ШАЛВА АМОНАШВИЛИ

ИСПОВЕДЬ ОТЦА СЫНУ

ИЗДАТЕЛЬСКИЙ ДОМ ШАЛВЫ АМОНАШВИЛИ

Лаборатория гуманной педагогики МГПУ, Москва, 2005.

СОДЕРЖАНИЕ

ОТ ПЕРВЫХ СЛЕЗ СОЖАЛЕНИЯ ДО ЧУВСТВА ДОЛГА  

УЧЕНИЕ

КАРЛСОН  

ПОЗИЦИЯ

ПИСЬМА

ОТМЕТКИ

 ОТ ПЕРВЫХ СЛЕЗ СОЖАЛЕНИЯ ДО ЧУВСТВА ДОЛГА

УЧЕНИЕ

Какое оно — учение?

Легкое? Трудное?

Конечно, учение — дело не из легких. Оно и не долж­но быть легким.

Если бы учение стало процессом времяпрепровожде­ния, игрой, ребенок вырос бы умственно хилым, безволь­ным существом и к тому же еще беспечным.

Но нельзя, чтобы трудности учения стали заведомо непосильным для ребенка грузом. Не зная, как справить­ся с этой тяжестью, поднять которую так пытаются заставить его все, ребенок начинает ухитряться избегать его. И растет он опять-таки умственно хилым и безвольным существом.

«Наши школьные программы перегружены!» — слышу я повсюду, читаю в газетах. Мой опыт склоняет меня вместе с другими возмущаться толстыми учебниками, объемистыми домашними заданиями. Вместе с другими я жалею детей, которым так трудно успешно усваивать все школьные предметы.

Почему школьники все больше тяготятся учением?

Почему многие из них считают, что учение — одно мучение?

Неужели детей пугают трудности умственной деятель­ности, трудности познания?

Нет, дети не из пугливых. Они не могут, они не хотят избегать трудностей, они ищут их и сами преодолевают.

Но они не хотят, я убежден в этом, чтобы их учили в школе так же, как учили детей в прошлые века. Они не хотят, действительно не хотят, чтобы им преподносились готовые знания и им оставалось бы только раскрыть рот и глотать их порциями.

Чего от них требуют учителя?

Внимательно слушать, безошибочно повторять, гово­рить наизусть, пересказывать в точности, списывать с до­ски, отвечать на вопросы, вспоминать пройденное, не переглядываться, не списывать у товарища.

Но может ли ребенок научиться думать самостоятель­но, если нет того, над чем можно думать, если нельзя по­спорить с педагогом о «научных» проблемах, да никто и не даст повода поспорить. Так проходят годы, и, при­ученный повторять, подражать, заучивать, ребенок посте­пенно оказывается не в состоянии самостоятельно позна­вать, созидать и преобразовывать.

Мы как будто этого и ждем, чтобы еще раз ахнуть и мудро проговорить:

«Какое пришло время — учащиеся не хотят учиться... А вот когда мы были школьниками, тогда, знаете, как мы учились!...» И как истинно заботливые взрослые, решаем ради будущего благополучия самих же детей принуждать их к учению.

«Детей надо принуждать к учению!» Что это, педаго­гическая аксиома?

«В ребенке злое начало, и его нужно подавлять си­лой». И это тоже педагогическая закономерность?

Нет, в современных учебниках по педагогике этих формулировок я нигде не прочел. Но, мне кажется, они трансформировались в другие формулировки.

Испокон веков существует уверенность в том, что только сила способна укрощать строптивый нрав ребенка.

 Рассмотрите, пожалуйста, поучительный альбом не­мецкого ученого Роберта Альта, в котором собраны ре­продукции рисунков, фресок, барельефов, росписей, оформления учебников, отражающих типичные сцены процесса обучения и воспитания, начиная с античной эпохи до позднего феодализма. Они вам объяснят, какое конкретное и разнообразное воплощение приобрела эта уверенность.

Раздетого мальчика силой удерживают двое его свер­стников. Еще двое избивают его пучками прутьев. Рядом, среди мраморных колонн, учитель преспокойно продол­жает свое занятие.

Бородатый учитель с чувством глубокого удовлетворе­ния на лице тянет за ухо мальчика с искаженным мучи­тельной болью лицом.

Мальчик со спущенными штанишками просунут меж­ду ступеньками лестницы, приставленной к стене, а учи­тель бьет его пучком прутьев по ягодицам.

Мальчика, на голову которого надета маска ослика с длинными ушами, посаженного на осла задом на перед, высмеивает весь класс, а педагог, довольный своим воспитательным приемом, размахивает палкой, пугая ребенка.

Мальчик, стоящий перед учителем на коленях, зубрит, что-то по книге.

Педагог учит своих учеников, держа в левой руке рас­крытую книгу, а в правой — пучок прутьев или палку.

Это последнее и есть суть портрета средневекового педагога: в левой руке — раскрытая книга, а в правой — пучок прутьев. Его нельзя представить без палки, без прутьев, без ремня, без других средств наказания.

Выросли из этих корней ростки некоторых современ­ных способов обучения. Изменилось, конечно, очень мно­гое, причем резко, бесповоротно. Однако для многих учащихся учение все же не превратилось в страстное увлече­ние, многие дети не находят в нем свой жизненный смысл.

Мне кажется, педагоги больше умеют заставлять детей учиться, чем побуждать их к учению, больше знают, как передавать знания, нежели — как вводить учащихся в «царство мысли».

Почему так получилось? Не в той ли дотянувшейся до нас уверенности, что ребенка можно обучать только пу­тем принуждения, следует искать причину?

Перечитываю один за другим учебники по педагоги­ке, ищу в них пытливых, веселых, неугомонных шалу­нов, ищу в них малышей, сдружившихся с Карлсоном, с Питером Пеном со своей шумной компанией, Пеппи-Длинный чулок, с Томом Сойером и Гекльберри Фин­ном, устраивающими ночные прогулки на кладбище, ищу наших девочек и мальчиков, юношей и девушек, спорящих о философии жизни в узких подъездах домов и укромных уголках дворов.

 Я знаю, их много, очень мно­го, они составляют треть нашей страны.

 Хочу прислу­шаться к их звонкому голосу и песням, их шепоту.

 Хочу узнать об их стремлениях, радостях, огорчениях.

 Хочу за­глянуть в их духовную жизнь.

 И, наконец, хочу получить от них откровенный ответ на вопрос:

«Ради чего на свете отдались бы вы со всей свойственной вам страстью уче­нию, этому необходимому, обязательному и высочайше­му делу?»

Ищу я этих мальчиков и девочек, юношей и девушек в учебниках педагогики.

Но почему в этих храмах воспитания так холодно и зябко?

Почему здесь такое безмолвие?

Почему в них разгуливает педагог, нахмурив брови, в сопровождении легиона отметок?

Почему в этом саду, где круглый год должна царство­вать весна, постоянно господствует зима?

Где птички, цветы, дети?

Где дети, ради которых создан этот сад и написаны эти учебники?

Мне кажется, что я нахожусь в саду Великана-эгоис­та, оградившего от детей свой сад высокой изгородью и повесившего на ней вывеску:

 «Вход строго воспрещает­ся». И только потому, что Великан изгнал из своего сада всех детей, в этом саду весны и радости вдруг воцарилась зима, замерзло все, далеко улетели птички. За изгородью кипела обычная жизнь, шалили дети, пели птички, менялись времена года.  В саду же Великана властвовала мерт­вая зима.

 Раз Великан, грустивший о весне и не ведаю­щий о причине вечной зимы, услышал пение птички и увидел поразительное зрелище в своем угрюмом саду.

В стене ограды в одном месте дети обнаружили маленькое отверстие и через него пробрались в сад, и только на этом месте вместе с детьми заиграла весна, каждое дерево, на которое удалось детям взобраться, начало цвести пре­красными цветами, на них сидели птички и заливались радостным пением.

 Но как только дети заметили подкра­дывающегося к ним Великана, они страшно перепугались и сразу же убежали из сада, и в нем вновь воцарилась зи­ма.

 Только один маленький мальчик не успел покинуть сад, ибо не увидел Великана.

В этой чудесной сказке Оскара Уайльда все кончается оптимистически.

 «Вот, оказывается, какой я злой!» Вели­кан расчувствовался до слез.

«Теперь-то я понимаю, по­чему весна не приходила сюда. Я посажу на дерево этого беднягу-малыша, а потом разрушу ограду, и дети у меня в саду будут веселиться всегда».

Великан горько раскаивался о прошлом. Он подкрал­ся к мальчику сзади, нежно поднял его и посадил на де­рево. Дерево сразу покрылось цветами, и птицы слете­лись к нему и начали заливаться песнями. А маленький мальчик протянул ручонки, обнял Великана и поцеловал. Остальные дети, увидев, что Великан больше не злой, вернулись, а с ними пришла и весна.

«Теперь это ваш сад, мои милые детишки!» — сказал Великан. Он взял огромный топор и разрушил ограду.

Так брали топоры и разрушали ограды великаны ми­ровой педагогики.

Витторино да Фельтре в начале XV века построил для детей «Дом радости».

Ян Амос Коменский в XVII веке строил «Великую ди­дактику», гарантирующую учителям и учащимся прият­ное, радостное обучение и основательные успехи.

Иоганн Генрих Песталоцци в XVIII—XIX веках в сво­их воспитательных учреждениях в Нейхофе, Станце, Бургдорфе и Ивердоне стремился к возбуждению ума детей, к активной познавательной деятельности, этому учил он родителей.

Константин Дмитриевич Ушинский в XIX веке при­зывал к обучению, в котором серьезные занятия стали бы для детей занимательными, советовал учителям завоевать любовь своих учеников, изгнать из класса скуку и не ос­тавлять ни на одну минуту ни одно дитя без дела.

Яков Семенович Гогебашвили создал увлекательные учебники и книги для чтения, до сих пор являющиеся од­ним из светлых источников духовного мира нации.

Януш Корчак продемонстрировал суть и огромное значение истинной педагогической любви к ребенку в его преобразовании и воспитании, возможность направ­ления детей на самовоспитание и самосовершенствова­ние.

Василий Александрович Сухомлинский своей «шко­лой радости» вселил в нас веру во всемогущую силу радо­сти познания, во всемогущую силу утверждения в каждом школьнике успехов в познании, чувства доверия к своим способностям.

Каждый день в газетах пишут о творческих педагогах, о них рассказывают по радио и телевидению, — учителя эти творят современные чудеса на своих сорокаминутных уроках, они вводят детей в глубь науки, разжигают в них страсть к постоянному самообразованию, возбуждают в них любовь к учению.

И как было бы хорошо, если бы были созданы учеб­ники по педагогике, в основе которых лежали бы прин­ципы гуманного воспитания и обучения. Они, навер­ное, были бы пронизаны пафосом педагогической люб­ви и уважения к детям, пафосом утверждения в них ра­дости познания, пафосом нашего доверия к ним, нашего сотрудничества, совместного поиска, совмест­ных открытий.

Я верю в силу воспитания и обучения, то есть воспи­тания и обучения с позиций самих же детей, с позиций гуманистических начал.

И еще верю, что в таком образовательном процессе, в котором ребенок окажется и в школе, и в семье, он полюбит учение, и трудности в учении и познании, приобретут для него совершенно иной психологический смысл — они станут условиями переживания радости успеха.

КАРЛСОН

Первое письмо от Карлсона, который живет на кры­ше, ты получил в день твоего рождения, 20 февраля. Ты был тогда во втором классе.

О захватывающей дружбе Малыша с Карлсоном, жи­вущим на крыше, ты уже знал.  В течение двух-трех не­дель, пока мы читали тебе книгу о них, ты жил жизнью Малыша и мечтал иметь друга с пропеллером. Ты готов был верить, что Карлсон действительно существует, что он живой человечек.

В семье в твои обязанности входило открывать наш почтовый ящик и доставать оттуда письма и газеты. На этот раз твое внимание привлек необычный конверт, раскрашенный в красный и желтый цвета. С его лицевой стороны на тебя смотрел веселый человечек с пропелле­ром на спине. На конверте крупным и нескладным по­черком было написано:

«Паате. Секретно! Секретно! Сек­ретно! Карлсон с крыши».

Дома была только бабушка, и это облегчило твое по­ложение: ты положил газеты на обычное место и со сво­им письмом от Карлсона залез под письменный стол. Карлсон писал тебе:

«Я Карлсон. Хочу дружить с то­бой. Как только найду возможность, прилечу к тебе. Я же самый занятый человек в мире. Поздравляю с днем рож­дения. Вчера я решил поступить в первый класс, прямо без прохождения нулевого. Я же самый талантливый, самый умный в мире. Хочешь, проверь: пришли три самые сложные задачи, я их сразу решу и пришлю обратно. Жду от тебя письма. Напиши, какую сказку ты читаешь. Пусть нашим паролем будет «Плим». Письмо я должен полу­чить послезавтра. Положи его в такой же красочный кон­верт, как мой. Заклей его, напиши сверху адрес:

 «На Крышу. Карлсону. Секретно. Паата». А теперь до свида­ния. Карлсон. Плим».

Слова были написаны разноцветными фломастерами, строки шли зигзагами, буквы были то крупные, то мел­кие, искаженные.

Спустя полтора года переписка с Карлсоном прекра­тилась. Он сообщил тебе, что срочно улетает далеко-дале­ко по очень важному делу.

 «Я вернусь когда-нибудь. Я ведь возвращаюсь всегда!» Некоторое время ты скучал по своему другу, по своей засекреченной и увлекательной игре.

Ты, конечно, вовсе не думал, что имеешь дело с насто­ящим Карлсоном, хотя как-то мы, напуганные твоим вне­запным исчезновением со двора, нашли тебя на крыше нашего дома. Ты не открыл нам тогда своего секрета — зачем поднялся на крышу, что тебе там было нужно.

«Так. Хотел посмотреть, что там!»

Ты мечтал иметь Карлсона — друга, тебе нужны были происшествия с секретами и паролями. Ты знал, что вся игра, длившаяся  полтора года,  — игра воображения.

Но могу поклясться, ты переживал все как настоящее и со всей серьезностью относился к каждому письму с Крыши, аккуратно отправлял Карлсону-невидимке свои письма.

Если тогда сказали бы тебе, что все это — шутка, и показали, кто бросает в наш почтовый ящик письма от Карлсона и достает оттуда твои письма Карлсону, ты огорчился бы, наверное, не на шутку, обиделся бы до глубины души.

Почему ты получал письма именно от Карлсона.?

Зачем засекреченная игра именно с паролями?

И вообще, какова была цель всей этой затеи?

Эти вопросы ты никогда не задавал нам и, может быть, до сих пор думаешь, что мы просто баловали и раз­влекали тебя. Но это не так. Мы в эту игру заложили часть целей нашей семейной педагогики. Теперь, уже спустя десять лет, я открою тебе наш секрет игры, пере­писку с Карлсоном.

Нам надо было развивать в тебе вкус к познанию и за­родить мотивы учения.

Надо было развить потребность и интерес к чтению.

Надо было научить тебя способам познания, учения, добывания знаний.

Надо было воспитать еще многое другое — вежли­вость, волю, верность своему слову, увлеченность...

Стать школьником — это еще не значит, что ты уже ов­ладел своей профессией ученика. Как учиться и ради чего — ты не понимал. Все дети вначале тянутся к школе. Еще бы — меняется социальный статус. Но через несколько лет, может быть, спустя три-четыре года, обнаруживается, что у многих из них звонки на урок вызывают смутные ощуще­ния тревоги, недовольства, скуки, страха; а звонки, возве­щающие об окончании уроков, — чувство облегчения, ра­дости, свободы.

А ведь надо, чтобы все было наоборот.

Поэтому нам и надо было спешить воспитать в тебе радостное, доверчивое отношение к школе, учению, стремление к трудностям познания и учения. Бабушка, мама, я — все мы вместе и каждый в отдельности внуша­ли тебе важность положения школьника, давали тебе на­ставления, как учиться, помогали разобраться в тех слу­чаях, когда ты затруднялся. Но все это была сухая, пря­молинейная дидактика. Мы призывали тебя к тому, что было не под силу твоей воле. Да разве легко сесть за вы­полнение домашних заданий, когда из соседней комнаты доносятся до тебя знакомое:

«Ну, заяц, погоди!» — и зара­зительный смех сестренки. Ты то и дело вскакиваешь со своего рабочего места, но бабушка удерживает тебя:

 «Си­ди, сиди, занимайся. Смотреть телевизор ты еще успе­ешь, а вот учиться будет поздно!» В конце концов, ты на­чинаешь плакать:

 «Хочу посмотреть мультфильм!..» Тебе опять напоминают о твоих важных делах, но эти внуше­ния не доходят до тебя.

 «Вот и не буду учиться, не буду учиться!» Ты начинаешь бунтовать.

Сейчас тебе хочется смотреть телевизор. Но надо ре­шить задачу. Этого требует твое будущее.

Именно сию минуту хочется поиграть с товарищем. Но надо выучить стихотворение. Это тоже очень важно для твоего будущего.

Именно сегодня хочется пойти в цирк. Но надо напи­сать сочинение. Без него будет страдать твое будущее.

Именно сейчас хочется пойти в парк и развлекаться на новых аттракционах. Но надо выполнять грамматичес­кие упражнения. Это тоже ради будущего.

И в твоем представлении это смутно осознаваемое светлое будущее становится невыносимым.

Ты восстаешь против него, ты протестуешь, ты не хочешь принести ему в жертву действительно светлое настоящее, которое ма­нит тебя фейерверком удовольствий.

Так сталкиваются в твоих переживаниях настоящее и будущее.

Ты выбираешь настоящее.

Настоящее и будущее сталкиваются и у взрослых, только на совершенно другом уровне — в самых верхних слоях сознательности. И они отдают предпочтение буду­щему ради своего же благополучия.

И вот какая получается ситуация: заботу взрослых о твоем будущем, о котором ты не имеешь понятия, ты принимаешь как покушение на свое настоящее, которое так тебе дорого и ясно. Говоря более обобщенно — доб­ро, творимое людьми для тебя, ты принимаешь как зло против тебя.

Вот какая досадная ситуация, может быть, даже траге­дия воспитания!

ПОЗИЦИЯ

Как можно выйти из этого положения?

Может быть, дать детям волю? Пусть делают, что хотят и как хотят. Пусть бегают и прыгают до усталости, пусть смотрят телевизор, пока не начнут слипаться глаза, пусть, наконец, займутся учением, когда вздумается. И все это мы можем подкрепить такими патетическими возгласа­ми, что перед ними немногие смогут устоять:

 «Какое пра­во мы имеем отнимать у детей детство! Ведь оно дается раз в жизни и длится всего несколько лет! Им нужна сво­бода!»

Но это ни больше, ни меньше, как преступление перед Детьми: мы будем губить их, оставляя в плену собствен­ных импульсов и не направляя процесс развития способностей. Я не желаю дальше разбирать такой вариант, с позволения сказать, воспитания, приводящий к абсурдам.

Может быть, тогда выберем другую крайность: застав­лять, принуждать детей подчиняться воле своих воспита­телей, воле взрослых?

Мы ведь будем так поступать, по­буждаемые нашими добрыми намерениями.

Мы накопили огромный жизненный опыт, овладели науками и потому прекрасно понимаем, какими жизненными качествами и знаниями они должны быть вооружены. В нашем вообра­жении созданы модели того, какими совершенными мы бы захотели видеть каждого из них. Да разве есть у нас столько времени «цацкаться» с ними, упрашивать и умо­лять, чтобы они делали то, что так необходимо для буду­щей жизни их самих же!

Такая точка зрения тоже имеет свои опоры в многове­ковой практике миллионов воспитателей. И здесь мы могли бы патетически воскликнуть:

 «Люди добрые! Да не видите ли вы, что дети ни на йоту не могут осмыслить собственное будущее! Не станем же мы поддаваться их капризам! Беритесь за них построже и не давайте волю вашим эмоциям. За вашу сегодняшнюю строгость и тума­ки они горячо вас отблагодарят в будущем!»

Такая стратегия воспитания тоже не вызывает во мне особой симпатии. Я не могу принять ни хаотическое, бы­ло бы вернее сказать, безответственное воспитание, ни авторитарное, тем более императивное воспитание.

Я выбираю другую позицию. Она не золотая середина между, предыдущими, а совсем другая — гуманная. И ос­новывается она на мудрой классической формуле:

«Ребе­нок не только готовится к жизни, но он уже живет».

Он живет настоящим, доставляющим ему радости и удовольствия. И только через эти радости и удовольствия он может увидеть смутные контуры будущего.

Будущее является для него смутным потому, что оно окутано па­рами кипящего настоящего.

Порой нам удается частично рассеять глубокие слои этого пара с помощью совершен­ной педагогической техники, и тогда надо спешить, что­бы ребенок умом своим успел заглянуть сквозь них в свое возможное будущее, увидеть себя таким, каким он может стать, будучи благоразумным и восприимчивым к советам взрослых и проявляя устойчивость к удовольствиям, ма­нящим его в настоящее. Но такая педагогика ненадежна, она сможет добровольно направить ребенка на «путь ис­тины» только на очень короткое время, после чего он за­будет, каким он, оказывается, может стать.

Нет, лучше не так.

 Самую лучшую, радостную, жизне­утверждающую педагогику, как мне это представляется, мы получили бы, если бы нам удалось поселить будущее в настоящем, в настоящую жизнь ребенка впустить струю его будущей жизни, сделать так, чтобы цель нашего вос­питания, скрытая за тридевять земель, поселилась бы на цветущем поле жизни ребенка.

Что у нас тогда получится?

Получится то, что настоящая жизнь детей будет насы­щена сутью их будущей жизни. Получится то, что мы бу­дем воспитывать детей с позиций самих же детей. А самое главное — мы будем располагать их к воспитанию.

 Ис­тинная гуманная педагогика — это та педагогика, которая способна добровольно расположить ребенка к воспита­нию, способна возбудить в нем стремление, бессознатель­ное и сознательное, воспитываться, быть воспитуемым.

Взрослые часто сочиняют за детей тексты их выступ­лений перед публикой, а затем дети зачитывают их с вы­соких трибун. Зачитывают бойко. Мы радуемся глубоким мыслям, горячо аплодируем. Но стоит нам только осво­бодиться от первых эмоций, как нас охватывает недо­вольство тем, что из уст детей лились мысли взрослых. Дети выпустили на нас струю нашей же мудрости. Мы возмущаемся:

 «Пусть дети сами говорят за себя! Пусть го­ворят, что думают! Пусть воспримут они наши мысли сердцем и умом своим, а не кончиком языка!»

Пусть, давно пора.

Но я все-таки решил сочинить короткое выступление представителя детского парламента, обращенное ко взрослым. Хотя оно сочинено мною вместо детей, думаю, его сочинил бы любой ребенок, дай ему счастливый слу­чай хоть на секунду осмыслить заботы воспитателей, взглянуть на свое будущее глазами своих воспитателей, пережить чувство любви своих воспитателей так же, как переживает его сердце этих воспитателей.

Тогда бы загорелось его маленькое сердце, и его осе­нила бы мысль, и он с детской искренностью произнес бы следующее от имени миллионов своих сверстников:

«Дорогие наши воспитатели, мамы и папы, учителя, милые люди, любящие нас и заботящиеся о нас!

Берите нас такими, какие мы есть, и сделайте нас та­кими, какими должен стать каждый из нас!

Мы будем сопротивляться, шалить, прятаться, хит­рить, мы будем радоваться жизни и стремиться к удо­вольствиям. Ибо это в нашей натуре.

Зачем возмущаться тем, что у нас пока нет здравого смысла? Он придет к нам с помощью ваших добрых за­бот, может быть, не сразу и не очень скоро.

Не надо видеть в нас взрослых, себе подобных, а за­тем удивляться тому, как мы недогадливы, непонятливы, неблагодарны.

Лучше принимайте нас с нашими недостатками и по­могите нам преодолеть их. Только уважайте наше чувство радости, которое мы находим в наших шалостях, неустанных играх, сопротивлениях, сиюминутных удовольствиях.

Принимайте все это как наши детские болезни, про­тив которых вы никогда не сможете найти вакцины, и ле­чите нас так, чтобы не было нам очень больно, то есть не лишайте нас наших радостей.

Если окажется, что в нас мало усидчивости, мы лени­вы, не желаем учиться, не надо ставить нам это в вину. Это не вина, а беда наша. Не будете же вы ругать челове­ка за то, что он находится в яме, сам не понимая, почему и как он туда попал? И не будете же вы ругать его за то, что он не может выбраться оттуда, а может быть, вовсе не догадывается, что надо выбраться? Скорее всего, вы про­явите к нему доброту души, спустите ему веревку и на­учите, как подняться, поможете ему выбраться на свет, а затем покажете, какой этот свет многоцветный.

Так помогите нам тоже пристраститься к познанию, к учению, научите, как надо добывать знания и совершен­ствовать себя.

Может быть, вам и не понадобится принимать все это как наше несовершенство, а будете воспринимать его как формы нашего движения? Это было бы лучше всего.

Дорогие, милые наши воспитатели!

 Попытайтесь об­наружить в душе каждого из нас засекреченное местечко, где затаилось наше расположение к вашим намерениям. Может быть, вы там найдете гены, на которых ваш разум прочтет нашу молитву, несущуюся из глубины веков:

«Мой воспитатель, воспитай меня достойным Челове­ком!»

Нам трудно понять вас. Потому мы и дети.

Вы должны разгадать нас. Потому вы и взрослые».

Не слишком ли я отвлекся от писем с Крыши? Не по­лучается ли так, что всю эту тираду я посвящаю обосно­ванию бесконфликтного воспитательного процесса, построенного на выдуманных играх и шутках? Как было бы прискорбно мне, если бы кто-нибудь действительно при­шел к такому выводу, знакомясь с моим откровением.

 Я стремился изложить общий подход к воспитанию в це­лом, в котором засекреченная переписка с Карлсоном яв­ляется одним из способов его раскрытия. И чтоб никто не схватил меня за горло:

 «А ну-ка, гони скорее свою пе­дагогику!» — поспешу заявить: я сам ее ищу, давайте ис­кать вместе!

ПИСЬМА

От прадедушки перешел к нам по наследству малень­кий сейф. В нем были две дверцы. Открываешь сперва одну — с несколькими крохотными ящичками. Там я хра­нил ваши — твои и твоей сестренки — молочные зубки, пряди ваших волос, таблички с номерами, обозначающи­ми ваши первоначальные «имена» в родильном доме. За­тем открываешь вторую дверцу — туда можно класть раз­ные бумаги. У меня там хранились письма, которые я по­сылал вашей маме и получал от нее, когда она находилась в родильном доме. Здесь же я хранил ваши первые рисун­ки, листки, на которых были написаны вами первые буквы и слова.

Я любил открывать этот сейф и рассматривать содер­жимое. А тебя привлекал секрет открывания сейфа. Этот секрет я доверил тебе.

«Можно попросить что-то? Только если ты не оби­дишься!» Я в это время в очередной раз копался в своем сейфе.

«Можно, конечно. А в чем дело?»

«Ты не можешь подарить мне твой сейф, когда ум­решь?»

«Могу, конечно! А зачем тебе этот сейф?»

«У меня есть тайна. Я хочу хранить ее там!»

«Тогда зачем же ждать, когда я умру? Может быть, сейф нужен тебе сейчас же? надо же хранить тайну на­дежно!»

«Но он ведь пока нужен тебе!»

«Ничего. Мои бумаги не содержат особых тайн... Ты только вот что: сделай из досок такой же маленький ящи­чек, в который я переложу эти бумаги и вещицы!»

Ты смастерил мне ящичек и получил мой сейф вместе с ключом. Ты был рад и, взяв сейф, куда-то скрылся. Я знал, зачем он был нужен тебе.

Ты вкладывал в сейф письма от Карлсона с Крыши, а в твой ящик я клал твои письма Карлсону.

Прошли годы, и ты доверил мне сейф вместе с пись­мами. Я присоединил к ним хранящиеся у меня твои письма, разложил их по датам и запер в сейфе.

До последнего времени ты больше не вспоминал о Карлсоне. Означало ли это, что ты забыл о нем? Нет. Бу­дучи в девятом классе, неожиданно для меня ты вдруг спросил:

«Скажи, пожалуйста, кто был этот Карлсон, который писал мне письма?»

«А ты помнишь его?»

«Как же не помнить. Я до сих пор жду его возвраще­ния!»

«А зачем тебе Карлсон?»

«Он меня учил, я ему доверял... Вот почему. Скажи, вернется он или нет?»

«Откуда мне знать?»

«А куда пропал Невидимка, который писал секретные письма Нинульке?»

«Тоже не знаю!»

Письма от Невидимки твоя сестра получала два года. Она проходила приблизительно тот же курс воспитания, что и ты. Нинулька доверяла тебе свои секреты, она по­казывала и письма от Невидимки, согласовывала с тобой свои ответы.

«А кто этот Невидимка, тоже не знаешь?»

Ты улыбнулся своей доброй улыбкой, и я тоже улы­бался. Наши улыбки говорили друг другу:

«Конечно, зна­ем, мы все знаем!» Но я смог устоять.

«Я не знаком с Невидимкой!»

«Хорошо. Но все же передай Карлсону, и Невидимке тоже, пусть вернутся. Скоро мой день рождения!»

В твой день рождения ты получил поздравительную телеграмму от Карлсона...

Настало время сказать тебе, что в нашем сейфе хра­нятся не только письма с Крыши, но и письма, отправ­ленные на Крышу. Ты этого до сих пор не знал.

О чем же вы секретничали в ваших письмах?

Вот о чем.

«Я придумал самый сложный ребус в мире. Разгадай его. Срок — два дня. Можешь ли ты придумать более сложный ребус, который я не смогу разгадать? Ха-ха! Пришли его срочно. Карлсон. Плим».

«Твой ребус я, конечно, разгадал: «Прометей». Ха-ха! Только там ошибка, пропущена буква «о», и потому по­лучается «Прметей». А вот и мой ребус». Далее следует ребус в полстраницы и «Паата. Плим».

«Я очень занят важными делами. Выручай. Реши эту задачу за меня и вышли завтра утром. Карлсон. Плим».

«В твоем сочинении, я обнаружил 25 орфографических ошибок. Вот они». Далее следует правильное написание 25 слов и «Паата. Плим».

«Я не знаю значения слов, которые подчеркнуты красным фломастером. Найди их объяснения в словаре и припиши в конце. Карлсон. Плим».

Прилагается вырезка из газеты, в которой подчеркну­то десять слов.

«Мне нравится твой прием решения сложных приме­ров. Он предупреждает мои ошибки. Научи еще таким приемам. Паата. Плим».

«Советую тебе проявлять воспитанность — надо бла­годарить, когда тебя чему-нибудь учат. Только после это­го я научу тебя другим приемам. Карлсон. Плим».

«Ура! У меня открытие. Если заранее два раза про­честь параграф, который завтра будут объяснять на уроке, то научишься в четыре раза большему. Если решать зада­чи и примеры, которые следуют за заданными, то пони­маешь их лучше. Проверь это на собственном опыте. Карлсон. Плим».

«Я хочу знать, как ты рисуешь. Пришли мне несколь­ко твоих рисунков. Паата. Плим».

«Последнее время мне не спится по ночам. Напиши мне длинную-предлинную сказку. Карлсон. Плим».

«Я обидел бабулю, и она не хочет со мной разговари­вать. Посоветуй, пожалуйста, как мне с ней помириться. Паата. Плим».

«Ветер забросил ко мне эти три билета в цирк, я очень занят — работаю еще над одним научным открытием. Может, пойдешь ты с сестренкой и папой, а потом напи­ши мне обо всем, что там увидишь. Особенно о клоунах и отчаянных трюках. Карлсон. Плим».

«Большое спасибо, за билеты в цирк. Было очень ин­тересно». Далее следует длинный рассказ о впечатлениях и «Паата. Плим».

«Уже десять дней ты мне не пишешь писем. В чем де­ло? Может быть, ты заболел? Я поднялся сегодня на кры­шу нашего дома, но там не нашел тебя. Почему не отве­чаешь на мои письма? А знаешь, что было у нас в школе сегодня»? Далее следует рассказ об открытом уроке по математике и «Паата. Плим».

«В вашем учебнике для чтения напечатан рассказ, о каком-то Малхазе. Говорят, рассказ очень интерес­ный. Напиши мне его краткое содержание. Карлсон. Плим».

 «Получил твой подарок. Все десять книжек я уже про­чел. Спасибо, дорогой Карлсон! Посылаю тебе плитку шоколада. Ты ведь любишь шоколад?  Паата.  Плим».

«Я самый предусмотрительный человек в мире. Каж­дое утро составляю план на весь день, а каждый вечер де­лаю отчет самому себе — как выполнил план. Советую поступать так же. Карлсон. Плим».

«Вот тебе материалы для твоего доклада о пчелах. Ка­кая у них удивительная жизнь! Все это я выписал из дет­ской энциклопедии. Паата. Плим».

Прилагается выписка на двух страницах.

«Советую тебе прочесть за две недели «Винни-Пух и все, все, все». Я приступаю к чтению сегодня. Кто закон­чит первым, пусть напишет письмо со своими впечатле­ниями сразу же. Карлсон. Плим».

«У меня заболел зуб. Пошел сам к врачу. Он сказал, что зуб надо удалять и будет больно. Но я же самый хра­брый: открыл рот, врач тянул-тянул щипцами мой зуб и еле вытащил. А я, как ни чем не бывало, ни звука, даже улыбнулся. Надеюсь, ты тоже храбрый. Ведь не зря я с тобой подружился. Напиши, как тебе будут вырывать зуб. Карлсон. Плим».

«Карлсон, когда же ты прилетишь ко мне? Ты же обе­щал! Мама вчера сказала, что я хороший мальчик. Может быть, открыть им тайну? Они никому ничего не скажут. Паата. Плим».

«Я уже посадил в нашем дворе деревце рядом с пер­вым. Буду каждый день ухаживать за ним и поливать. Второе дерево, которое я посадил по твоему совету, на­звал твоим именем — «Дерево Карлсона». Я покажу его тебе, когда ты прилетишь ко мне. Паата. Плим».

«Карлсон, не улетай! Я тебя очень люблю. До твоего возвращения я прочту сто книг, может быть, еще больше. Но ты не улетай. Скоро начнутся летние каникулы. Мы с тобой могли бы поехать в деревню к прабабушке. Она очень обрадуется. Обещаю, что буду дружить со всеми ре­бятами нашего двора. Мне не жаль своих игрушек, свое­го велосипеда для них. Не улетай, Карлсон!.. Возвращай­ся скорее! Я буду ждать тебя. Паата. Плим».

Карлсон улетел, оставив тебе свои 55 писем, часть из которых приведена здесь, и заставил тебя отправить ему 80 писем, часть из которых также приведена здесь.

Он учил тебя находить удовольствие в преодолении трудностей.

Он нацелил тебя на радость познания и учения.

Он будил в тебе потребность к содержательной жизни.

Он дал тебе возможность ощутить красоту общения с людьми.

Карлсон улетел, оставив в твоей душе, добрые воспо­минания, о детстве.

Когда вернется Карлсон?

Как — «вернется»? Ему никогда и в голову не прихо­дило отдалиться от тебя. Он всегда был рядом с тобой. Он просто перевоплотился.

ОТМЕТКИ

Ты готовишь домашние задания. Они отнимают у те­бя львиную долю времени. Твои учителя, по-видимому, решили придерживаться принципа «чем больше, тем луч­ше», имеющего под собой, как я убедился, наблюдая за тобой, песчаную почву. Из класса в класс объем домаш­них заданий все возрастал и все чаще запирал тебя в тво­ей маленькой комнатке. Ты заучивал, списывал, повто­рял, выполнял упражнения, решал задачи.

«Какая скука и однообразие!» — сказал ты как-то раз, когда был не то в пятом, не то в шестом классе. Тебя на­чал тяготить сам процесс обучения. Может быть, это про­изошло потому, что отметки как побудительные силы по­теряли для тебя всякий смысл — ты не стремился к ним, так как в семье мы не придавали им никакого значения. Пусть не обидятся твои учителя, которые ставили тебе отметки и порой ожидали нашей строгой реакции. Мы в нашей семье свергли этих идолов, эти цифры от одного до пяти. Наши отношения с тобой они никак не колеба­ли, как не меняли наши планы и намерения по отноше­нию к тебе. В общем, отметки не служили нам основой для твоего поощрения или порицания.

Почему мы так восстали против отметок? Нет, мы восстали не против них. Мы просто указали им свое место — быть добрыми показателями качества знаний, но никак не устанавливающими погоду в нашей семей­ной жизни; быть надежным ориентиром в процессе учения, но никак не мотивом, определяющим суть это­го процесса. Для нас было вовсе не все равно, ради че­го учиться. Мы не хотели, чтобы ты учился ради отме­ток, ради похвалы и наград или из-за страха лишиться радости общения с нами, близкими тебе людьми. Мы избегали того, чтобы создавать тебе искусственные ус­ловия, которые бы вынудили тебя говорить нам не­правду.

Мы больше интересовались не твоими отметками, а твоим отношением к знаниям, книгам, действительности, к людям, жизни. Мы интересовались развитием в тебе стремления к познанию и полагали, что к этому могут ве­сти красота самой познавательной деятельности, могуще­ство самих знаний, радость общения с окружающими, жажда к преобразованию и созиданию.

Разве могли помочь нам в этом деле отметки, пусть даже только «торжествующие пятерки», а тем более «об­надеживающие четверки», «равнодушные тройки», «угнетающие двойки» или, наконец, «уничтожающие едини­цы»? (Хорошо еще, что многие учителя как бы сговори­лись отказаться от единиц, насовсем, уничтожающих личность ребенка.) Мы стремились воспитать тебя как личность. В нашей семье мы опровергали всякую претен­зию отметок представлять твою личность.

Хорош ли «отличник»? Плох ли «двоечник»?

Слышите ли вы, отметки! Какое вы имеете право де­лить на «хороших» и «плохих» детей, стремящихся к со­лидарности и созиданию? Как вы смеете пророчить им качества их будущей личности? Кто поручил вам внушать им чувства своего превосходства над другими или непол­ноценности среди других? Займитесь же вы, отметки, своим прямым делом: станьте добрыми, чуткими совет­никами детей на их тернистом пути учения, поощряйте и только поощряйте их стремление познавать; помогайте и только помогайте им проявлять терпение в преодолении трудностей!

Я мечтаю о школе, в которой бы дети учились без отметок и принуждений; я верю, что такие школы бу­дут созданы и тысячи детей обретут в них истинный смысл своей школьной жизни. Но для приближения такого будущего сперва надо, чтобы отметки уже сей­час лишились функции представлять личность школь­ника, регулировать его отношение с близкими ему людьми.

Беда, когда родителям мерещится их ребенок, эта­кой, ходячей цифрой «пять», беда вдвойне, если только через нее видят они в нем нового человека. А какое мо­жет быть горе, если родители привыкли к мысли, что у них ребенок — ходячая двойка и от него не жди ника­кого толку. Видел я таких «хороших» пятерочников, в зачетную книжку которых жизнь поставила свою от­метку — «негодный для труда и общений»; и видел многих плохих «двоечников», строящих потом новую жизнь, получивших от нее за это высокую оценку — «Человек».

Не перегнули ли мы палку, лишив отметки, которые ты получал, стимулирующей роли? Со временем станови­лось ясно, что отметки для тебя потеряли мотивационный смысл, и когда ты за своим рабочим столом выпол­нял домашние задания, отметки не плясали перед тобой танец с саблями, они не мерещились тебе во сне, не го­нялись за тобой на каждом шагу.

Так не оказалось ли все это причиной того, что бремя учения стало тебя тяготить начиная с пятого или шестого класса?

Нет, игнорирование отметок в нашей семейной жиз­ни тут ни при чем. Какая отметка может воодушевить школьника на каждодневное, в течение нескольких ча­сов, терпеливое выполнение скучных и однообразных операций, за которыми следовали обесцененные и тощие знания? Интерес к знаниям и вкус к познанию терялся не из-за отсутствия отметок, а из-за неадекватной дея­тельности, вызывающей скуку.

 (продолжение следует)

НОВОСТИ И ССЫЛКИ:

Галереи Натальи Зайцевой-Борисовой: http://www.nzb8.ru/news/

Страничка с фотоотчетами по детским ролевым играм в г. Киеве и афишей http://skazka-detyam.livejournal.com/

Алексей Леонов * ГАЛЕРЕЯ СКУЛЬПТУРЫ * Под категории: http://www.idea.in.ua/component/option,com_datsogallery/Itemid,2/func,viewcategory/catid,2/lang,ru/

Картины Лолы Лонли/Живопись, Графика/ http://lolalonely.narod.ru/

ЖИВОПИСЬ/ ПЕРЕЧЕНЬ ГАЛЕРЕЙ / Детская студия «ЭХО»: http://www.ecostudio.ru/ru/gallery/jiv/

Издательский Дом Шалвы Амонашвили

Артемовский Центр Гуманной педагогики имени Ш.А.Амонашвили - http://art-roerich.instream.org.ua/humaneped.php

• О Центре
• Идеи Гуманной педагогики и их защита
• Конференции и семинары
• Авторские программы
• Открытые уроки
• Статьи
• Презентации
• Классическое педагогическое наследие

Поиск работ по гуманной педагогике на сайте: http://www.allbest.ru/union/searchg.html?cx=000224572358511756595%3Awtlwyqfuerk&cof=FORID%3A11&q=%C3%F3%EC%E0%ED%ED%E0%FF+%EF%E5%E4%E0%E3%EE%E3%E8%EA%E0&sa.x=24&sa.y=13#899 :

 Гуманная педагогика