Добрый день, мои Уважаемые Читатели!

Рад видеть Вас в числе 70.000 подписчиков рассылки "Национальная и государственная безопасность Российской Федерации".

Учитывая, количество подписчиков, рассылка разделена на несколько частей, и каждый сможет найти то, что интересно именно ему! Уверен, такой формат будет гораздо интереснее и познавательнее прежнего и понравится уважаемым подписчикам!

Обращаю Ваше внимание, уважаемые читатели, что Вам не обязательно ждать продолжения заинтересовавшей Вас публикации в рассылке - на сайте www.nationalsecurity.ru есть БОЛЬШАЯ БИБЛИОТЕКА (www.nationalsecurity.ru/library/) - заходите и читайте!

Рассылка и интернет-сайт www.nationalsecurity.ru содержат массу интересных материалов для тех, кто интересуется политикой, историей, культурой зарубежных стран, изучает гуманитарные, общественные, политические и социологические науки, а также просто хочет хорошо провести время. Сегодня я представляю Вам очередной - уже семьдесят пятый выпуск рассылки.

Читайте в сегодняшней рассылке:

1. Интересные фотографии к новым материалам по терроризму и наркобизнесу.

В этом выпуске мы публикуем новые интересные фотографии, которыми проиллюстриваны материалы на сайте Национальная и государственная безопасность.

Для того, чтобы узнать, что изображено на фотографии, не загружая страницу - наведите на фотографию мышку и задержите на секунду - над уменьшенным изображением всплывает краткое описание. Для загрузки страницы, относящейся к фотографии, нажмите на ее уменьшенное изображение.

Для того, чтобы узнать, что изображено на фотографии, не загружая страницу - наведите на фотографию мышку и задержите на секунду - над уменьшенным изображением всплывает краткое описание. Для загрузки страницы, относящейся к фотографии, нажмите на ее уменьшенное изображение.

∙ Сожжение американского и израильского флагов исламистскими фанатиками - электронная (цифровая) фотография.

∙ Сожжение американского и израильского флагов исламистскими фанатиками - электронная (цифровая) фотография.

∙ Крыло здания Пентагона, разрушенное террористом-смертником Аль-Каиды 11 сентября 2001 года - электронная (цифровая) фотография.

∙ Усама бин Ладен - наш герой! Демонстрация в Карачи в поддержку террористической сети Аль-Каиды - электронная (цифровая) фотография.

2. Новые электронные карты и спутниковые фотографии.

Цифровые (электронные) карты, объемные модели местности (3D модели) и спутниковые фотографии высокого разрешения (от 2 метров до 25 сантиметров) позволяют наглядно увидеть наиболее горячие регионы земного шара - районы войн, вооруженных конфликтов, геополитических и этнических противоречий, а также наркотрафика.

Карты и спутниковые фотографии постоянно добавляются и в рассылке еженедельно публикуются по четыре самых интересных новых карты. Если Вы хотите посмотреть все карты, опубликованные на сегодняшний день - зайдите в раздел Цифровые (электронные) карты, 3D модели местности и спутниковые фотографии по адресу www.nationalsecurity.ru/maps/.

∙ Электронная карта национальностей и этнических групп, населяющих территорию Средней Азии.

∙ Подробная электронная карта стран Кавказского региона со статистическими данными по каждой из стран кавказского региона.

∙ Электронная карта основных каналов транспортировки кокаина и крэка из районов производства в страны-потребители.

∙ Электронная карта основных каналов транспортировки опийных наркотиков (героин, опиум, опий-сырец, морфий, морфин).

3. Публикации на ресурсе www.nationalsecurity.ru.

∙ Игорь Игоревич Хохлов "Производство опийных наркотиков (героина) в Афганистане: инфраструктура наркобизнеса".

∙ Спутниковые фотографии "Тренировочная и следственная база ЦРУ Соль Пит на севере Кабула (Афганистан)".

Досье Тренировочная и следственная база ЦРУ США Соль Пит содержит подробную информацию Предположительно, база Соль Пит была образована сразу после вторжения войск США в Афганистан в октябре 2001 года. Помимо того, что на ней содержались и допрашивались лица, представляющие интерес для спецслужб США, ее также использовали для подготовки контртеррористических сил из числа афганцев. Со временем это база была расширена за счет перевода дополнительних сил, ранее базировавшихся в тщательно охраняемых транспортных металлических контейнерах на аэродроме Баграм.
СМОТРЕТЬ СПУТНИКОВЫЕ ФОТОРАФИИ БАЗЫ ЦРУ США СОЛЬ ПИТ

∙ Владислав Леонидович Иноземцев "Cоциобиологическая природа противоречий XXI века".

4. Для изучающих английский язык.

Учебный материал - оригинальный текст статьи на английском языке и его перевод. Если Вам, уважаемые подписчики, материал покажется интересным, в будущем статьи будут сопровождаться объяснениями активной лексики, фразеологии и грамматики:

∙ Putin's legacy is a Russia that doesn't have to curry favour with the west. Jonathan Steele, The Guardian Unlimited.
∙ ПЕРЕВОД: Наследие Путина: Россия, которой не нужна милость Запада. Джонатан Стил. The Guardian Unlimited, Великобритания.

НОВЫЕ КАРИКАТУРЫ В РАЗДЕЛЕ ЮМОР!!!

В Белом Доме не нужно выбирать, на чьей ты стороне!

Черновик ежегодного послания президента президента:
"Мы должны улучшить положение российских бизнесменов и инвесторов:
улучшить освещение и вентиляцию камер, разрешить ларек и дополнительные прогулки."

- Почему, когда в город собирается приехать президент,
сразу начинают ремонтировать дороги?
- Ну, не дураков же лечить!!!!!.

Чем отличается приемник от преемника?
Приемник принимает сигналы от любых станций, преемник - от одной.
Приемник устаревает лет за 10, преемник - строго за 4.
Гарантию на приемник устанавливает производитель,
на преемника - сам передатчик.
Приемник рекламируют в перерыве на рекламу, преемника - в новостях.
Если уронить приемник в воду, он испортится.
Если уронить в воду преемника - выкрутится.
Если вдруг пропадает сигнал, приемник начинает шипеть, преемник - молчать.
Приемник, как правило, собирается в Китае.
Преемник же в Китай не собирается, пока не получит соответствующий сигнал.
Приемник каждый выбирает сам...
>>> ОСТАЛЬНЫЕ АНЕКДОТЫ >>>

В этом выпуске мы публикуем новые интересные фотографии, которыми проиллюстриваны материалы на сайте Национальная и государственная безопасность.

Для того, чтобы узнать, что изображено на фотографии, не загружая страницу - наведите на фотографию мышку и задержите на секунду - над уменьшенным изображением всплывает краткое описание. Для загрузки страницы, относящейся к фотографии, нажмите на ее уменьшенное изображение.
>>> ПЕРЕЙТИ К МАТЕРИАЛАМ САЙТА >>>

(нажмите на картинку, чтобы загрузить страницу с фотографией) Сожжение американского и израильского флагов исламистскими фанатиками - электронная (цифровая) фотография		(нажмите на картинку, чтобы загрузить страницу с фотографией) Сожжение американского и израильского флагов исламистскими фанатиками - электронная (цифровая) фотография

(нажмите на картинку, чтобы загрузить страницу с фотографией) Крыло здания Пентагона, разрушенное террористом-смертником Аль-Каиды 11 сентября 2001 года - электронная (цифровая) фотография		(нажмите на картинку, чтобы загрузить страницу с фотографией) Усама бин Ладен - наш герой! Демонстрация в Карачи в поддержку террористической сети Аль-Каиды - электронная (цифровая) фотография

Цифровые (электронные) карты, объемные модели местности (3D модели) и спутниковые фотографии высокого разрешения (от 2 метров до 25 сантиметров) позволяют наглядно увидеть наиболее горячие регионы земного шара - районы войн, вооруженных конфликтов, геополитических и этнических противоречий, а также наркотрафика.

Согласно требованиями российского законодательства, спутниковые фотографии России даны с разрешением 2 метра. Спутниковые фотографии территории иностранных государств даны с более высоким разрешением - до 25 сантиметров.

Цветовой баланс карт и фотографий откалиброван таким образом, что они прекрасно распечатываются на струйных и лазерных принтерах и могут использоваться в качестве приложений к научным трудам, рефератам, курсовым и дипломным работам.

Для того, чтобы узнать, что изображено на карте, не загружая ее - наведите на нее мышку и задержите на секунду - над уменьшенным изображением всплывает краткое описание. Для загрузки карты нажмите на ее уменьшенное изображение. Карты и спутниковые фотографии снабжены подробными комментариями и разъяснениями.

Карты постоянно добавляются, но в рассылке мы будем публиковать только по четыре новых карты еженедельно - Вы же не хотите получать мегабайтные выпуски:-) Если Вы хотите посмотреть все карты, опубликованные на сегодняшний день - зайдите в раздел Цифровые (электронные) карты, 3D модели местности и спутниковые фотографии по адресу www.nationalsecurity.ru/maps/.
>>> ПЕРЕЙТИ К РАЗДЕЛУ ЭЛЕКТРОННЫЕ КАРТЫ >>>

(нажмите на картинку, чтобы загрузить страницу с электронными картами) Электронная карта национальностей и этнических групп, населяющих территорию Средней Азии - подробная электронная карта		(нажмите на картинку, чтобы загрузить страницу с электронными картами) Подробная электронная карта стран Кавказского региона со статистическими данными по каждой из стран кавказского региона - подробная электронная карта

(нажмите на картинку, чтобы загрузить страницу с цифровыми картами) Электронная карта основных каналов транспортировки кокаина и крэка из районов производства в страны-потребители - подробная электронная карта		(нажмите на картинку, чтобы загрузить страницу с электронными картами) Электронная карта основных каналов транспортировки опийных наркотиков (героин, опиум, опий-сырец, морфий, морфин) - подробная электронная карта

Сегодня мы публикуем четвертую часть обширного исследования кандидата политических наук, научного сотрудника Института мировой экономики и международных отношений РАН (ИМЭМО РАН) Игоря Игоревича Хохлова "Производство опийных наркотиков (героина) в Афганистане: инфраструктура наркобизнеса" - полный вариант исследования размещен по адресу http://www.nationalsecurity.ru/library/00021/.

Рост производства героина после начала "контртеррористической" операции США и Великобритании

Начало "контртеррористической" операции США и Великобритании на территории Афганистана 7 октября 2001 года поставило крест на надеждах по прекращению производства опийных наркотиков в этой стране. С убийством пандшерского военного лидера Ахмад Шаха Масуда (Ahmad Shah Masood) террористами-смертниками Аль-Каиды 9 сентября 2001 года ушли в небытие договоренности об ограничении наркотрафика через таджикскую границу, а у руководства США и Великобритании, как и у нового правительства Афганистана под руководством Хамида Карзая, есть более неотложные дела. Непрекращающееся перераспределение мест в новом кабульском правительстве и дележ международной финансовой помощи - задачи более приоритетные, нежели борьба с наркобизнесом, приносящим к тому же немалый доход полевым командирам, которым принадлежит реальная власть в афганских провинциях.

На настоящий момент в Афганистане производится больше героина, чем когда-либо за всю историю этой страны. Попытки мирового сообщества решить данную проблему не дают никакого эффекта. В условиях непрекращающейся гражданской войны и отсутствия реальной власти Кабула над всей территорией страны, средства, выделяемые международным организациями на замещение посевов мака другими сельскохозяйственными культурами, расходуются на прямо противоположные нужды. В 2004 году правительство Хамида Карзая предложило афганским земледельцам 1250 долларов за каждый уничтоженный гектар опийного мака, в то время как скупщики сырья для нарколабораторий предлагают в среднем 16,000 долларов за урожай, собираемый с гектара (в этом климате возможно собирать два или три урожая ежегодно). Только в 2004 году 225,000 гектаров земель, ранее занятых традиционными сельскохозяйственными культурами - пшеницей, кукурузой, ячменем, рисом, пшеницей, картофелем, миндалем - были засеяны маком.

Складывается впечатление, что мировое сообщество в лице США и Великобритании не заинтересовано в решении данной проблемы. Почему? Посевы опиумного мака легко заметны на спутниковых фотографиях и аэрофотоснимках и занимают гигантские площади; расположение нарколабораторий хорошо известно; так же хорошо известны и крупные государственные и частные химические предприятия в Пакистане (в частности, ряд фармацевтических предприятий Пешавара), поставляющие прекурсоры (компоненты для производства героина) - в первую очередь, ангидрид уксусной кислоты; огромные объемы производства обслуживаются значительными транспортными потоками, которые не могут оставаться незамеченными в стране со столь слабой дорожной сетью, как Афганистан.

Наркобизнес чувствует себя настолько уверенно, что в течение последних трех лет производство героина было освоено на крупных фармацевтических предприятиях в Пешаваре (Пакистан) и Джелалабаде (Афганистан), не говоря об огромных нарколабораториях, способных перерабатывать десятки тонн опийного сырья в сутки. Движение грузового транспорта, перевозящего опий-сырец, прекурсоры (компоненты для производства героина) и готовой продукции хорошо видно на спутниковых фотографиях.

Еще в сентябре 1999 года премьер-министр РФ Владимир Путин провел переговоры с исполнительным директором Управления ООН по контролю над наркотическими средствами и предотвращению преступности (UNODCCP) г-ном Пином Арлакки, в ходе которых российская сторона дала согласие на использование спутника фоторазведки Космос-2365 (тип КА "Кобальт") для съемки посевов опиумного мака.

Российские спецслужбы - Госнаркоконтроль (ФСКН РФ - Федеральная служба Российской Федерации по контролю за оборотом наркотиков), ФСБ (Федеральная служба безопасности Российской Федерации) и МВД (Министерство внутренних дел Российской Федерации), также не раз предоставляли своим американским коллегам и новым афганским властям разведданные о нарколабораториях, крупных складах наркотиков, основных маршрутах движения караванов с опием и героином. Реакции на действия России со стороны руководства США, Великобритании и Афганистана не было никакой.

По данным директора Агентства по контролю за наркотиками при президенте Таджикистана Рустама Назарова, ни от американцев, ни от временного афганского правительства информация об уничтожении лабораторий по производству наркотиков, посевов или складов, о нейтрализации каких-либо банд наркоторговцев не поступала. Между тем, по оценкам замначальника погрангруппы РФ в Таджикистане генерала Рамазана Джафарова, в этой Афганистане к осени 2003 года функционировало около 400 лабораторий и заводов по переработке опия в героин.

Президент Афганистана Хамид Карзай, пршедший к власти при прямой военной и материальной помощи США, в свом недавнем интервью дал ясно понять, что "героин, составляющий от 60 до 80% ВВП Афганистана, демонстрирует что афганцы - не нация нищих". При этом он признал, что эта торговля представляет опасность не меньшую, чем терроризм, и его сограждане "объявят джихад наркотикам так же, как объявили его шурави (советским войскам)".

Достаточно очевидно, что Хамид Карзай, несмотря на свои благие намерения, не в состоянии бороться с наркобизнесом. Колоссальный рост производства героина происходит под пристальным наблюдением коалиционных войск на территории Афганистана. США не хотят дестабилизировать правительство Карзая, лишая единственного источника доходов полевых командиров, которым принадлежит реальная власть в провинциях Афганистана. Однако эти же самые доходы продолжают оседать на счетах международной террористической сети Аль-Каида аль-Сульбах, которая даже после разгрома движения Талибан, продолжает контролировать основные маршруты доставки опия-сырца и героина.

Более того, после вторжения США в Афганистан и разгрома движения Талибан в ходе контртеррористической операции, суннитское руководство Аль-Каиды умело разыграло религиозную карту и централизовало деятельность суннитов - хозяев афганских маковых полей и героиновых лабораторий с деятельностью суннитов, живущих вдоль ирано-афганской границы. Сенатор-республиканец от штата Иллинойс Марк Стевен завил, что возглавляемая им комиссия располагает документальными свидетельствами того, что 28 млн. долларов, арестованные на одном из счетов сети Бен Ладена, заработаны на транспортировке афганского героина. Так же не оправдались надежды американцев на то, что последствия роста производства опия и героина не скажутся на ситуации внутри США.

Однако геополитические выгоды от сложившейся ситуации, по всей видимости, столь высоки, что даже наблюдающийся в последние годы рост опийной наркомании в самих США (впервые с начала 1980-х) не заставил американское руководство предпринять сколько-нибудь реальные шаги в этом направлении. Так, сегодняшний день американское правительство пришло к выводу, что самым эффективным средством борьбы с растущей торговлей героином будет формирование трехсторонней комиссии в составе США, Афганистана и Пакистана, несколько заседаний которой уже прошли в Кабуле. По итогам прошедших переговоров было озвучено совместное заявление "выражавшее удовлетворение от трехстороннего сотрудничества в деле борьбы с наркобизнесом". Как не без иронии замечает директор Американского Центра за Демократию, Рашель Ехренфельд в своей недавней статье в New York Sun, "учитывая колоссальный рост производства за последние несколько лет, можно только удивляться, с чем это они себя поздравляют".
>>> ДАЛEE >>>

Вице-президент США Дик Чейни обратился к конгрессменами с просьбой разрешить пытки в отношении задержанных, подозреваемых в терроризме. На самом деле такие пыточно-следственные базы уже действуют по всему миру. Фотографии и подробное досье по одной из таких баз мы сегодня публикуем в нашей рассылке.
>>> СМОТРЕТЬ СПУТНИКОВЫЕ ФОТОГРАФИИ БАЗЫ ЦРУ США СОЛЬ ПИТ >>>

Тренировочная и следственная база ЦРУ "Соль Пит" на севере Кабула (Афганистан)

Тренировочная следственная база ЦРУ Соль Пит (координаты: широта 34°34'00"N 34.566667; долгота 69°12'32"E 69.208889) - расположена в северной части Кабула. Первое упоминание о базе Соль Пит (Salt Pit) относится к 3 марта 2003 года, когда в интернет появились сообщения гибели на базе Центрального разведывательного управления США (ЦРУ США), лиц задержанных по подозрению в сотрудничестве с талибами. База Соль Пит оборудована в заброшенном кирпичном заводе, занимающим площадь 10 гектар, и состоящей и трехэтажного производственного здания и ряда хозяйственных построек меньшего размера.

Предположительно, база Соль Пит была образована сразу после вторжения войск США в Афганистан в октябре 2001 года. Помимо того, что на ней содержались и допрашивались лица, представляющие интерес для спецслужб США, ее также использовали для подготовки контртеррористических сил из числа афганцев. Со временем это база была расширена за счет перевода дополнительних сил, ранее базировавшихся в тщательно охраняемых транспортных металлических контейнерах на аэродроме Баграм.

По данным различных источников, вся деятельность базы Соль Пит находится в исключительной компетенции ЦРУ и финансируется из фондов ЦРУ, включая выплату заработных платы, поддержание функционирования хозяйственных и специальных объектов и т.п. Это должно обеспечить безопасность сотрудников-граждан США, находящихся на территории Афганистана во враждебном окружении.

База Соль Пит стала известна после появившихся сначала в интернет, а затем в прессе сообщений о гибели в ноябре 2002 года ряда лиц, задержанных по подозрению в сотрудничестве с талибами. Задержанные погибли от переохлаждения, после того как провели длительное время раздетыми на морозе.

Государственный департамент США отрицал все обвинения, хотя правозащитными организациями были представлены убедительные доказательства того, что на базе имеют место массовые пытки и гибель заключенных. В середине марта 2005 года Министерство юстиции США сообщило, что проведение проверки по данным фактам невозможно, так как база Соль Пит с возможными вещественными доказательствами уничтожена.

Хотя база Соль Пит была якобы уничтожена, что подтверждается последними спутниковыми фотографиями баз ЦРУ, деятельность ЦРУ в Афганистане была расширена и производится в новом комплексе зданий. Соль Пит и заменившая ее база (на нижней спутниковой фотографии) является частью широкой сети следственных баз ЦРУ по всему миру, развернутой после атак 11 сентября 2001 года на здания Всемирного торгового центра и Пентагона.

Спутниковые фотографии базы ЦРУ США Соль Пит и нового комплекса зданий ЦРУ в Афганистане, сделанные после изгнания из Кабула талибов в период с лета 2003 по лето 2005 годов, позволяют судить о деятельности базы Соль Пит и ходе работ на новой базе ЦРУ.

Спутниковые фотографии следственной и тренировочной базы Соль Пит - НАЖМИТЕ ЗДЕСЬ, ЧТОБЫ ПОСМОТРЕТЬ СПУТНИКОВЫЕ ФОТОГРАФИИ БАЗЫ ЦРУ США СОЛЬ ПИТ.

Сегодня мы публикуем статью Владислава Леонидовича Иноземцева "Cоциобиологическая природа противоречий XXI века" - полный вариант исследования размещен по адресу http://www.nationalsecurity.ru/library/00047/.

Сoциальное неравенство: несколько слов о классовой структуре

На протяжении нескольких столетий западные социальные философы мечтали об обществе, основными чертами которого выступали бы равенство и свобода. Обе эти ценности числились среди фундаментальных основ христианской традиции, с которой идентифицировали себя европейцы – и это казалось вполне естественным. С одной стороны, религия, претендующая на универсальный характер, не могла не проповедовать равенство своих адептов – пусть даже такое ограниченное, как равенство перед лицом Всевышнего («Нет предо мною ни эллина, ни иудея» – говорит Иисус; Ветхий Завет рассказывает, что человек был cоздан Гоcподом одним и единcтвенным – прежде всего для того, чтобы показать, как пpиятно Ему «единcтво cpеди множеcтва». С другой стороны, сама идея грехопадения – как и вся моральная доктрина христианства – предполагают за человеком возможность выбора между добром и злом, и тем самым утверждают свободу воли, которая лежит в основе всех остальных свобод человека.

Таким образом, в рамках христианской традиции удачно соединились идеи равенства и свободы – что и определило способность принявшей эту доктрину цивилизации к быстрому поступательному развитию. Более того; это развитие было тем успешнее, чем жестче церковь была отделена от государства и чем мощнее были ее позиции («подъем христианской церкви [как противовеса мирской власти] – первейший источник свободы на Западе», утверждает Ф.Закария).

Однако в XVIII-XIX столетиях западные философы вышли за пределы христианской теории равенства и свободы. Они сочли, что равенство должно распространяться не только на религиозную, но и на социальную сферу, потребовав отмены сословий; и что свобода должна доминировать также и в политической области – вплоть до свободы выбора не только веры, но и правительства. Справедливости ради нужно заметить, что истоки этих представлений вполне могут быть обнаружены у святых отцов западной церкви. Так, например, в начале XIII века св. Фома Аквинский говорил о том, что подчинение cлабого cильным, неизбежное в ходе становления общеcтва, не должно стать базой cоциального cтpоя и в пеpcпективе будет иcкоpенено; он же настаивал на том, что «еcли гpуппа cвободныx людей pуководима пpавителями во имя общего блага вcей гpуппы, такое пpавительcтво опpавданно и cпpаведливо, как отвечающее потpебноcтям людей; еcли же пpавительcтво cоздаетcя не для общего блага вcеx, а во имя чаcтного интеpеcа пpавителя, оно будет неcпpаведливым и извpащенным пpавительcтвом», достойным свержения (эти строки, заметим, писались практически в те самые годы, когда боровшиеся за свои привилегии британские бароны принуждали короля Иоанна подписать Великую хартию вольностей [1215 г.]).

При этом по мере распространения эгалитаристских идей они все больше применялись не только к политической, но и к экономической сфере. И если за судьбы политического равенства можно было «не волноваться» уже к началу XIX века, когда американская и французская революции провозгласили равенство граждан перед законом и объявили народ источником суверенитета, то борьба за экономическое равенство только еще начиналась. Сначала т.н. «утописты» начали рассуждать о некоем идеальном государстве, граждане которого хотя и бедны, но уравнены в экономических правах; затем Ш.Фурье и немецкие коммунисты осудили буржуазное общество как воспроизводящее неравенство, и, наконец, К.Маркс и Ф.Энгельс создали концепцию, согласно которой капиталисты обогащаются за счет эксплуатации рабочих, которые лишены средств производства и потому вынуждены продавать свою рабочую силу. Основной задачей с этого момента провозглашалось устранение этой эксплуатации и тех социальных условий, которые делали ее возможной. Основоположники марксизма – и в этом вряд ли стоит сомневаться – были искренни уверены в осуществимости этой благородной задачи, и боролись за ее воплощение в жизнь.

Большинство исследователей – как в прошлом, так и сегодня – полагают, что основой социального (и, в особенности, имущественного, или материального) неравенства выступает классовая структура общества, постоянно воспроизводящаяся и «приписывающая» того или иного человека к исполнению определенного набора социальных функций. Принято считать, что именно деление людей на классы обусловливает несправедливое распределение общественного богатства. Именно поэтому основная часть социальных утопий рисует «справедливое общество» в виде такого, где отсутствует классовое или сословное деление; особенно в этом преуспели классики марксизма, сформулировавшие для обоснования бесклассового характера будущего общества теорию, разделяющую всю историю на «архаический», «экономический» и «коммунистический» периоды – так называемые «общественные формации».

Предполагалось, что общественные классы стали возникать в тот период, когда начались ослабление и распад связей внутри соседской общины – последней из форм бесклассового общества. С появлением избытка продуктов равное распределение – в лучшем случае учитывавшее физические особенности отдельных членов общины – стало анахронизмом, и изъятие непропорционально большой части благ в пользу некоей группы перестало угрожать выживанию общности как целого. Однако это не было связано с контролем над «средствами производства», о котором К.Маркс, а затем и его последователи говорили как об основном признаке класса. Более верным представляется мнение М.Вебера, который, возражая К.Марксу, отмечал, что главным критерием класса следует считать оформившийся хозяйственный интерес его представителей, а не наличие или отсутствие института собственности на средства производства. Интерес этот по необходимости формировался вокруг обладания неким ресурсом или некоей привилегией, которое объединяло представителей доминирующего класса и противопоставляло их остальным членам общества. Характер данного ресурса мог сильно различаться – от предполагаемой близости к «высшим силам», легитимизировавшей жреческое сословие в обществах Древнего Востока, до военной силы, находившейся под управлением военной аристократии римского типа. Неоспоримым выступало только наличие этого ресурса – и контроля над ним.

Этот тезис легко проиллюстрировать кратким обзором различных типов классовых обществ, которые сменяли друг друга в предшествующие исторические периоды.

В античных обществах (которые в XVIII-XIX веках неслучайно назывались периодом классической древности) основой господства свободного класса над зависимым являлась par excellence военная сила. Более того; внутри самого привилегированного класса реальную власть имели, как правило, лица, занимавшие высокие должности в военной иерархии. Как известно, одной из важнейших обязанностей римских консулов было исполнение функций главнокомандующего; во времена упадка республиканского строя все диктаторы выходили из среды военных; имперский режим сформировался в гражданских войнах, а впоследствии немалая часть императоров была свергнута или назначена армейской верхушкой. В рамках данного социального порядка денежное богатство скорее следовало из военного успеха, нежели определяло общественный статус per se, а земельная собственность не имела основополагающего значения, так как в границах метрополии доминировала формально находившаяся в «общем владении римского народа» ager publicus, а суверенитет императоров над отдельными провинциями имел скорее номинальное значение. Напротив, рост влияния земельной собственности и образование больших замкнутых владений при истощении притока рабов и спаде производства в хозяйствах свободных граждан оказались сопряжены с упадком и разрушением античного общества.

В феодальном обществе источником доминантного статуса аристократии была собственность на землю как основной хозяйственный ресурс. Делегирование власти от монархов к вассалам и далее, к мелкому дворянству происходило через жалование прав на земельные владения, аллоды, которые сначала выделялись во временное пользование, затем закреплялись в пожизненное владение, а впоследствии стали наследуемой собственностью. В данном случае обсуждаемый базовый ресурс обрел экономическую природу, так как к времени расцвета западноевропейских феодальных обществ крестьяне не были юридически закрепощены, а изъятие прибавочного продукта происходило не по причине принадлежности работника господину, а через взимание земельной ренты, представлявшей собой плату крестьянина за использование принадлежавшего феодалу надела. Фактор земельной собственности определял иерархическую лестницу феодального общества, и место в ней либо обусловливалось размерами владений того или иного сеньора, либо воплощалось в таковых.

Заметим, что «третье сословие» вряд ли столь легко разрушило бы феодальный строй, если бы к соответствующему периоду буржуазия и крестьянство не обеспечили свое доминирование в обществе не только как распорядители значительных денежных богатств, но и как собственники большей части обрабатываемых земель.

В буржуазном обществе основным фактором, обеспечивающим принадлежность к верхушке общества, стали финансовые ресурсы. Образование подавленного класса пролетариев произошло вследствие как обезземеливания крестьян, так и разорения мелких ремесленников. Установив контроль за финансовыми потоками, представители капиталистического класса вскоре добавили к нему и монополию на большую часть средств производства, которые в силу в том числе и технологических причин не могли находиться в индивидуальной собственности работников. Несмотря на то, что пролетаризация общества никогда не переходила опасной черты, промышленные рабочие и буржуа оказались двумя главными классами индустриальной эпохи. Учитывая, что самовозрастание капитала, с одной стороны, требовало значительных первоначальных вложений и, с другой стороны, не могло эффективно происходить фактически нигде, кроме как в промышленности и торговле, следует признать, что буржуазия имела в собственности не только основные, но практически все реальные рычаги, необходимые для осуществления эффективного контроля над обществом.

Согласно идеям К.Маркса, как известно, задачей коммунистической революции было политическое свержение господства буржуазии и передача всей власти «трудящимся»; история показала, что этот сценарий практически нереализуем. В чем же заключалась ошибка? Современные марксисты предпочитают утверждать, что главной причиной неудачи была «бюрократизация» социалистического общества, которая привела к политическому авторитаризму и хозяйственной неэффективности. На наш взгляд, это крайнее упрощение ситуации. Попытаемся понять, почему в разные исторические периоды военная сила, земельная собственность и финансовый капитал выступали доминирующими ресурсами, дававшими их владельцам власть над обществом, а труд, или рабочая сила, никогда не принадлежал к числу таких ресурсов? Первый же приходящий на ум ответ и содержит разгадку – все упомянутые ранее ресурсы обладали редкостью, которая отчасти и делала их столь ценными. В отличие от них труд если и был когда-то редким ресурсом, нехватка которого ограничивала возможности хозяйственного развития, то разве что после страшной эпидемии чумы в XIV веке, которая на время сделала безлюдными целые области в ряде европейских стран. Во все остальные эпохи предложение трудовых ресурсов было избыточным. С нарастанием глобализационных явлений редкость трудовых ресурсов становится все менее несущественным фактором: параллельно идут как процесс вынесения трудоемких производств за пределы индустриально развитых стран, так и переселение в эти государства низкоквалифицированных работников, успешно восполняющих дефицит трудовых ресурсов в наиболее богатых регионах мира.

Все это делает шансы на превращение пролетариата в новый доминирующий класс крайне незначительными. В то же время в ХХ веке стали видимыми и более знаменательные тенденции, нежели сохранение подчиненной роли труда. В короткие сто лет уместились феноменальные трансформации, серьезно снизившие значимость и всех прочих ресурсов, которые в предшествующие исторические эпохи обеспечивали доминирование тем или иным господствующим классам. В первые годы ХХ столетия ведущие европейские державы заканчивали формирование своих колониальных империй; в начале XXI-го самое мощное в военном отношении государство мира – США – не может установить эффективный контроль над относительно небольшой ближневосточной страной, Ираком. Военная сила утрачивает былую эффективность, а во внутренней политике вообще не выступает значимым аргументом. В начале ХХ века почти половина населения развитых стран жила в сельской местности; сегодня правительства развитых стран готовы платить своим крестьянам за то, что они не обрабатывают свои земли. Собственность на них сегодня также не может считаться аргументом доминирующего класса. Капитал пока остается востребованным, но нельзя не видеть, что его предложение все чаще превышает спрос – об этом говорят и близкие к нулевому значению %ные ставки в Японии и Швейцарии (а в 2002-2004 гг. – и в США), и фондовые «пузыри», образующиеся всякий раз когда владельцы свободных денежных средств массово вкладывают их в самые рискованные активы в надежде на высокую прибыль. Хотя капитал сегодня несомненно остается одним из важнейших производственных ресурсов, он уже не столь редок, как в начале ХХ века, и не может также как прежде, диктовать обществу свою волю. Какой же ресурс выступает сегодня наиболее востребованным, какой класс он выводит на историческую арену и какими могут оказаться дальнейшие судьбы этого социального слоя? Данный вопрос встал перед социологами не сегодня и не вчера, и история возможных ответов на него изучена сегодня уже достаточно подробно.

Новый доминирующий класс: рациональны ли ожидания?

В первые послевоенные годы самым распространенным ответом на вопрос о том, кто может стать новым господствующим классом формирующегося общества (которому в то время еще даже не давалось определенного названия), было указание на некую абстрактную «управляющую элиту», или «класс менеджеров». «…кто же составляет правящий класс посткапиталистического общества?» – спрашивал в конце 50-х годов Р.Дарендорф, и отвечал: «его представителей следует искать на верхних ступенях бюрократических иерархий – среди тех, кто отдает распоряжения административному персоналу». В «?технeтронном“ обществе, то есть обществе, формирующемся – в культурном, психологическом, социальном и экономическом плане – под воздействием современной техники и электроники... где индустриальные процессы уже не являются решающим фактором социальных перемен», новая элита должна в первую очередь обладать способностями контролировать и направлять процессы, диктуемые логикой технологического прогресса – считал Зб.Бжезинский...

... Предельно широкое определение этой социальной страты, которая была названа им «техноструктурой», дал Дж.К.Гэлбрейт, в 1969 г. отмечавший, что «она включает всех, кто привносит специальные знания, талант и опыт в процесс группового принятия решений». Еще раньше К.Райт Миллс отметил, что новая социальная элита представляется не элитой богатства, а элитой статуса; его подправил А.Турен, указавший, что технократический класс не только занимает доминирующие позиции в новом обществе, но выступает субъектом подавления прочих социальных слоев и групп.

Параллельно социологи искали позитивное определение новой элиты. Хотя многие исследователи плоть до середины 70-х годов предпочитали говорить о «новом классе», «доминирующем классе», «правящем классе», «высшем классе» и т.д., не давая ему четких определений, особо проницательные авторы недвусмысленно связывали социальный статус с интеллектуальными и творческими способностями человека. При этом характерно, что перспектива формирования новой социальной реальности порождала не столько надежды, сколько ощущение опасности. Еще в 1958 г. М.Янг в фантастической повести «Возвышение меритократии» в гротескной форме обрисовал конфликт между интеллектуалами и остальным обществом как опасное противоречие следующего столетия. В 1962 г. Ф.Махлуп, вводя в научный оборот показательный термин «работник интеллектуального труда (knowledge-worker)», указывал на то, что работники нового типа изначально ориентированы на оперирование информацией и знаниями; фактически индифферентны к форме собственности на средства и условия производства; крайне мобильны; и, как правило, стремтся заниматься деятельностью, открывающей широкое поле для самореализации и самовыражения, хотя бы и в ущерб сиюминутной материальной выгоде. О.Тоффлер вынужден был признать, что традиционное обществоведение, изучающее «переход власти от одной личности, одной партии, одной организации или одной нации к другой», теряет свое значение в условиях, когда основными становятся «скрытые сдвиги во взаимоотношениях между насилием, богатством и знаниями». Основатель теории постиндустриализма Д.Белл подытоживал: «Если в течение последних ста лет главными фигурами были предприниматель, бизнесмен, руководитель промышленного предприятия, то сегодня ?новыми людьми“ являются ученые, математики, экономисты и другие представители новой интеллектуальной технологии».

Однако перемены происходили не только на одной стороне социального спектра. С другого фланга отмечалось постепенное накапливание негативных явлений, казавшихся ранее преодоленными как самим промышленнымкапитализмом, так и развитием системы социального обеспечения. Еще в начале 60-х годов Г.Маркузе отметил, что новая высокотехнологичная деятельность резко сокращает потребность в прежних категориях трудящихся, и традиционный рабочий класс становится далеко не самой заметной социальной группой современного общества. Если в нем и растет потребность в труде, то прежде всего в низкоквалифицированном и неквалифицированном; возникает особая страта, которую А.Горц назвал «неклассом нерабочих», или «неопролетариатом», состоящим «либо из людей, ставших хронически безработными, либо из тех, чьи интеллектуальные способности оказались обесцененными современной технической организацией труда... Работники этих профессий почти не охвачены профсоюзами, лишены определенной классовой принадлежности и находятся под постоянной угрозой потерять работу». А.Турен предпочитал говорить об «особо отчужденном классе», к которому он относил представителей устаревающих профессий, членов замкнутых региональных сообществ и т.д.; переход же от индустриального общества к новому социальному порядку считался им «переходом от общества эксплуатации к обществу отчуждения». Поэтому какие бы возможности ни открывало перед человеком новое «постиндустриальное» общество, оно открывает их в совершенно различной степени – и классовое неравенство, а с ним и классовый конфликт, не уходят в прошлое, а в чем-то становятся даже резче.

На протяжении последних десятилетий эти обостряющиеся противоречия привлекали внимание самых известных западных социологов. В результате сегодня можно констатировать определенный консенсус, который сложился во взглядах и на высший класс «постиндустриального» общества, и на его классовую структуру в целом.

Во-первых, утверждается, что главным объектом собственности, дающим представителям этого нового класса основания занимать доминирующие позиции в обществе, являются уже не «видимые вещи» (такие как земля и капитал), а информация и знания, которыми обладают конкретные люди (зачастую к этим «активам» также применяется понятие «капитала») – и поэтому господствующий класс не так замкнут и однороден, как высшие слои аграрного и индустриального обществ. Эта страта не «наследственна»; она по своей природе не есть аристократия, хотя представители этого нового класса в большинстве случаев оказываются выходцами из состоятельных слоев общества и имеют целый ряд серьезно сближающих их черт.

Во-вторых, отмечается, что влияние данной группы определяется прежде всего ее доминирующим положением в соответствующих социальных иерархиях — бизнесе, армии, политических институтах, научных учреждениях; при таком подходе правительственная бюрократия, профессиональные и академические эксперты и техноструктура, то есть лица, так или иначе причастные к управлению и стоящие у начала информационных потоков, объединяются в понятие технократического класса. В силу переплетенности различных социальных институтов попасть в класс технократов можно отнюдь не только на основе способности человека усваивать информацию и генерировать новое знание (при этом, однако, до сих пор считается, что в конечном счете «статус профессионалов определяется в соответствии не столько с их иерархическими полномочиями, сколько с их научной компетентностью».

В-третьих, большинство авторов так или иначе сходятся в том, что новое общество может стать – и de facto становится – менее эгалитаристским, нежели прежнее, поскольку, хотя «информация есть наиболее демократичный источник власти», капитал как основа влияния и могущества заменяется не трудом, а знаниями, которые являются, не в пример труду, «редким (курсив мой. – В.И.) производственным фактором», привлекающим большой спрос при ограниченном предложении. По этой причине складывающееся меритократическое социальное устройство может быть только пародией на демократию, и возникающие новые возможности социальной мобильности не устраняют, а скорее даже подчеркивают его элитарный характер.

Возникает вопрос: в какой мере способен этот новый высший класс адекватно оценивать стоящие перед обществом проблемы; в какой мере он заинтересован в повышении благосостояния остальных его членов; может ли он определять цели и задачи, которые большая часть социума готова будет воспринять как свои собственные?

Все эти вопросы очень важны, потому что новый господствующий класс кардинально отличается от военной аристократии, феодального сословия, или класса буржуа. Все прежние высшие классы были классами статуса: если у феодала отнимали его земли, вместе с ними он лишался власти; если предприниматель разорялся, он мог превратиться в мелкого лавочника или наемного менеджера. Именно об этом говорил К.Маркс, когда он рассуждал о различии между капиталом-cобственностью и капиталом-функцией; класс капиталистов в его конепции воплощал именно капитал-cобственность. В то же время принадлежность к новому высшему классу определяется способностями: человек относится к управленческой или научной элитам прежде всего вследствие наличия у него таланта к усвоению информации и превращению ее в новое знание. Однако очевидно, что способность продуцировать новые знания отличает людей друг от друга в гораздо большей степени, чем размеры материального богатства; более того, эта способность не может быть приобретена ни мгновенно, ни в ограниченные сроки, а в определенной мере заложена на генетическом уровне, который определяется межгенерационными отношениями. Таким образом, по мере того, как новый высший класс будет вбирать в себя особо достойных представителей иных слоев общества, потенциал оставшихся будет снижаться. Обратная миграция, вполне возможная в буржуазном обществе, в данном случае более сложна, так как раз приобретенные знания могут только совершенствоваться, но при этом фактически не могут быть утрачены. Поэтому имеются веские основания предположить, что общество XXI века будет жестко поляризованной классовой структурой, которая вызовет к жизни противоречия более острые, нежели те, какими были отмечены предшествующие ступени общественной эволюции.

Cокращение и нарастание неравенства в XX веке

Современные общества Запада стали индустриальным уже в конце XIX века. Однако имущественное неравенство, сопровождавшее процессы промышленного развития, достигло к тому времени уровня, явно угрожавшего социальной стабильности. Первая мировая война обострила существовавшие в обществе противоречия и привела к целой череде социальных взрывов, поставивших под сомнение саму возможность дальнейшего существования капиталистического строя. Ответом на это стали меры, направленные на сокращение имущественного разрыва; наибольших успехов такая политика достигла в Европе после Второй мировой войны, тогда как в США ее интенсивность была существенно меньшей. Поэтому Соединенные Штаты дают более «чистую» картину процесса, к которой мы и хотели бы сейчас обратиться (влияние же тех практик, которые получили распространение в Европе, мы оценим позднее).

Статистика свидетельствует, что с начала ХХ века и вплоть до середины 70-х годов имела место устойчивая тенденция к снижению разрыва между богатыми и бедными. Так, в США доля 1% наиболее состоятельных семей в общем богатстве снизилась с 30% в 1930 г. до менее чем 18 % в середине 70-х (что стало самым низким показателем с момента провозглашения независимости США); в Великобритании доля 1% богачей в национальном достоянии снизилась с более чем 60% до 29%, а доля 10% – с 90% до 65%; в Швеции эти показатели составили 49% и 26%, 90% и 63%. Однако к середине 70-х годов процесс замедлился; в период экономического кризиса 1978-1981 гг. он и вовсе остановился; с начала же 80-х годов наметилась и стала интенсивно развиваться противоположная тенденция. Можно ли объяснить данные перемены изменяющейся ролью «класса интеллектуалов» в современном обществе?

К середине 70-х годов сложилась ситуация, когда, во-первых, технологические основы производства стали диктовать возрастающую потребность в квалифицированной рабочей силе, во-вторых, распространились новые компьютерные и коммуникационные технологии, и, в-третьих, информационный сектор стал значимой составной частью национальной экономики каждой из постиндустриальных стран. Все это сделало экономию на найме квалифицированных специалистов недопустимо опасной, и их заработки начали быстро расти. Период с 1973-1974 до 1986-1987 гг. можно назвать первым этапом роста «постиндустриального» неравенства – периодом, когда его природа и масштабы еще могли быть удовлетворительно объяснены действием на свободном рынке труда «традиционных» законов спроса и предложения.

Главным фактором дифференциации доходов на этом этапе стало общее изменение структуры применяемой рабочей силы. Соединенные Штаты стали приобретать облик мировой сверхдержавы, специализирующейся на производстве наиболее высокотехнологичной продукции. В 1971 г. был изобретен персональный компьютер; в 1980 г. их совокупный парк в США составил 78 тыс. штук, в 1983 г. – 1 млн, а в 1985 г. – 5 млн. Возникли целые отрасли, специализировавшиеся на изготовлении такой продукции на экспорт. По мере роста масштабов высокотехнологичного производства происходил спад потребности в тех категориях работников, которые Джеймс К. Гэлбрейт удачно назвал, в противоположность knowledge-workers, consumption-workers. Автоматизация и перенесение ряда производств в развивающиеся страны, а также снижение цен на массовую индустриальную продукцию привели к переизбытку таких кадров и вызвали сильное давление на рынок рабочей силы. В результате возникло то, что специалисты «корректно» назвали «существенным расслоением по признаку образования». С 1968 по 1977 г. в США реальный доход рабочих вырос на 20%, и его рост почти не зависел от уровня их образования (зарплаты работников с незаконченным средним образованием выросли на 20%, выпускников колледжей – на 21%) Однако с 1978 по 1987 г. доходы в среднем выросли на 17% – при том, что у работников со средним образованием они сократились на 4%, а у выпускников колледжей – повысились на 48%. В эти годы исследователями впервые было отмечено, что «число рабочих мест, не требующих высокой квалификации, [в США] быстро сокращается, и такая тенденция сохранится (курсив мой – В.И.) и в будущем».

Однако в работах, оценивающих возрастание неравенства в 80-е годы, фактор образования не всегда рассматривается как доминирующий. На протяжении этого десятилетия почасовая заработная плата для мужчин с высшим образованием увеличилась на 13%, для имеющих незаконченное высшее образование – снизилась на 8%, а те, кто не окончил даже среднюю школу, потеряли 18% заработка. В США главный удар пришелся по афроамериканцам – что было крайне болезненно после впечатляющего улучшения их материального положения в 60-е и начале 70-х годов. Если в 1973 г. разрыв в оплате белого и чернокожего выпускников колледжа снизился до минимального значения в 3,7%, то в 1989 году он возрос до 15,5%; соответствующие данные для выпускников школ составили 10,3 и 16,7%. К началу 90-х годов более половины афроамериканцев не имевших высшего образования получали доход, уже не позволявший «удерживаться» выше черты бедности семье из четырех человек.

В это же время профессиональная структура утратила роль важнейшего основания различий в заработной плате. Доходы «управленческого» персонала впервые сравнялись с заработками промышленных рабочих, а затем и отстали от них. Эта тенденция проявилась не только в сфере массовых услуг, но и в областях, которые принято относить к четвертичному сектору. В 1997 г. средняя зарплата промышленного рабочего в США (13,62 долл. в час) превысила доход его коллег в банковском бизнесе, страховании и сфере риэлтерских операций (13,46 долл. в час). Напротив, носители уникальных знаний и опыта в любой сфере общественного производства стали получать доходы, несоизмеримые с средней оплатой в какой бы то ни было отрасли.

На этом этапе новое место информационных работников в структуре общественного производства стало обеспечивать дополнительные доходы фактически вне зависимости от спроса на высококвалифицированные кадры, так как у последних появились широкие возможности альтернативной занятости. В новых условиях «некоторые весьма успешные компании начинались с инвестиций всего в несколько долларов»; именно к этому периоду относится возникновение большинства столь известных сегодня фирм, производящих программное обеспечение. В такой ситуации квалифицированный специалист, или член социальной группы, которую стали называть «классом профессионалов», становится собственником «интеллектуального капитала» и потому получает новую степень свободы. Однако вхождение в этот класс требует уже не просто диплома о высшем образовании, а высочайшей квалификации и большого опыта. Именно представители той новой социальной группы, которая стала формироваться в своем нынешнем виде с середины 80-х годов, и стали носителями идей «революции интеллектуалов», а сам период, начавшийся после 1986-1987 годов, может быть назван вторым этапом этого важного процесса.

«Революция интеллектуалов» основана на новом качестве современного образования и нового отношения к нему. В коце ХХ века инвестиции в подготовку квалифицированных кадров хотя и резко выросли, но стали приносить намного большие доходы, чем прежде. На значении данного фактора следует остановиться подробнее.

Образование всегда считалось залогом успеха и богатства. Как писал П.Дракер применительно к периоду 60-х годов, обучение в колледже, затраты на которое тогда редко превышали 20 тыс. долл., «предоставляло возможность дополнительно заработать 200 тыс. долл. в течение тридцати лет после окончания учебного заведения, и никакая другая форма вложения капитала не способна была приносить в среднем 30% дохода в год на протяжении тридцати лет». Это было учтено новыми поколениями: если в 1940 г. в США менее 15% выпускников школ в возрасте от 18 до 21 года поступали в колледжи, то к середине 70-х годов этот показатель вырос почти до 50%. Однако в 70-90-е годы стоимость образования резко возросла (в 3,8 раза с 1976 по 1995-й гг, и еще на 70,2% с 1996 по 2005 г.). Стоимость образования, необходимого для работы в высокотехнологичном производстве, сегодня в пять раз (!) превышают все прочие затраты – на питание, жилье, одежду и т.д., – осуществляемые до достижения будущим работником совершеннолетия. Но растут и ставки: в середине 90-х в США работник с дипломом колледжа мог заработать за свою карьеру на 600 тыс.долл. больше, чем человек со средним образованием, а разрыв ожидаемых доходов обладателя докторской степени и выпускника колледжа достиг 1,6 млн.(!)долл. Под влиянием этих перемен в конце 80-х и начале 90-х годов получили толчок два характерных процесса, свидетельствующих о начале «революции интеллектуалов».

Во-первых, проявилась тенденция к стабилизации доходов лиц с высшим образованием. Достигнув в США в 1972 г. максимума в 55 тыс.долл. (в покупательной способности 1992 года), они удерживались на этом уровне до конца 80-х, когда началось их постепенное, а затем и более резкое (в 1989-1992 гг.) снижение. В целом за 1987-1993 гг. средняя почасовая заработная плата обладателя диплома четырехгодичного вуза снизилась с 15,98 до 15,71 долл. На наш взгляд, приостановка роста доходов лиц с высшим образованием в конце 80-х годов имеет то же основание, что и аналогичная тенденция в отношении выпускников школ, наблюдаемая с середины 70-х: как они стали тогда «ординарной» рабочей силой на фоне выпускников колледжей, так сегодня последние сами оказываются «средними работниками» по сравнению с имеющими ученые степени, звания, получившими высокий уровень послевузовской подготовки или проявившим себя в высокотехнологичных компаниях. Это следует рассматривать как важнейший показатель того, что сейчас ценится уже не формальное образование, то есть информированность, а именно знание, то есть способность к созданию нового – к самостоятельной творческой, созидательной деятельности.

Во-вторых, также с середины 80-х годов была отмечена и иная тенденция: производительность в американских компаниях начала расти при стабильной и даже снижающейся оплате труда. Этот феномен представляется исключительно важным, так как он ясно показывает, что со второй половины 80-х основную роль в повышающихся прибылях американских промышленных и сервисных компаний стали играть интеллектуальные усилия работников их высшего эшелона и технологические нововведения, также коренящиеся в использовании интеллектуального капитала. Доля нематериальных активов в балансовой стоимости компаний достигла 30 и более процентов, а доля чистых активов в рыночной оценке составляет сегодня неправдоподобно низкую величину даже для фирм, не относящихся к наиболее высокотехнологичным отраслям: у «Кока-Колы» всего 4%, у «Майкрософт» – 6%, у «Дженерал электрик» – 18%, что свидетельствуют о «переоцененности» интеллектуального капитала менеджмента фирм, в результате чего их низкоквалифицированные работники оказываются сегодня в гораздо более тяжелом положении, чем прежде.

Как следствие, «класс интеллектуалов» начал быстро замыкаться, а материальное неравенство – возрастать. Ввиду роста стоимости образования образованная страта стала классом, подобным предпринимательскому классу начала ХХ века: если тогда 2/3 высших руководителей компаний были выходцами из состоятельных семей, то сегодня нечто подобное происходит и в сфере образования, где почти 3/5 студентов ведущих университетов – дети родителей, чей доход выше 100 тыс.долл. в год. Если в 1980 г. колледжи заканчивали всего лишь 30% молодых людей, чьи родители имели доход, превышающий 67 тыс.долл., то сейчас таковые составляют более 85%.

Последствия этого гораздо более существенны, нежели простой рост возможностей выходцев из высокообеспеченных слоев. Следует согласиться с Ф.Фукуямой, который еще 15 лет тому назад отметил, что «существующие в наше время в Соединенных Штатах классовые различия (курсив мой. – В.И.) объясняются главным образом разницей в полученном образовании». При этом буквально на наших глазах меняется система ценностей «высшего класса». Формируется новый тип мотивации, сегодня известный как «постматериалистический». «Постматериалистами» же, по словам Р.Ингельгарта, «становятся чаще всего те, кто с рождения пользуются всеми материальными благами – чем в значительной степени и объясняется их приход к постматериализму»; люди же, с юности стремившиеся к экономическому успеху, реже усваивают творческое поведение и становятся носителями постматериалистических идеалов. Согласно проведенному в 2000 г., на пике экономического бума в США, опросу американских миллионеров, лишь четверть из них покупали в своей жизни костюм дороже 600 долл., половина не тратила на часы больше 235 долл., а почти две трети пользуются автомобилями, которые являются наиболее популярными и у средних американцев. Не будет преувеличением сказать, что в большинстве из развитых обществ Запада уже практически сложилась «критическая масса» личностей, руководствующихся новыми мотивами, и поэтому в ближайшие десятилетия значение и роль постматериалистических ценностей будут и далее возрастать.

Новый «высший класс» стремительно консолидируется. Его представители, «успешно строят карьеру, которая позволяет им реализовать свои способности и добиться уважения; на них работает технология, расширяя их возможности для выбора и повышая степень их свободы; …они начинают тяготеть друг к другу, получая, благодаря своему богатству и техническим средствам, все более широкие возможности совместной работы и тесного общения в полной изоляции от остальных». Сегодня это отмечают многие социологи, некоторые – с удовлетворением, другие – с озабоченностью. При этом рост благосостояния фактически не затрагивает большинства работников даже среднего, и тем более низшего эшелона; поэтому можно согласиться с тем, что хотя «даже в Америке всегда существовал привилегированный класс, никогда ранее он не находился в такой опасной изоляции от окружающего мира».

Особенно опасным представляется то, что этот изолированный класс ощущает себя вполне самодостаточным. Богатство «класса интеллектуалов» оказывается не следствием эксплуатации трудящихся, а во все большей мере выступает результатом его собственных усилий. В 2004 г. среди лиц, входивших в число 1% американцев, с самыми высокими доходами, лишь 8% жили с процентов и дивидендов, тогда как 55% работали управляющими или консультантами, 30% имели врачебную или юридическую практики, а 10% были людьми творческих профессий – артистами, учеными или профессорами. В то же время «низший класс» постиндустриального общества не является эксплуатируемым классом, и не имеет основания претендовать как на изменение своего статуса, так и на большую часть национального богатства. В начале XXI века имущественное неравенство более не является синонимом социальной несправедливости, будучи скорее естественной чертой новой цивилизации.

Ответом на данный вызов в 70-е годы стала социальная политика, направленная на борьбу с бедностью – но в обществах, ориентированных на рыночный успех, она не достигла своих целей. Если в 1947-1979 гг. наиболее обеспеченные 20% американского населения повысили свои доходы на 94%, тогда как самые нуждающиеся 20% – на 120%, то за период 1979-1999 гг. доходы первых выросли на 42%, а последних – сократились на 1%. В 2002-2005 гг. даже «медианный» доход – или доход семьи, отделяющей «верхние» 50% населения от «низших» 50% – снизился в США на 0,5% при росте ВВП за этот период более чем на 12%. Снижению жизненного уровня своих малообразованных граждан США обязаны распространением понятия «работающие бедные (working poor)», немыслимого в 70-е годы. В конце ХХ века 1% населения США контролировал 69,5% всех акций, находившихся в собственности частных лиц, 65,9% ценных бумаг финансовых компаний и около половины паев трастовых и взаимных фондов; на этот же «золотой процент» приходилось 46% всей коммерческой недвижимости (аналогичное положение сложилось и в Великобритании, где один процент наиболее состоятельных англичан владел 64% коммерческой недвижимости и 53% акций). При этом 16% граждан США официально считались бедными и в значительной мере существовали за счет государственных субсидий, а 18% работников, занятых полный рабочий день, получали минимальую заработную плату (5,15 долл. в час), не пересматривавшуюся с 1996 г. (реальная стоимость минимальной зарплаты в США с 1960 по 2005 г. сократилась уже на 42% ).

В Европе (ранее мы обещали вернуться к данному вопросу) ситуация отличается от американской – но она отличается скорее внешне, чем по существу. Если США в начале 80-х годов отказались от продолжения активной социальной политики, начатой в годы администраций Дж.Ф.Кеннеди и Л.Джонсона, то европейцы пошли вперед; доля социальных расходов в ВВП стран ЕС в 70-е и 80-е годы выросла даже более значительно, чем в 50-е и 60-е. Так, в Швейцарии с 1975 по 1995 г. этот показатель увеличился с 22,75 до 34,48%, в Великобритании – с 27,65 до 32,03%, во Франции – с 31,88 до 39,63%, в Австрии – с 28,34 до 40,12%, в Швеции – с 37,01 до 50%. Даже в странах, ранее отстававших от США, соответствующие цифры поднялись до «среднеевропейского» уровня: с 15,85 до 38,24% в Греции и с 17,44 до 33,95% в Испании. Страны ЕС более эффективно используют ресурсы, направляемые на нужды социального обеспечения. Приведем одно сравнение. В середине 70-х годов, когда в Америке наиболее последовательным образом проводилась политика искоренения бедности, самые нуждающиеся 20% населения получали из обычных источников дохода 33,3 млрд. долл. в год, тогда как трансферты в пользу этой категории граждан составляли 75,8 млрд. долл.; доходы следующих 20% населения составляли 76,3 млрд. долл., а трансферты в их пользу – 43,4 млрд. долл....

Таким образом, трансферты, полученные 40% наименее обеспеченных американцев, превысили их регулярные доходы в 1,45 раза. Подобное положение сохраняется и сегодня: в 1995 г. доход 20% беднейших американцев без учета социальных выплат составлял всего лишь 0,9% располагаемого национального дохода, тогда как после выплаты трансфертов он оказывался почти в шесть раз выше, достигая 5,2%. Если бы в США отсутствовало перераспределения средств по линии соцобеспечения, уровень бедности для американских детей достиг бы 24%, а для престарелых американцев – беспрецедентных 50%; усилия правительства снижают показатели почти в два раза. В то же время в Европе в начале 90-х годов уровень бедности (т.е. доля населения, официально находящегося за чертой бедности) был до выплаты социальных пособий выше американского (исключение составляли лишь Швейцария, Германия и Финдяндия). Однако эффективная социальная политика снижала этот уровень даже не в 2 раза, как в США, а в 6-11 раз (в среднем по ЕС – с 18-23% до 2-5% населения).

На протяжении последних десятилетий социологи неоднократно пытались определить основные характерные признаки современного «отчужденного» класса. Еще в 1981 г. К.Аулетта, сначала в статье в журнале New Yorker, а затем в отдельной книге определил этот слой как underclass, и с тех пор многие авторы именно так называют тех людей, которые выключены из состава общества либо по обстоятельствам непреодолимого характера, либо по их собственному желанию. Этот подход кажется нам не вполне удачным, так конфликт между высшим и низшим классами в этом случае определяется не как социальный конфликт, а как противостояние социума чему-то внешнему, фактически находящемуся за пределами общественного целого. Гораздо более верно определение, данное нобелевским лауреатом Г.Мюрдалем, называющим «underclass’ом» «ущемленный в своих интересах класс, состоящий из лиц, которые с большей или меньшей степенью безнадежности отделены от общества, не участвуют в его жизни и не разделяют его устремлений и успехов».

Под такое определение подпадает весьма значительная часть граждан современных постиндустриальных обществ. В условиях роста доли национального богатства, присваиваемого «классом интеллектуалов», добросовестного труда наемного работника уже недостаточно для получения дохода, позволяющего относить себя к среднему классу, как это было в индустриальную эпоху. Сегодня, в то время как обладатели уникальных знаний и способностей оказываются в привилегированном положении на рынке труда, низкоквалифицированные работники оказываются в гораздо более тяжелом положении, так как даже «стабильный экономический рост не может обеспечить их ‘хорошими’ рабочими местами, как это было в прошлом».

Классовый конфликт XXI столетия

В период становления «постиндустриального» общества формируются социальные противоречия, которые по своей комплексности вполне могут превзойти все прежние типы социального противостояния – и мы попытаемся сейчас показать, почему.

Основные противоречия прежних эпох обусловливались позициями двух основных классов, располагавших, с одной стороны, монопольным ресурсом, обеспечивавшим воспроизводство существующих порядков (традициями и обычаями, военной силой, землей или капиталом), а с другой стороны – трудом. Противостоящие стороны, как это ни парадоксально, имели больше сходств, чем различий. Прежде всего, это определялось сходной системой мотивов: как представители господствующих классов, так и трудящиеся стремились к максимально возможному присвоению материальных благ. Кроме того, что особенно существенно, оба класса были взаимозависимы: ни представители низших слоев общества не могли обеспечить своего существования без выполнения соответствующей социальной функции, ни высший класс не мог извлечь своей части национального богатства, не применяя для этого их труда.

Переход к «постиндустриальному» обществу происходит в качественно иной ситуации. Композиция двух основных классов с формальной точки зрения остается прежней; с одной стороны, мы видим новую доминирующую социальную группу, обладающую контролем за информацией и знаниями, стремительно превращающимися в основной ресурс производства, с другой – сохраняется большинство, претендующее на часть общественного достояния только в виде вознаграждения за свою трудовую деятельность. Однако теперь противостоящие стороны имеют больше отличных, нежели сходных, черт. Представители господствующего класса во все большей мере руководствуются мотивами нематериалистического типа: во-первых, потому, что их материальные потребности удовлетворены в такой степени, что потребление уже становится одной из форм самореализации; во-вторых, потому, что пополняющие его творческие работники стремятся не столько достичь материального благосостояния, сколько самоутвердиться в качестве уникальных личностей. Напротив, представители угнетенного класса в той же мере, что и ранее, стремятся удовлетворить свои материальные потребности и продают свой труд в первую очередь ради получения материального вознаграждения, руководствуясь, таким образом, вполне экономическими в своей основе стимулами. Более того, в новых условиях господствующий класс не только, как прежде, владеет средствами производства, либо невоспроизводимыми по своей природе (земля), либо созданными трудом подавленного класса (капитал) на основе сложившихся принципов общественной организации, но сам создает эти средства производства, обеспечивая процесс самовозрастания информационных ценностей. Таким образом, низший класс оказывается более изолированным, чем ранее и фактически не является для высшего класса «его иным», без которого в прежние эпохи тот не мог существовать.

В результате претензии низшего класса на часть национального продукта выглядят менее аргументированными, чем на наш взгляд, в значительной мере и объясняется нарастающее материальное неравенство членов высшего и низшего общественных слоев.

Это социальное противостояние отличается от прежних также и институционально.

Во-первых, ранее угнетенные классы обладали собственностью на рабочую силу, но были лишены собственности на средства производства. Социалисты, заявлявшие о необходимости отмены буржуазного строя, считали, что единственной возможностью разрешения этого противоречия является обобществление средств производства и придание им статуса так называемой общенародной собственности. Развитие пошло по иному пути, и сегодня мы имеем ситуацию, в которой, с одной стороны, многие представители трудящихся классов в состоянии приобрести в личную собственность все средства производства, необходимые для создания информационных продуктов. С другой стороны, представители господствующих классов также имеют в собственности акции и другие ценные бумаги, приносящие их держателям одинаковый доход вне зависимости от их социального статуса; как и другие члены общества, они, разумеется, имеют возможность приобретать в личную собственность те средства производства, которые могут быть применены индивидуально. По сути дела, в течение последних десятилетий практически каждый случай перехода человека из среднего класса в интеллектуальную и имущественную верхушку общества в той или иной мере связан не столько с удачной реализацией его прав собственности на капитальные активы (для чего необходимо иметь их изначально и уже принадлежать к высшей страте), сколько с эффективным использованием интеллектуальных возможностей и находящихся в личной собственности средств производства для создания новых информационных, производственных или социальных технологий. Таким образом, современный классовый конфликт разворачивается не вокруг собственности на средства производства, а формируется в результате неравного распределения самих человеческих возможностей; последние, одако, лишь отчасти предопределены принадлежностью человека к определенной части общества, но отнюдь не детерминированы этой принадлежностью в полной мере.

Во-вторых, на протяжении прежних эпох представители высших классов извлекали свои основные доходы через отчуждение прибавочного продукта у его непосредственных производителей, вынужденных уступать часть созданных ими благ под воздействием принуждения. Отчуждение прибавочного продукта служило механизмом концентрации материальных ресурсов и человеческих усилий там, где они были более необходимы; оно служило также развитию передовых форм производства, выступавших основой дальнейшего прогресса. Социалисты пытались преодолеть эксплуатацию посредством организации нового типа распределительной системы, однако эта попытка оказалась несостоятельной. Но эксплуатация становится достоянием истории по мере того как меняется система ценностей человека, и удовлетворение материальных потребностей перестает быть его основной целью. Если люди ориентированы на духовный рост и самореализацию в творческой деятельности, а не на повышение материального благосостояния, то ни изъятие части производимой ими продукции, ни получение другими людьми прибыли от их деятельности не воспринимается ими как фактор, кардинально воздействующий на их мироощущение и действия. Эта трансформация освобождает от эксплуатации тех, кто осознал реализацию именно нематериальных интересов в качестве наиболее значимой для себя потребности. Оказавшись за пределами этого противостояния, люди обретают внутреннюю свободу, ранее практически недостижимую (но могущую использоваться порой малопредсказуемым образом). Так или иначе, классовый конфликт уже не связан неразрывно с проблемой эксплуатации и распределения собственности.

Итак: классовое противостояние нового типа отличается его обусловленностью социопсихологическими параметрами; в то же время оно характеризуется небывалой оторванностью высшего класса от низших социальных групп и автономностью информационного хозяйства от труда. Именно это обесценивает единственный актив, остающийся в распоряжении низших классов общества, в результате чего достающаяся им часть общественного богатства неуклонно снижается. Поэтому мы считаем, что конфликт, основанный на различии систем мировоззрений и ценностей, может породить больше проблем, чем экономическое противостояние прежних эпох.
>>> ДАЛEE >>>

Regardless of the next leader, a change has been effected that means the country is independent and respected again.

Among the neon and the glitz of Moscow's car-choked streets, a new hoarding stands out for its stark simplicity. Apart from the colours of the Russian flag, there is no image and its wording is short: "Putin's plan, Russia's victory".

For Russians over the age of 30, the echo is unmistakable. They are bound to remember a favoured Soviet slogan from Communist days: "The party's plans are the people's plans". But the new hoarding looks forward as well as back. With parliamentary elections due next December, it is a subliminal advertisement for the ruling party, United Russia, which everyone expects to gain the victory that Putin wants for it, in large part because it is associated with him.

Eight years after coming to power, Putin remains extraordinarily popular. The constitution dictates that he cannot have a third consecutive term, and last week, in a lengthy encounter with foreign analysts and long-time reporters of Russia, he insisted he would indeed leave office next spring. There would be no messing about with the constitution, he told us. He had not yet decided what to do next, but he expected to retain influence. It seems he intends to take a top job, perhaps in charge of Gazprom or one of Russia's other state-owned mega-corporations.

What, then, is Putin's legacy? Stability and growth, for starters. After the chaos of the 90s, highlighted by Yeltsin's attack on the Russian parliament with tanks in 1993 and the collapse of almost every bank in 1998, Putin has delivered political calm and a 7% annual rate of growth. Inequalities have increased and many of the new rich are grotesquely crass and cruel, but not all the Kremlin's vast revenues from oil and gas have gone into private pockets or are being hoarded in the government's "stabilisation fund". Enough has gone into modernising schools and hospitals so that people notice a difference. Overall living standards are up. The second Chechen war, the major blight on Putin's record, is almost over.

For western observers the conundrum is Putin's foreign policy. Only the hawks dare call it "aggressive". The evidence is just not there. So today's favoured cliches are "assertive" or "nationalist", which imply something negative without quite saying so. The adjectives Putin uses are "independent" and "sovereign". In the modern world, independence is an expensive luxury that few countries are rich and big enough to afford, he told us last week: "Most countries are dependent on their neighbours or on the alliances they belong to."

Putin is right, especially when "independence" is polite code for "independence from the United States". Not every country sinks to being a poodle, but it is hard to disagree with Washington on a sustained basis and go unpunished. Russia can. Ten years ago it was in massive debt to the IMF. Now its reserves total more than the IMF's available funds for global lending.

Some foreign analysts suggest Putin is a "neo-imperialist". He rejects that absolutely. In our conversation he took issue with the pan-Slavism of the 19th century when Moscow expected all Slavs to come under the Russian umbrella, as well as with the Leninism of the 20th century. "Lenin said he didn't care about Russia. What was important for him was achieving a world socialist system. The Russian people didn't expect this. They were deceived," Putin said. "Russia today has no intention of repeating the tsarist experience or what happened in Soviet times ... I hope no missionary ideas get into state policy. We should be true to ourselves, respectful of others, and good partners."

An anti-Leninist, Putin is also a firm anti-communist who calls the current Russian Communist party "a holdover from the past". Asked about the party's complaints that it gets minimal access to state-controlled television, Putin sneered: "The communists are always complaining. In Soviet times they had a monopoly and it didn't help them to get or keep support."

Putin's political philosophy reflects the conventional wisdom of the world's globalised elite. "We want to encourage the growth of a middle class. It is the backbone of any society," he said, before launching into a description of Russians becoming property owners, taking out mortgages, and thinking in terms of budgets and planning. The "smash the bourgeoisie" ideology Putin grew up with was extreme, but today's political opposite, the picture of the middle class as unique motor of democratic progress, is equally simplistic. Take Chile, or more recently Venezuela and Thailand, as three cases of bourgeois backing for military coups against democracy and economic fairness.

The puzzle is why Putin and his colleagues feel the need, given their popularity, for so much more political control than seems necessary, even in terms of their desire not to allow serious democratic competition. They keep parliament weak, and make it hard for new parties to organise or cross the threshold of the 7% of the national vote required to win any seats. They hog the airwaves and manipulate TV. They condone the repression and intimidation - and sometimes the murder - of independent activists.

Grigory Yavlinsky, of the social democratic party Yabloko, calls it bureaucratic authoritarianism, "in which everything is decided by chance and violence ... everything is conditional". Irina Khakamada, of the Union of Rightwing Forces, describes it as " an instrumental democracy" in which democratic institutions in Russia have no intrinsic value but are only designed to keep a narrow elite in charge. Neither politician expects any early change. Whoever succeeds Putin will follow the same line.

For outsiders the message is dramatic. Thanks to the independence that he has given Russia, with its new role as an energy superpower, Putin's team exudes a confidence that neither Brezhnev, the last traditional Soviet leader, nor his more democratic successors, Gorbachev and Yeltsin, ever had.

A century of western ability to influence Russia's internal development is finally over. That is Putin's main legacy. He has created the foundation for a political and social system that does not require western fear or favour to survive. He is pursuing a foreign policy that is not dominated by what Washington or indeed Europe expect him to do. Russia is neither competing with the west nor confronting it - nor, at the other extreme, is it desperately trying to join the western club. It prefers its relations with the west to be good rather than bad, but if the west wants a new cold war, Russia will choose either to ignore it or respond in kind.

For the next few decades at least, the west will have to accept this new independence. It must learn to treat Russia in the same way as it already treats China - as an economic and strategic giant that it no longer lectures and provokes but trades and lives with on realistic and sober terms.

На забитых машинами улицах Москвы много лампочек и реклам, но одна выделяется среди них своей строгой простотой. Никаких картинок - только цвета российского флага. Никаких надписей - только: 'План Путина - победа России'.

У тех, кому больше тридцати, возникают, как правило, одни и те же ассоциации. В коммунистические времена в Советском Союзе очень популярен был лозунг 'Планы партии - планы народа'. Но этот новый призыв - не только шаг назад, но и взгляд вперед. В свете парламентских выборов, которые состоятся уже в декабре, эти щиты подсознательно воспринимаются не иначе как реклама правящей партии "Единая Россия". Все ожидают, что на выборах она добьется победы, которой от нее хочет Путин - в очень большой степени, кстати, как раз потому, что партию связывают с его именем.

Путин и через восемь лет после прихода к власти сохраняет чрезвычайно высокую популярность. По конституции, он не может оставаться президентом три срока подряд, и на прошлой неделе, общаясь с иностранными аналитиками и журналистами, пишущими о России, он в очередной раз подтвердил, что весной следующего года покинет свой пост. Он заявил нам: никаких игр с конституцией не будет. Что будет делать после ухода с президентского поста, Путин еще не решил, но рассчитывает в любом случае сохранить политическое влияние. Судя по всему, он уйдет на какое-нибудь другое высокое место - не исключено, что встанет во главе 'Газпрома' или какой-либо другой из российских государственных мегакорпораций.

С чем же Владимир Путин останется в истории? В первую очередь его запомнят за стабильность и экономический рост. После хаоса 90-х годов прошлого века, крупнейшими вехами которой были танковая атака Ельцина на парламент в 1993 году и крах практически всех банков страны в 1998-м, Путин принес с собой политическое затишье и рост на 7 процентов в год. Усилилось социальное неравенство, многие богачи эксцентричны и черствы до уродства; однако далеко не все, что Кремль заработал на нефти и газе - а заработано немало - ушло в частные карманы или сложено в кубышку государственного 'стабилизационного фонда'. Того, что потрачено на модернизацию школ и больниц, достаточно, чтобы народ своими глазами увидел разницу. В общем и целом уровень жизни стал выше. Вторая чеченская война, которую чаще всего ставили в упрек Путину, практически завершена.

Одна из самых больших головоломок для западных аналитиков - путинская внешняя политика. Назвать ее 'агрессивной' рискуют только самые отъявленные ястребы, ибо реальных аргументов в поддержку этой позиции нет. Поэтому на смену 'агрессии' пришли такие клише, как 'напористость' и 'национализм': в них заложен достаточный отрицательный посыл, при том что того, кто их употребляет, сложно схватить за руку. Сам Путин использует другие слова - 'независимость' и 'суверенитет'. Независимость в современном мире, сказал он нам на прошлой неделе - это большая роскошь, и лишь немногие страны достаточно крупны и богаты, чтобы ее себе позволить.

- Большинство стран зависит от своих соседей либо от альянсов, к которым они принадлежат.

И Путин прав, особенно если он имеет в виду, что слово 'независимость' зачастую используется в качестве эвфемизма для выражения 'независимость от Соединенных Штатов Америки'. До пудельного состояния, конечно, скатились не все страны мира, но тем, кто постоянно в чем-то не соглашается с Вашингтоном, как правило, в конечном счете это обязательно выходит боком. А Россия может это себе позволить: если еще десять лет назад она была кругом должна Международному валютному фонду, то сегодня размер ее золотовалютных резервов превышает весь объем кредитного лимита МВФ.

Некоторые иностранные аналитики называют Путина 'неоимпериалистом'. Путин это категорически отрицает. В своей беседе с нами он отверг и панславизм 19-го века, когда Москва ожидала, что все славяне должны объединиться 'под русским зонтиком', и ленинизм 20-го столетия.

- Ленин говорил, что Россия его не интересует. Для него было важно построить мировую социалистическую систему. Российский народ этого не ожидал. Людей просто обманули, - говорил Путин. - Сегодня Россия не намерена повторять того, что случилось в царское или советское время. . . Надеюсь, что в государственную политику не войдут никакие миссионерские идеи. Мы просто должны быть хорошими партнерами: нужно честно относиться к самим себе и уважительно - к другим.

Путин - не только антиленинист. Он столь же категорично настроен против коммунизма и нынешнюю Коммунистическую партию называет 'пережитком прошлого'. Когда его спросили, правда ли, что коммунисты, как они утверждают, получают лишь минимальный доступ к государственному телевидению, он лишь усмехнулся:

- Коммунисты вечно на что-нибудь жалуются. В советские времена у них была монополия, но это им не помогло ни завоевать поддержку народа, ни удержать ее.

Политическая философия Путина - это, по сути, отражение здравого смысла глобальной мировой элиты.

- Мы хотим поощрять рост среднего класса. Это становой хребет любого общества, - сказал он. По его словам, сегодня граждане становятся собственниками недвижимости, берут ипотечные кредиты и вообще начинают мыслить категориями плана и бюджета.

Заметим, что, хотя идеология, при которой вырос Путин - 'долой буржуазию' - это, конечно, экстремизм, то, что он сегодня противопоставляет ей в политике - средний класс как единственная движущая сила демократического прогресса - тоже чрезмерное упрощение. Примеров тому как минимум три: сначала в Чили, а совсем недавно в Венесуэле и на Таиланде именно буржуазия поддержала военных, совершивших перевороты против демократии и экономической справедливости.

Что касается Путина и его коллег, то есть одна вещь, до сих пор совершенно непонятная. Зачем им, при их-то популярности, гораздо больше политической власти, чем явно необходимо - даже если учитывать, что они реально не намерены разрешать серьезную демократическую конкуренцию? Они намеренно держат в черном теле парламент, намеренно затрудняют процесс организации новых партий, а старым ставят барьер в 7 процентов голосов, которые партия должна набрать на общенациональных выборах, чтобы вообще стать парламентской. Они заперли эфир и манипулируют телевидением. Они мирятся с притеснениями, запугиванием - а иногда и убийством - независимых политических активистов.

Григорий Явлинский из социал-демократической партии 'Яблоко' называет сложившуюся систему бюрократическим авторитаризмом, 'в рамках которого все решают удача и грубая сила . . . все существует только условно'. Ирина Хакамада из Союза правых сил называет нынешнюю систему 'исполнительной демократией'. По ее словам, демократические институты в России не имеют собственной ценности; они существуют лишь постольку, поскольку способствуют сохранению власти в руках нынешней элиты. Ни один политик не ожидает никаких перемен. Кто бы ни стал преемником Путина - он будет идти тем же путем, что и Путин.

Для иностранцев это важно - очень важно. Путин дал России независимость и новую для нее роль на международной арене - роль энергетической сверхдержавы. Поэтому от его команды исходит такая уверенность в себе, которой никогда не отличались ни последний 'традиционный' советский лидер Брежнев, ни его демократические преемники Горбачев и Ельцин.

Век, в котором Запад имел возможность влиять на внутреннее развитие России, наконец прошел. Именно с этим Путин войдет в историю. Он создал фундамент общественно-политической системы, которой для выживания не нужно, чтобы Запад относился к ней со страхом или милостью. Он проводит внешнюю политику, в основе которой не лежит ничего, что хотели бы от него Вашингтон или Европа. Нынешняя Россия не соревнуется с Западом и не противопоставляет себя ему - но и не бросается в другую крайность и не рвется в разнообразные западные клубы. Для нее лучше, чтобы отношения с Западом были хорошими, чем плохими, но если Запад хочет новой 'холодной войны', выбор за Россией - не обратить внимания или ответить тем же.

Западу придется смириться с независимостью России - по крайней мере, на следующие несколько десятилетий. Запад должен понять, что к России относиться нужно как минимум так, как мы уже относимся к Китаю - как к экономическому и стратегическому гиганту, который больше не читает никому нравоучений и никого не провоцирует, а просто торгует с внешним миром и живет - живет реалистично и трезво.