ВЫПУСК 268

VIII

По субботам и воскресеньям Шаронов навещал свою первую жену. Они играли с Женькой в шахматы. Его сын стал почти что взрослым – собирался поступать в МГУ на мехмат. Владимир Васильевич спросил сына:
– Там очень трудные экзамены. Выдержишь?
Сын ответил в грузинском стиле:
– Нэ бэспокойся за меня, батоно.
Евгений рос подвижным, сообразительным мальчиком, учился на «пятёрки» и «четвёрки», рано проявил артистические способности. Он был записан в театральный кружок при дворце пионеров. Каждый раз при встрече с сыном Владимира Васильевича посещала мысль о том, что у него на глазах формируется новая жизнь, складывается новая судьба, но он имеет к этому довольно отдалённое отношение. Женька смотрел на отца своими блестящими, живыми карими глазами. Волосы сына были курчавыми почти с самого рождения
– этим он пошёл в маму. Однако характером он был ни в маму, ни в папу – казалось, в нём поселился какой-то сторонний дух, привычками своими и образом действий не похожий на родителей.
Канун перестройки Шаронов встретил в точке обратной кульминации. Солнце в зените – солнце в надире. Подобно актинии на морском дне, Владимир Васильевич замедлил скорость своей жизненной активности до почти что незаметных величин. Однако апрельский, 1985 года пленум ЦК КПСС распаял какие-то сбойки в энергосистеме нашего героя, вскрыл какие-то сосуды в его головном мозгу, активировал какие-то программы, которые до поры до времени таились в недрах подсознания – Владимир Васильевич увлёкся скульптурой.
Тут надо сказать, что Шаронов пробовал себя в этом виде искусства ещё на студенческой скамье, однако реализоваться в полной мере не смог – на борту «Витязя» не было глины, гипса, а также специфических инструментов. Другое дело огромная квартира на «Бауманской»: места в ней было вполне достаточно, да и достать нужный инструмент и материал для лепки было несложно.
Поначалу дело пошло туго – сказывался недостаток мастерства и опыта. Но опыт – дело наживное. Нажился же Владимир Васильевич довольно быстро. К открытию XVIII съезда партии он приурочил завершение многомесячного труда по созданию скульптуры мастодонта Trilophodon angustidens в масштабе 1 к 10. Это была уже вполне зрелая работа. Шаронов имел необъяснимое пристрастие к фауне Кайнозоя: он лепил и мастодонтов, и мамонтов, и саблезубых кошек – махайродов и смилодонов, и даже вымерших копытных. Постепенно
стал подбираться и к человеку. На его столе постоянно находилась книга «По путям развития жизни» с рисунками Зденека Буриана.
Как уже выше было сказано, середина и вторая половина восьмидесятых годов были ознаменованы утиханием пассионарной активности бывшего искателя Атлантиды. Тем не менее, Владимир Васильевич время от времени появлялся на различных географических форумах, где неизменно встречал своих бывших сподвижников. В канун развала Союза на одном из таких собраний он заметил Вальку – бывшего кока с «Витязя», огромного рыжего здоровяка:
– Валька! Ты, что ли?
– Вовка! Сколько лет!
– Сколько зим!
Приятели обнялись. Выяснилось, что Валентин списался на берег и открыл кооператив по пошиву одежды. Володя же вкратце рассказал другу о том, чем он занимался после того, как последний раз сошёл на берег с трапа исследовательского судна. Тут же последовало приглашение:
– Вот что, Вовчик… После окончания пленарного заседания давай маханём ко мне… Я тут недалеко живу, можно пешком дойти. Зайдём по дороге в магазин, возьмём пузырь... Знаешь, у меня тут народ собирается... Пойдём, поболтаем о том, о сём, ведь сколько лет то не виделись, а? Страшно сказать… Эх, Вовчик…
Володя думал зайти к Вальке на пару часов, а остался до глубокого вечера. Кроме двух старых друзей на вечеринке было ещё несколько человек – представителей интеллигенции, и среди них две женщины: одна полная блондинка, которая, надеясь привлечь внимание мужчин, без умолку болтала и смеялась, и миниатюрная брюнетка лет тридцати пяти – скромно одетая и довольно немногословная. Поначалу Владимир Васильевич уделял внимание блондинке, но она отнеслась к нему довольно прохладно; тогда наш герой переключился
на брюнетку. Она оказалась отличной собеседницей – умела слушать.
По домам вся компания разошлась далеко за полночь. Шаронов поехал провожать свою новую знакомую на такси – а жила она далеко от центра, в районе метро «Сходненская»… Сошлись они быстро – осенью девяностого года зарегистрировали брак. Четвёртую жену Владимира Васильевича звали Клавдия Ивановна. Она без колебаний взяла фамилию мужа, которая так органично состыковалась с её именем и отчеством, что знакомые довольно быстро забыли её фамилию девичью. Работала она в консерватории, преподавала
гармонию и контрапункт.
Клавдия Ивановна впустила в себя Шаронова полностью. Снаружи не осталась ни одна мысль, ни одно невысказанное слово, ни одна, пусть даже самая сумасшедшая идея. «Жена у меня во, какая», – говорил, бывало, Владимир Васильевич, поднимая вверх большой палец. «С Володей я чувствую себя уверенно», – делилась Клавдия Ивановна со своими подругами впечатлениями о своей супружеской жизни. Как мы помним, у Владимира Васильевича это был уже четвёртый по счёту брак, а вот Клавдия Ивановна
вышла замуж впервые. Через год после свадьбы у супругов родился сын. Его назвали Антоном. Так как он был ребёнком поздним, роды проходили трудно, однако, младенец оказался настоящим крепышом – при росте в пятьдесят четыре сантиметра его вес составил почти четыре килограмма! «Настоящий сибиряк, – сказал по этому поводу Владимир Васильевич, – хоть и родился в Москве».
После того, как чета Шароновых обжила огромную четырёхкомнатную квартиру, у Владимира Васильевича появилось какое-то особое чувство полноценной жизни. Примерно те же чувства испытывала и Клавдия Ивановна. Она говорила, что теперь, наконец то, слышит в своей душе полноценное четырёхголосие, а Шаронову казалось, что в его судьбе почти завершено сложение какой-то довольно хитрой и многоцветной мозаики. Первые камни этого живописного рисунка начали выкладываться тогда, когда восемнадцатилетним пацаном, ступив на
борт эскадренного миноносца Тихоокеанского флота, Володя вдохнул свежего воздуха «пасифика». Тогда же он влюбился в море, в русско-японскую войну, по-настоящему осознав необходимость сложной системы геодезических измерений, ибо перед ним простирался Тихий. Какими-то спрятанными в глубине организма органами восприятия молодой матрос почувствовал, что это самый могучий и самый огромный океан – не только на карте, но и на самом деле, вживую.
О втором и третьем элементах мозаики мы уже говорили – это «атлантическая» и «снежная» темы. Четвёртый – это, как вы уже поняли, скульптура. Осталось собрать ещё кое-что, и весомым, очень значимым куском этого «кое-что» оказался законный брак, впрочем, если быть до конца честным, то этот элемент, наверное, был самым важным, особенно если принять во внимание рождение сына – жизнь продолжалась, она неумолимо шла вперёд... Так или иначе, Владимир Васильевич начал
ощущать поначалу непонятные и казавшиеся ему странные ощущения, – как будто неведомая ему по природе своей, но, в то же время дружелюбная и весёлая сила начала подталкивать его особу к чему-то более высокому и прекрасному, чем обыденная жизнь. Словно под воображаемым крылом появилось подъёмное течение воздуха…
Однако страна совершила резкое движение, которое оказалось несовместимым с зарождавшимся душевным порывом Шаронова – словно та самая летающая тарелка, она развернулась на девяносто градусов и ушла… Вы спросите, куда? Вместо более высоковибрационного пространства одна шестая часть суши угодила в какой-то провал, в гримпенскую трясину. Владимир Васильевич попробовал заняться шмотками – Валька подсобил… Но, довольно быстро Володя понял, что этот вид общественно полезной деятельности не его.
Тогда он переключился на импортную радиоэлектронику и видеотехнику. Для разносторонней и эрудированной натуры нашего героя такое занятие оказалось более приемлемым: кое-какие знания о камерах, фотоаппаратах и видеомагнитофонах Шаронов получил ещё во время своих «загранок», и хотя за прошедшее время в этой области техники произошло много радикальных изменений, общий вектор её развития и доминанту потребностей рынка он ощущал довольно чутко, что и позволило за короткий срок «отбить» кредитные
деньги и выйти в плюс.
Но стабильному росту оборотов и прибыли помешали представители криминальных кругов. Как слепни, они быстро нашли свою предполагавшуюся жертву – и если насекомые реагируют на инфракрасное излучение, то бандиты среагировали на какую-то особую ауру Шаронова, на какое-то географо-океаническое свечение, которое исходило от его обаятельной, интеллигентной личности.
Как же повёл себя наш герой? Понимая, что даже степень мастера спорта по метанию молота не спасла бы его от унизительных и нудных разборок, Владимир Васильевич довольно быстро ликвидировал свою торговую точку на вещевом рынке в Лужниках, продал весь остаток видеокамер и фотоаппаратов Вальке, и спрятался в своей огромной четырёхкомнатной квартире, предварительно конвертировав честно нажитый капитал в доллары. За продуктами ходила жена. В результате всех этих манёвров представители криминального мира потеряли
свою потенциальную жертву из виду, быстро переключившись на других «клиентов» – как-никак, а в начале девяностых рэкетиры жили по принципу «время вперёд», ибо процесс сколачивания первоначального капитала не терпит промедлений. И да простят меня рыцари криминала за сравнение со слепнями; тут наклёвывается ещё одно… Подобно примитивным рептилиям, тогдашние бандюки фиксировали в своём поле зрения только движущиеся объекты, а Шаронов лёг на дно и замер – так в случае опасности
ведут себя некоторые виды скатов. После всей этой истории не надо говорить мне, что геология и зоология – это бесполезные науки…
Пролежав в недвижении довольно долгое время, Владимир Васильевич вернулся к активной жизни. Его привлёк зарождающийся рынок ценных бумаг, и наш герой встал у истоков биржевых и внебиржевых операций. Со мной он познакомился именно на ниве спекуляции, поначалу приняв за демобилизованного «армейца», так как в холодную зиму 1994-95 годов я стоял на полу операционной ямы РТСБ в отцовской офицерской телогрейке.
Мы быстро подружились. Я стал у Володи чем-то вроде доверенного лица. Он неоднократно приглашал меня к себе в гости – особенно после крупных выигрышей. Клавдия Ивановна в таких случаях бывала довольна: муж-охотник возвращался с торговой площадки, неся в руках штуку-другую баксов. Вдобавок приходил с работы вместе с интеллигентным другом, который отказывался даже от маленькой рюмки вискаря.
Владимир Васильевич обычно садился в огромное кресло и начинал излучать, как красный сверхгигант:
– Жизнь, Константин, такая штука, что о-го-го… Посмотри-ка, я тут задумал новую скульптуру, пойдём покажу…
И мы отправлялись бродить по его огромной квартире, которая ещё при жизни владельца могла претендовать на статус дома-музея: здесь была и внушительных размеров библиотека с коллекцией монет и марок, и антикварный письменный стол, стоящий рядом с раритетным кожаным диваном, и огромный аквариум с редкими рыбами… По стенам были развешены картины русских художников рубежа XIX-XX веков, причём все – подлинники, а в большой гостиной стояло старинное пианино. Но творческая мастерская Владимира Васильевича
не имела чёткой локализации в пространстве: обычно скульптуры зачинались в тех местах, в которых их автора настигал порыв вдохновения. Клавдия же Ивановна в огромных апартаментах четырёхкомнатной квартиры просто терялась; где-то в глубине одной из дальних комнат располагалась кроватка малютки Антона.
Шаронов мог высекать доисторических зверей из гранитных и мраморных глыб, но предпочтение всё же отдавал глине и гипсу, как материалам довольно податливым. Перед началом работы над очередным произведением искусства он обычно со мной советовался:
– Савельич, у меня есть идея… Новая скульптура будет называться «Кто кого?». Замысел такой: напротив неандертальца, держащего в руках огромную дубину, стоит горилла. Оба твердолобые, оба настроены решительно. Как ты оцениваешь мой замысел?
Ответил я тогда примерно вот что:
– Володь, эта композиция будет и удачной, и интересной. Ты спросишь меня почему? Просто потому что ты в ней отразишь своё подсознание. Горилла – это символ фондового рынка, а неандерталец – это символ тебя самого. Или наоборот, это не важно. Вы боретесь, вы бодаетесь, но исход борьбы неясен… Действительно, это очень хорошее название – «Кто кого?».
Когда спустя месяц Владимир Васильевич показал мне законченную работу, то я про себя отметил, что она действительно оказалась и удачной, и интересной. Ещё мне у Володи нравилась композиция, которую он назвал «Охота». Даже для масштабов Шароновской квартиры это была довольно большая по размерам скульптурная группа – в центре гипсовый мамонт высотой около восьмидесяти сантиметров, а вокруг него семь-восемь фигур первобытных охотников. Причём всё это было вылеплено весьма талантливо; зрителя, даже
поверхностно знакомого с искусством, завораживала внутренняя динамика скульптур – было неясно, во-первых, на чьей стороне правда, а во-вторых, осилят ли наши субтильные первопредки огромного зверя? Как человек талантливый, Шаронов закладывал в свои работы философский подтекст: где больше силы? Там, где кто-то один, но большой, или там где все мелкие, но таких мелких – много? Клавдия Ивановна настояла на том, чтобы отвезти «Охоту» на дачу, потому что в квартире её некуда было поставить –
мешала. Владимир Васильевич покряхтел-покряхтел и согласился: завёрнутая в ватное одеяло, скульптурная группа в багажнике Шароновской «восьмёрки» отправилась за пределы города, причём фигуры мамонта и охотников перевозились отдельно, за две поездки.
Постепенно на дачу перекочевали и остальные плоды творчества моего знакомого. Поначалу Владимир Васильевич размещал их в дровяном сарае, но сарай протекал и как-то летом Володя собственноручно смастерил для скульптур крытый навес с оцинкованной крышей. Опасений, что кто-то похитит их, не было – дача Шароновых располагалась в глухом углу на северо-востоке Московской области. Во время летних каникул, когда дачный посёлок наполнялся весёлым детским смехом, Владимир Васильевич собирал детей и водил их к себе
под навес на экскурсию. Рассказчиком он был превосходным. Так, например, видя, что дети с опаской рассматривают фигуру стоящего на задних лапах пещерного медведя, он говорил:
– А вообще-то, пещерный медведь в основном питался растительной пищей – травами, корешками, дикий мёд собирал…
И дети переставали пугаться пещерного медведя. После экскурсии они обычно говорили друг другу: «Прикольно Антошкин папка рассказывает, да? И фигурки классные лепит».

Продолжение следует.