта. Следующим закономерным шагом, напрямую вытекающим из девальвации, явилась полная финансовая дерегуляция: в 1985 году правительство Социал-демократов сняло ограничения с размера кредитования и процентных ставок.

В 1888 году объем предоставляемых кредитов в стране увеличился на 31 %. В 1990 году процент частного долга по отношению к НВП вырос с 85 до 135 %. На фоне современного американского ужаса шведские симптомы смотрятся, конечно, бледными цветочкамиii, но и их с лихвой хватило для запуска необратимой цепной реакции.

На волне доступного и безответственного кредита устремились к небесам котировки ценных бумаг и цены на недвижимость. Особо впечатляли последние: в период с 1985 по 1990 г.г. они разбухали ежегодно аккурат на четверть. В конце 80-ых годов правительство отменило ограничения на обмен валюты и предприниматели ринулись энергично одалживаться за рубежом (более низкая процентная ставка). В то время шведские бизнесмены являли собой зеркальную копию исландских «викингов» образца начала XXI века (вернее, конечно, наоборот - это исландцы подражали своим скандинавским братьев-первопроходцам): пугали старушку Европу нуворишскими замашками, скупали сети розничной торговли, гостиницы, офисные центры и роскошные пентхаусы – все почему-то больше в центре Лондона (ну разве не мистика?!)

За пять лет цены на недвижимость в Швеции более, чем удвоились (125 %) – по сегодняшним меркам, опять же, детская забава, однако в 1990 году ее хватило для того, чтобы вызвать на рынке сначала краткосрочную стагнацию, а затем и обвал. Здесь, однако, следует помянуть загадочный демарш, который предприняло социал-демократическое правительство перед тем, как проиграть выборы (кто бы сомневался – после всех-то финансовых реформ!) и уйти в отставку. Оно зачем-то провела ревальвацию кроны, которая сразу же ослабила экспорт, а затем отменила фиксированный курс обмена валюты. В результате процентная ставка в стране стала расти и, как следствие, объем кредитования за рубежом зашкалил реальные возможности шведской экономики по возврату долгов.

В 1992 году в Европе случился валютный кризис, шведская крона – при отсутствии ограничений по колебанию курса – резко обесценилась, а вместе с ней и растворились надежды на успешный возврат кредитов, ранее полученных в валюте. Пытаясь спасти крону, правительство Бильдта в какой-то момент повысила процентную ставку до 500 % (!), что еще больше усугубило положение заемщиков: если раньше у них были сложности с валютными кредитами, то теперь эти сложности распространились и на заимствования в национальной валюте. Плательщики дружно перестали платить и шведские банки один за другим испытали резкую нехватку оборотных средств (волна bad loans достигла 12 % НВП).

19 августа произошло катастрофическое обесценивание кроны – заключительная точка в финальной саге скандинавского эксперимента с неолиберальным монетаризмом. Именно в этот день директор Ведомства Финансового контроля позвонил Урбану Бэкстрёму и порадовал серьезными неприятностями у банка Gota – уже третьего по счету (после Nordbanken, Första Sparbanken, которых санировали годом раньше).

Осенью 1992 года правительство Карла Бильдта предприняло ряд мер, которые, собственно, и вошли в историю под названием «шведского опыта». Вот что было сделано:

- На совместном заседании правящей либерально-консервативной Умеренной Партии (Moderata Samlingspartiet) и социал-демократической оппозиции было достигнуто единодушное решение о полной гарантии всей банковской системы (114 банков). Это решение, формально одобренное Парламентом в декабре 1992 года, предоставляло защиту государства от убытков всем кредиторам кроме акционеров. Самое поразительное, что гарантия предоставлялась без всяких ограничений по объему, то есть на всю сумму возможных дефолтов по платежам. В экономической истории нового времени этот шаг сохранился как пример беспрецедентного гэмблинга, который, однако, по счастливому стечению обстоятельств закончился благополучно.

- Для санации банковской системы было создано специальное ведомство – Агентство по поддержанию банков (Bank Support Authority), которое занялось сегрегацией банковских активов: «хорошие» сохранялись на балансе, а «плохие» изымались для последующего слива в единый «плохой банк». Роль «плохого банка» исполняли две учрежденных Bank Support Authority специализированных структуры - «Securum» и «Retriva». Идея заключалась в том, что безнадежные кредиты вместо того, чтобы ликвидироваться в авральном порядке и по бросовым ценам, могут быть реструктурированы в финансовой компании, которая бы обладала неограниченными финансовыми возможностями, а, значит, могла спокойно переждать кризис и после восстановления платежеспособности должников, вернуть кредиты на рынок по достойной цене.

- С банками, пожелавшими воспользоваться поддержкой государства, BSA заключило соглашение, по которому первый транш убытков покрывают акционеры, а последующие убытки обмениваются на долевое участие государства (в лице BSA). Как я уже сказал, в условную «национализацию» со шведским правительством согласилось сыграть только три банка. Государство выкупило у частных акционеров Nordbanken последние 30 % акций, реструктурировало банк, слило его с банком Gota и в 1995 году передала в «добрые» руки частному капиталу, выйдя по убыткам практически на нуль. Nordbanken и банк Gota получили 98 % всех денежных инвестиций государства. Остальные банки отделались льготными кредитами либо выпутались собственными силами.

- Льготное кредитование банков обеспечивал Центробанк Швеции (Riksbank), который также взял на себя обязательства по покрытию задолженности местных банков по кредитам, полученным за рубежом. Общие затраты государства по выведению национальной экономики из кризиса в период с 1991 по 1995 годы составили 65 миллиардов крон или 4 % от НВП (эквивалент 11,7 миллиардов долларов в ценах 95-го года, или 18,3 миллиарда в ценах сегодняшних). Эти цифры соответствуют уровню затрат американского правительства по одному только «плану Полсона» (700 миллиардов долларов или 5 % от НВП). С учетом того, что сегодня на подходе «план Гейтнера» с его 838 миллиардами, а в перспективе администрация Барака Обамы запланировала еще полтора триллиона, можно догадаться, что трудности современного американского правительства не идут ни в какое сравнение с шведскими неприятностями первой половины 90-ых годов.

Принимая пакет решительных мер по санации экономики, правительство Карла Бильдта делала ставку, в первую очередь, на преодоление паники на внутренних рынках Швеции, а также возврат доверия международного инвестиционного капитала к стране. Обе цели были достигнуты в кратчайшие сроки – на мой взгляд, по двум причинам. Во-первых, шведский финансовый кризис носил выраженный локальный характер и никоим образом не дестабилизировал ни европейский, ни американский финансовые рынки.

Во-вторых, объемы «плохой задолженности» шведских заемщиков в абсолютном выражении являлись каплей в море на фоне свободного капитала, который в 90-ых годы энергично искал выход на новые рынки. Единственное, чего недоставало этому свободному капиталу для счастья, так это гарантии безопасности, которую шведское правительство тут же ему и выдало. Напоминаю читателям: выдало в неограниченном объеме, поручившись за любые потенциальные убытки по кредитам в будущем. Интересно, рискнул ли Карл Бильдт взять на себя подобную ответственность, не заручившись заранее безоговорочной поддержкой своих экономических учителей?

В общем и целом, после ознакомления с деталями «шведского кризиса» у меня создалось стойкое впечатление, что разыгрывался некий лабораторный эксперимент, в котором столпы неолиберального капитализма тестировали на прочность собственную теорию монетаризма. Считается, что эксперимент удался: из финансового кризиса первой половины 90-ых годов Швеция вышла с полностью реструктурированной банковской системой. Сегодня контроль над этой системой осуществляют четыре международные группы, на которые приходится 80 % национальных активов: это Nordea, возникшая из слияния Nordbanken с банком Gota, а затем – присоединения финского, датского и норвежского банков, Handelsbanken, Sparbanken и S-E-Banken (финансовый бастион семейства Валленбергов, контролирующих 40 % всей шведской промышленности).

Для полноты картины нам осталось рассмотреть скрытый аспект шведского «эксперимента», проливающего свет на реальную цену, которую шведское общество заплатило за банковские игры неолибералов в 90-ые годы. Параллельно с разрекламированными и широко известными мировой общественности мерами по «тотальной гарантии банковской системе» и сливу неликвидов в «плохой банк» правительство Карла Бильдта, а затем и Ингвара Карлссона (социал-демократическая партия) радикально урезала пенсии, ввела дополнительные налоги для покрытия расходов на компенсацию безработицы, качественно сократила социальные инвестиции. Доля расходов государства на социальные нужды сократилось с 70 до 50% (от НВП). В 1990 году Швеция занимала первое место в Европе по расходам на здравоохранение, в 2007-ом – уже 13-тое. В период с 1992-го по 2000 год 1.8 миллионов шведов (40 % трудоспособного населения) пришли через полную или частичную безработицу сроком в два года и более. Сокращения в сфере здравоохранения составили 100 тысяч мест, ну и так далее.

Реквием по «шведскому социализму» можно продолжать до бесконечности, однако это не входит в задачи нашего обозрения. Главное, что мне хотелось продемонстрировать читателям: т.н. «шведский опыт» и «шведская модель» выхода из финансового и банковского кризиса – не более, чем распиаренная иллюзия, несостоятельность которой выходит далеко за рамки карликовости эксперимента.

К слову, последнее обстоятельство играет не последнюю скрипку в списке аргументов, к которым прибегают сегодня американские аналитики, демонстрируя несостоятельность «шведского опыта» для разрешения современного кризиса: весь национальный валовой продукт Швеции в 2008 году составил 333 миллиарда долларов, примерно как у штата Массачусетс (351 миллиард). Для сравнения, НВП Калифорнии – 1.8 триллиона долларов, Техаса – 1.14 триллиона, ну и так далее. Ясно, что сравнивать нечего, но не это главное: неприменимость «шведской модели», повторюсь, не в объеме, а в локальности кризиса.

Вокруг Швеции в 90-ые годы толпилась куча наставников, готовых вызволить прилежную ученицу из затруднительного положения в благодарность за правильное поведение. У Америки сегодня нет никого.