ВЫПУСК 267

VII

Читатель наверняка заинтересовался: что же это за человек, Владимир Васильевич Шаронов? Как он попал на фондовый рынок, да ещё и стал одним из самых успешных внутридневных трейдеров и педагогов?
Биографию Шаронова можно было бы назвать типичной для поколения детей войны, если бы не одно важное обстоятельство – в отличие от многих своих современников наш герой жил по совести и по устремлениям. Характер он имел прямой и твёрдый, как железнодорожный рельс. В молодости Володя занимался метанием молота и дошёл до уровня кандидата в мастера спорта. Переехав из родного Новосибирска в Москву, поступил на геофак МГУ, который окончил с отличием. Ещё на первом курсе энергичный, подающий надежды студент вступил
в комсомол; отслужив на флоте законные три года, окончил вуз в должности комсорга факультета. Способного и башковитого комсорга взяли на работу в институт географии Академии наук СССР, там же Володя поступил в аспирантуру. Начались командировки: сначала Памир, потом Тянь-Шань, потом Каракумская пустыня. Затем наступила очередь «загранок». Молодой географ излазил почти весь Тибет, побывал на Гиндукуше, несколько раз пересёк пустыни Гоби и Такла-Макан и даже обследовал долину реки Замбези – этот
вояж явился венцом аспирантской практики Шаронова, после которой последовала защита кандидатской диссертации по сравнительной геодезии азиатских и африканских пустынь. На защите было отмечено, что диссертация молодого учёного имеет большое народнохозяйственное значение в свете развития сотрудничества с прогрессивными странами Азии и Африки, избравшими некапиталистический принцип развития. Вскоре после защиты Володя женился. Его первой женой стала аспирантка института географии, с которой он познакомился во время
странствий по Такла-Макану. Через год после свадьбы у молодых супругов родился сын Евгений.
Карьера Шаронова шла в гору. В рамках сотрудничества с институтом океанологии он перешёл к исследованиям морей и океанов, проплавав на легендарном «Витязе» несколько лет в качестве прикомандированного научного сотрудника. Шаронова интересовало всё: климат и океанические течения, подводная фауна и флора, но особенное пристрастие он имел к погружениям в толщу океана на батискафах и батисферах. Во время одного из таких погружений в районе островов Зелёного Мыса Володя увидел остатки каменной кладки. Засняв
увиденное на киноплёнку, он поделился своим открытием с коллегами. Коллеги сказали, что, возможно, Володя поймал за хвост птицу счастья: обнаруженные им остатки каменной стены могли бы служить прямым доказательством существования Атлантиды. Впрочем, океанографы не придали всему этому большого значения, ибо были сосредоточены на обширной программе исследований, которую в тот поход должен был выполнить «Витязь» как океанографическое судно Академии наук.
По возвращению в Москву Володю вызвал парторг института. Поздравив его с успешным окончанием многомесячного плавания, он напомнил молодому учёному, что по возрасту тот должен выбыть из комсомола, и поинтересовался насчёт дальнейших жизненных планов. Шаронов прямодушно ответил:
– Да какие у меня планы? Хочу заниматься исследованием морей и океанов. На крайняк – пустынь и лесостепей.
Тогда парторг спросил:
– У тебя, Володь, жена и маленький сын?
– Да, – ответил Шаронов.
– А как с квартирным вопросом?
С квартирным вопросом у Шаронова было неважно – они с женой и ребёнком ютились в коммуналке.
– Плохо, – ответил Владимир, – надеюсь на лучшее.
– Лучшее не настанет, если его не приближать собственными усилиями, – резонно заметил парторг. – Ты, Володя, мужик хороший, коллеги-океанографы рекомендовали тебя с самой лучшей стороны. Да и комитет комсомола также даёт на тебя положительную характеристику. Стране нужны такие люди, как ты – полные энтузиазма и желания строить социализм. Поэтому подумай над тем, чтобы вступить в партию. Хочешь, мы зачислим тебя кандидатом?
– Я подумаю, – коротко ответил Володя.
– Вот и подумай, – закончил разговор парторг.
Однако вопреки рекомендации парторга, Шаронов не записался кандидатом в члены КПСС – тогда на дворе шёл семьдесят первый год, страна медленно начала впадать в состояние застоя и в поступившем предложении особой перспективы для себя Володя не увидел. Однако довольно скоро он почувствовал, что отношение к нему со стороны дирекции института изменилось. Во-первых, его перестали отправлять в заграничные командировки. Во-вторых, стали обделять при распределении путёвок в дома отдыха и на турбазы. Зато всё больше
и больше командировали на картошку. Благодаря своим лидерским качествам Шаронов быстро стал бригадиром, однако, это было совсем не то – уборка картофеля и свеклы на полях Подмосковья разительно отличалась от созерцания водопада Виктория… В довершение ко всему Володя развёлся с женой – и в советские годы слишком ранние браки имели тенденцию к разрушению.
Став холостяком, Шаронов с удвоенной энергией взялся за науку. Он решил писать докторскую диссертацию по теме Атлантиды. Поначалу руководство института отнеслось к его инициативе положительно – бывший комсомольский активист снова взялся за ум, что не могло не радовать; глядишь, думало руководство, переменит молодой географ своё мнение о перспективе вступления в партию…
Для докторской поначалу не хватало эмпирического материала. По сути, Шаронов начинал писать глобальную работу, имея на руках десять минут отснятого под водой киноматериала. Однако недостаток фактов Володя ликвидировал довольно быстро: с неудержимой энергией он начал собирать материалы по Атлантиде из любых доступных в то время источников – начиная от диалогов Платона и кончая вырезками из зарубежных научно-популярных журналов. Параллельно молодой докторант начал строить гипотезы; в его лихорадочно работающем
мозге они рождались одна за другой. В институтской курилке он охотно делился с коллегами своими мыслями:
– Представляете, что будет, если мы откопаем со дна океана эту самую Атлантиду? Мы получим огромное количество поистине бесценных сведений об экономике, культуре, архитектуре этой страны, возможно, исследуем классовые отношения, которые господствовали на древнем континенте…
Шаронов мыслил вполне в духе своего времени – исследование классовых отношений, имевших место на Атлантиде, было бы не только уместным в диссертации по географии, но и было почти что обязательным. Хотя углубляться в анализ этих отношений диссертанту не стоило: надо было оставить пищу докторам и член-коррам из института истории РАН.
Однако несмотря на явные реверансы, которые делал Володя в сторону классовой основы географии и океанологии, на определённом этапе написание диссертации застопорилось. Причём, невозможно было определить, какие факторы явились причиной этого – то ли эндогенные, то есть, внутренние, в лице Володиной лени и нежелании доводить начатое дело до конца, то ли экзогенные, то есть, внешние, в лице институтского руководства, которое вдруг решило закрыть «атлантическую» тему под предлогом того, что диссертант
не собрал требуемого количества доказательств своих, в общем-то, довольно интересных идей. Весь институт называл Шаронова главным специалистом по затонувшим цивилизациям, но в этом прозвище было что-то унизительное – мол, все передовые активисты института строят социализм, а некогда подававший надежды молодой учёный, бывший комсомолец, погрузился в доисторическую глубину.
Уже много лет спустя Володя понял, почему его «диссеру» не дали ход: если бы диссертация была бы успешно защищена и диссертант научно доказал бы существование Атлантиды, то пришлось бы признать, что Платон был прав, а, значит, были правы и египетские жрецы… Из этого следовало, что, раз в таком сомнительном и скользком на первый взгляд вопросе с потонувшей Атлантидой философы-идеалисты и представители жреческой прослойки не обманули широкие массы прогрессивной общественности, то, следовательно,
и в остальных, менее спорных вопросах им можно было бы верить. А отсюда вытекало, что Бог всё-таки есть, что цивилизация развивается не в согласии с открытыми Марксом и Энгельсом законами общественного развития, а в согласии с Законами Божественными, под руководством Небесной Иерархии. А отсюда легко перебросить мостик к учению Елены Петровны Блаватской, а от неё – к Елене Ивановне Рерих… Допустить всего этого классово настроенное руководство института географии РАН не могло.
Впрочем, материалы неоконченной диссертации Шаронова не исчезли бесследно: ему удалось опубликовать ряд статей по флоре и фауне океанского дна. Коллеги-географы и океанологи растащили его труд на цитаты и поместили их в свои разработки. Даже директор института воспользовался некоторыми плодами кипения мозговой деятельности молодого докторанта – в награду за это Володя впервые за довольно большой промежуток времени был отправлен в загранкомандировку, однако эта загранка не шла ни в какое сравнение с предыдущими:
Шаронов был послан в Монголию откапывать скелеты протоцератопсов, да и то в качестве лаборанта, прикомандированного к совместной советско-польской экспедиции.
Подошли к своему исходу семидесятые годы. Ушла в небытие мода на брюки клёш и яркие широкие галстуки «мечта комбайнёра». Шаронов уже не бежал бодрой походкой в свой кабинет на втором этаже института географии; он шёл туда от метро «Октябрьская» по Старомонетному переулку неторопливым шагом докторанта-неудачника, разменявшего четвёртый десяток. Время неумолимо отсчитывало годы быстропроходящей жизни представителя советской интеллигенции – Владимира Васильевича Шаронова, кандидата наук,
беспартийного. В те годы он женился вторично. Но этот брак окончился разводом ещё быстрее, чем первый.
Шаронов был человеком общительным и поэтому успел отметиться на многочисленных диссидентских посиделках, однако, в поле зрения компетентных органов не попал, ибо был весьма сдержан на язык – знакомство с «атлантической» темой убедило Владимира в том, что нет в мире силы более могущественной, чем естественное течение времени. Весь исторический опыт человечества говорил о том, что рано или поздно великие империи и государственные образования разрушались. Шаронов был убеждён, что такая участь постигнет
и Советский Союз, однако относительно сроков такого разрушения у него не было сколько-нибудь определённого мнения – палеонтология приучила нашего героя мыслить категориями кембрия и силура с их десятками миллионов медленно протекающих, похожих друг на друга лет.
Рубеж восьмидесятых был отмечен новым увлечением – в порядке проявления индивидуальной творческой инициативы Володя начал разрабатывать тему снежного человека и неопознанных летающих объектов, окончательно отказавшись от привычной для советского человека карьеры в рамках официально разрешённых направлений научных исследований. О новом хобби Шаронова его коллеги узнали не сразу; некоторое время Володя работал в режиме почти полной секретности, однако, где-то через полгода после начала разработки «снежной»
темы он не удержался, и во время традиционного перекура выдал сослуживцам следующую тираду:
– Вы можете меня спросить, почему снежные люди и летающие тарелки бесследно исчезают из нашего пространства, совершая поворот на девяносто градусов, но строго в определённых местах? То есть, например, если вы погонитесь за снежным человеком, то какое-то время он будет от вас убегать, но потом, добежав до какого-то, только ему известного места, как бы растворится – вот он, только что фиксировался вашими органами чувств, а потом вдруг исчез, и вы его никак не ощущаете, не обоняете и не осязаете…
Удивлённые этим высказыванием Володины друзья-сослуживцы открыли от изумления рты. У кого-то выпала изо рта сигарета. Володя продолжал:
– Дело тут, скорее всего, в том, что снежные люди и пресловутые «тарелочки» обладают возможностью совершать межпространственные скачки в параллельные миры. Для совершения таких скачков им необходимо быть в каком-то строго определённом месте нашего пространства. Назовём это место порталом или, на английский манер гейтом. Это место каким-то образом связано с гейтом в параллельном мире. В принципе, перейти в параллельный мир можно из любой точки мира нашего, но тогда нет гарантии того, что при переходе
вы попадёте в комфортное место. Допустим, в нашем мире вы находитесь на залитой солнечном свете лужайке, но, перейдя в параллельное пространство, оказываетесь внутри какой-нибудь горы, как тролль из норвежских сказок…
Один из Володиных коллег сказал:
– Тема межпространственных переходов не нова. Её разрабатывали многие писатели-фантасты…
Однако ссылка на писателей фантастов не могла остановить несущуюся на огромной скорости чугунку Шароновской мысли:
– А поворот на девяносто градусов объясняется тем, что в другом пространстве все волны и частицы вибрируют под другим углом. Я понимаю, что физику-профессионалу моя мысль может показаться несколько наивной, однако, скорее всего, это именно так. Разворачиваясь под прямым углом, снежные люди и летающие тарелки каким-то образом сонастраиваются на вибрации другого мира… А потом устремляются туда силой мысли!
Володины коллеги с трудом переварили всё вышесказанное. Пытаясь вернуть разговор в русло официальной, классово-материалистической парадигмы, кто-то из них выдавил из себя несколько тормозящих вопросов:
– А кто их научил этой технологии? И как с помощью мысли можно переходить в параллельные пространства? Это просто фантастика какая-то… Нужно подвести под это научную базу.
Однако Володя не обратил внимания и на это замечание:
– Теперь нам остаётся объяснить, почему люди испытывают панический ужас как перед снежным человеком, так и перед летающими тарелками. Скорее всего, дело тут не в том, что снежные люди и тарелочки страшны… Отнюдь нет. Просто человек так устроен, что он реагирует на объекты из другого мира строго определённым образом – страхом. Наверное, эти объекты излучают какие-то вибрации, которые непереносимы для нормального человека, например инфразвуки…
Шаронов говорил всё это с такой убеждённостью и силой, что хилые советские интеллигенты почти уверились в том, что, если бы их друг повстречался со снежным человеком или инопланетянином один на один, то совсем не сдрейфил бы; напротив, явил бы пример смелости и находчивости – всему трудовому коллективу института географии РАН была известна Шароновская раскомплексованность, не зря ведь на уборке картошки именно его год за годом назначали бригадиром. Скорее всего, в непростой ситуации контакта с представителем
иного мира Володя достал бы из кармана пачку «Столичных», и, со словами: «Эй, йети! Чё уставился на меня? Закурить хочешь?», предложил бы пришельцу отведать терпкого советского табачка…
Однако головные мозги Володиных собеседников всё же нагрелись до критической температуры – сотрудникам института показалось, что через некоторое мгновение они все разом превратятся то ли в снежных людей, то ли в энэлонавтов и, совершив поворот на девяносто градусов, улетят вместе с Шароновым в параллельное пространство. А что там их ждёт? Скорее всего, весьма неясное и неопределённое внеклассовое будущее, которое даже Андрей Николаевич Колмогоров со всей своей теорией вероятностей не просчитает…
Поэтому, несмотря на то, что тема, затронутая Володей, их не на шутку заинтересовала, правоверные советские географы стали потихоньку расходиться, предпочитая приключениям в параллельных мирах обеспеченное существование в стенах географической твердыни РАН под тёплым крылом учёного совета. Один из сослуживцев Шаронова произнёс строку из стихотворения Бродского:
– Ощущенье, будто вычтен Лобачевским из пространства.
В спину уходивших из прокуренного помещения научных сотрудников понеслась очередь ещё одной смелой гипотезы:
– А что вы скажите на то, что снежный человек – это доживший до наших дней неандерталец?
Однако на это смелое предположение, рождённое в недрах турбореактивного ума Шаронова, робкие географы уже ничего не ответили, ибо спешили к своим деревянным столам, чтобы продолжать рутинный, но крайне важный для общества труд – продвигать вперёд громаду советской геодезии и картографии. А стоявший за их спинами Шаронов представился им тем самым неандертальцем – дожившим до наших дней, сменившим шкуру мамонта на джинсы и свитер ручной вязки, и по какому-то странному недосмотру отдела кадров включённым
в состав научных сотрудников института.
Скрываясь внутри комнаты с деревянными столами и, выглядывая из-за двери, тот самый научный сотрудник, который выдавил из себя тормозящий вопрос, резюмировал содержание беседы юмористическим, как он предполагал, образом:
– Володь, ты эту тему развей в институте почвоведения. Там такие байки любят.
Институт почвоведения располагался в двух шагах от «географии», в Пыжевском переулке. В обеденные перерывы Шаронов ходил туда играть с почвоведами в блиц.
Бывают случаи, что новые открытия рождаются в атмосфере непонимания и отторжения, однако наш герой, при всей его напористости, не обладал умом Менделеева или Эйнштейна. Как следствие, затхлый воздух географического института давал прибежище ментальным построениям Шаронова до поры, до времени – «снежная» тема растворилась в нём так же, как и «атлантическая», не принеся Владимиру Васильевичу ровным счётом никаких дивидендов, кроме разве только обнаруженного внутри себя некоего подобия
душевного удовлетворения от того, что есть ещё порох в пороховницах, от того, что оказывается, способно наше поколение, поколение детей войны, задать всем жару… Владимир Васильевич стал ощущать, что юношеский задор, гостивший у него в душе довольно долгое время, стал куда-то улетучиваться, уступая место лени и инертности. Наш герой обнаружил, что всё больше и больше мыслит штампами, что ему неинтересно оставаться наедине с самим собой. Шаронов не принадлежал к числу самоедов, однако экспресс-анализ текущей
диспозиции собственной личной и общественной жизни в виде моментальной фотографии всех обстоятельств и резонов приводил к неутешительным выводам: перспектив нет.
«Пятилетка пышных похорон» была ознаменована Владимиром Васильевичем третьей по счёту женитьбой и третьим по счёту разводом. Вскоре после кончины Леонида Ильича Брежнева он начал ухаживать за молоденькой сотрудницей института почвоведения; вскоре после кончины Юрия Владимировича Андропова они поженились, а незадолго до ухода из жизни Константина Устиновича Черненко развелись. Обстоятельства супружеской жизни Владимира Васильевича были настолько незначительными, что упоминать о них в тексте повести
не стоит; единственно, надо указать на то, что после этого развода с помощью хитроумных комбинаций Шаронов стал владельцем огромной четырёхкомнатной квартиры около метро «Бауманская». Это была бывшая коммуналка. Прибрать её к рукам Владимиру Васильевичу помогло наследство, доставшееся от родителей.

Продолжение следует.