Стилистика Бориса Пильняка в контексте магических воззрений футуристов и конструктивистов.

Доброе утро, день, вечер, ночь.

Как и было обещано...

Стилистика Б.А.Пильняка в контексте магических воззрений футуристов и конструктивистов

Читано 26 сентября 2002 года на конференции "Имя в истории Коломны".

Собственно о стилистике Пильняка написано предостаточно.

Она на поверхности. Чтобы делать о ней выводы, достаточно сколь угодно короткого фрагмента текста. Пожалуй, она даже нединамична: мы не говорим, что мелодия меняется в каждом такте, или что нота "ля" второй октавы замолкает 440 (на самом деле 880) раз в секунду. Как волновая форма текст Пильняка имеет природу жидкости, принимающей форму сосуда, но несжимаемой и нерастяжимой.

Не меньше написано о ее ингредиентах: "Кожаные куртки, Дарвин - и ведьмы, и Кононовы, мистика пола и злая ирония над мистикой вообще, биология, звериное и тут же поэма о большевиках, которые ведут нещадную борьбу со звериным и сталью хотят оковать землю; XVI-е и XVII-е столетия и век XX-й, горечь и радостность" [8].

Менее понятно происхождение этих ингредиентов. Читая в "Волках" о революции-зиме, о революции-метели, "звезды - горят, горят, и небо - ледяная твердая твердь", сложно не вспомнить Блока, в первую очередь "12". Читая индустриальные пассажи Пильняка, сложно не вспомнить Маяковского: "На улицу, футуристы - барабанщики и поэты!" [6].

Впрочем, это первое впечатление. Если проследить за тем, как образы техники перемежаются и взаимно обосновываются образами физиологии, сексуальности [9], понимаешь, что итальянская версия футуризма - "огромные толпы, возбужденные работой, удовольствием и бунтом" [3] - Пильняку существенно ближе.

Начав читать Пильняка с "Метели" или "Третьей столицы", легко обмануться и ожидать за стихией техники - стихию города, одну из важнейших (если не важнейшую) в палитре футуристов. Одной из моих ошибок - еще во время первого знакомства с предметом - была надежда встретить у Пильняка Коломну (Коломна - безусловно город, в отличие, например, от Москвы).

Письма (т.е. текст, не принуждающий автора ни к специальной стилизации, ни к дозированию красок) доказывают строго обратное: ни слова о городе, за исключением недоброго о Петре - который, конечно, антихрист, хотя во Христа Пильняк не верит. "...люблю я Пасху язычески, как великий весенний праздник, как памятник великой Блудницы, зажигающей кровь в жилах!" - и далее, если лирическое, то о природе, местности, "грачи прилетели", болезнях, урожае.

Если ребром поставить вопрос, к какой из двух "российских цивилизаций" [11] принадлежит Пильняк - Северо-Западной, "петровской", или Северо-Восточной, "сибирской" - то и в отношении эстетическом, и в отношении идеологическом (Россия превыше революции, революция - освобождение старой России от несвободы, "неорганики" петровского проекта) он оказывается на стороне Северо-Востока. Если искать ему иллюстрации, выдерживая меру инфантильности - ближе к Пастернаку, чем к Мандельштаму. И интерес к Японии.

* * *

Поясним.

Граница между двумя названными цивилизационными типами проходит на уровне базисных космологических представлений - представлений о природе первоматерии; из нее (этот механизм детально рассмотрен Мирчей Элиаде [7]) вытекает различие в аксиологиях, технологиях, этиках.

Первоматерией мира "сибиряка" является живая плоть - тело, корпорация, экосистема. Механическое для него коренится в органическом, формальное знание не коренится ни в чем и не стоит ничего. Манипуляция, конструкция сводятся для него к выращиванию. Смерть - к растворению.

Естественные для сибиряка магические воззрения - шаманизм, призывание вездесущего живого. Для создания - и использования в тексте - эффекта ужасного нужно, чтобы это "живое" призывалось внутрь некоторой области (организма), осознаваемой как "своя" и "защищенная" [12]. Первая характеристика такого состояния - беспомощность. Вторая, умозаключаемая - предательство. Хорек в курятнике.

* * *

Реальность "горожанина", основанная на символе, понижает эффективность (эстетико-выразительную) "магии хорька в курятнике" почти до нуля. Горожанин не боится частных случаев, они не сердцевинны, а периферийны. В сердце реальности "горожанина" (Израиль, Византия, Халифат, Петербург) лежит слово, символ, Замысел. Слово, символ имеют онтологическую власть, недоступную частному случаю. Подлинно ужасное предательство - Заговор, частная точка зрения, претендующая на тотальность. Теургическая мифология Отряда, Ячейки, произошедшая от "Бесов" Достоевского и "богостроителей"-символистов. Первое, чего потребовали авторы "Пощечины общественному вкусу" [4] - права править слово.

"Эпатажный текст" [5] без эффекта "ужасного" немыслим*. Таким образом, "черная магия" оказывается необходимым элементом "футуризма", определяемого негативно, по Маринетти. Для попадания в подобласть "русского футуризма" ее еще не достаточно, следует удовлетворить позитивному определению - через урбанистическую - умышленно-городскую - космологию, урбанистическую эстетику. Маяковский, твердо придерживаясь курса (и надежды) на "переустройство мира заговором", выступает на заседании РЕФа: "Мы требуем от каждого произведения, чтобы оно работало, воздействовало, а не... искренне выражало бы чувства писателя а-ля Пильняк"; на заседании РАППа: "Некоторая нечеткость возникла... с характеристикой Союза писателей как "союза пильняков"... В самой организации Союза писателей выражена аполитичность" [6].

Это означает, что можно говорить о ("своего рода", "фигурально выражаясь" и проч.) мимикрии Пильняка под стилистику одержавшего верх в обществе и культуре мироотношения. В этом смысле Пильняк пошел в том же направлении, что и конструктивисты [4] (которых Маяковский также критиковал за "аполитичность", т.е. за неспособность увидеть и отобразить Замысел, стоящий за инструменталом): как из их манифестов, так и из следов, оставленных ими в советской культуры ("сталинском ампире" и "промышленном романе"), можно заключить об их близости к западноевропейскому мироощущению (первоматерия = ресурс, энергия) и о стремлении замаскировать магию экономической эффективности под характерный для поздних двадцатых антураж Индустриализации, - для идеологов и исполнителей которой, как сейчас всем известно из рассекреченной статистики первых пятилеток, эта "эффективность" стояла на десятом месте по сравнению с почином и воодушевлением.

Мы не будем (это опять о Пильняке) выяснять, зачем: нехорошо подозревать ближнего в конформизме. Лучше подумаем о форме, которую приняла эта мимикрия.

* * *

Теоретически возможны три пути освоения магической практики.

1. Наблюдение. Это ситуация Миклухо-Маклая, живущего среди папуасов и первоначально видящего только внешние аспекты их бытовых и ритуальных манипуляций. Их смысл может открыться этнографу со временем, а может и вовсе не открыться.
2. Обучение подражанием, или "дорогу осилит идущий". Обычно он выстраивается в иерархических отношениях учитель-ученик, или (чаще) отец-сын. На первом месте активное действие: "сегодня я впервые участвовал в охоте с племенем".
3. Изобретение, или "гуру из Бобруйска". Особенно распространено в наше развращенное время: Карлос Кастанеда придумал толтеков, Блаватская - "племена голубых гор". "Практики" изобретенных народностей используются для изложения-обрамления собственных магических воззрений. Откуда последние взяты - неважно (для христианина - не ново и не интересно).

Движение по третьему пути не предусматривает никакой информации о мировоззрении "изображаемых"; это соображение не может отменить даже распространяющаяся мода на синкретизм. Значит: для подтверждения того, что задачей Пильняка не являлась сознательная фальсификация мировоззрения футуристов, достаточно единственного контрпримера. Этот контрпример не нужно искать слишком далеко: вспомним (да, еще раз) эпизод с дьяконом из "Метели".

...Другой провинциальный "филозоф", сбитый с толку окружающим дьякон, засел в баню, не выходит из нее и ищет настоящего слова, чтобы "мир поставить иначе". В частности, его очень интересует вопрос, когда начали корову доить и как это было и почему начали. Гипотезы, сомнения и вопросы неожиданно разрешает некто Драубе, уверив дьякона, что корову начали доить впервые парни от озорства. Дьякон ошеломлен. "Стало быть, и весь мир от озорства"... Дьякон решает... записаться в коммунистическую партию и служить ей верой и правдой. [9, выделения мои - А.Р.]

Итак: начало бытия (вполне по-"сибирски") определяется как начало жизни. Однако изменение бытия, реализация власти над бытием происходит (по-"иудейски", по-"петербургски") посредством слова. Ответ Драубе можно истолковать двояко:

а) если понимать "озорство" как "немотивированность", то мир, основанный на "биологии", не необходим, а случаен; слово созидает подлинный, осмысленный мир. Маловероятно, что такую точку зрения мог занимать сам Борис Пильняк, и сложно предполагать, что в метели пильняковского текста хоть один персонаж способен был бы сохранить в целости какое-нибудь непильняковское мировоззрение;

б) если понимать "озорство" как "заговор", conspiracy, бунт, то революция выступает легитимирующим началом как "старого", так и "нового" мира. Фактически это означает рождение синкретической, примиряющей формулы - вроде тех, которые так любят современные суперэкуменисты, но гораздо убедительней. Что значит "все мы в сознании Будды, но сознание Будды все равно в руках Аллаха" по сравнению со "строго воспрещается запекать картошку в горновых печах"?

Пильняк не придумывает своих "Двенадцать".
Он вступает в диалог с Двенадцатью.
Третья гипотеза - в корзину.

* * *

Но если так, то кто же такой Пильняк - наблюдатель или участник?

Беглое соизмерение показывает, что статичное описание (назывные и в целом безглагольные предложения, страдательные причастия) преобладает у Пильняка над повествованием, динамикой, активностью, даже если к последней причислить диалоги. Оставаясь в пределах текста и не затрагивая образ автора, мы вынуждены были бы остановиться на первой гипотезе.

А если затронуть?..

Только ли для искреннего выражения чувств эти развернутые описания? Для выражения чувств - слишком много "философии". Слишком много картографии.

Я открываю "Заволочье", самое, пожалуй, "картографическое" произведение Бориса Пильняка.

Вот то преобразование мира словом, на которое замахивается Пильняк: разметка, подготовка путей. Для братьев, для тех, кто пройдет с винтовкой. В тайной (в письмах часто - реклама, даже от чужого имени, просьба напечатать, но ни разу - просьба похвалить) надежде, что оценят.

Не оценили. 1894 - 1938.

P.S.

Я не знаю, ново ли.
Пусть это будет не науч.тр., а эссе, может быть, приношение.
Может быть, напечатают.

Список использованных источников

1. Пильняк Б.А. Мне выпала горькая слава... Письма 1915 - 1937 - М.: Аграф, 2002
2. Пильняк Б.А. Собр. соч. - электронная библиотека Мошкова, http://lib.ru/PILXNQK
3. Маринетти Ф.Т. Обоснование и манифест футуризма - Le Figaro, 20 февраля 1909 г.
4. Джимбинов С. Литературные манифесты от символизма до наших дней. - М.: Издательский дом Согласие, 2000
5. Репина Е. Эпатажный текст как тип текста. Агрессивный текст как тип текста. - ТЕКСТОЛОГИЯ.RU, 2000 (см. индекс публикаций: http://www.textology.ru/public.html)
6. Маяковский В.В. Собр. соч. в 8 т. - М.: Правда, 1968
7. Элиаде М. Аспекты мифа - М.: Академический проект, 2001
8. Воронский А. Литературные силуэты. I. Борис Пильняк. - Издание литературы в электронном виде: Персоналии - http://magister.msk.ru/library/personal/personal.htm
9. Добренко Е. "Скромное обаяние" ранней советской культуры. - Новый Мир, 1998, #4
10. Романовский А.В. Петербургский технократический урбанизм и рок-н-ролльная традиция: социальные и архетипические мотивы // Русская рок-поэзия: текст и контекст. Сб. науч. тр. - Тверь: ТвГУ, 2001. - Вып. 5
11. Романовский А. От региона к стилю: творческая школа как побочный продукт космического мифа - из мат. конференции "Санкт-Петербург и Северо-Запад: история, культура, современность", 2002 (в печати) - см. http://mumidol.ru/gorod/artgroup.htm
12. Романовский А.В. Город и Ужасное. // "Избранные стенограммы дыхания Города", т.1. - СПб.: Эхо, 2002

С поклоном,
координатор рассылки LXE
mailto:lxe1@pisem.net
http://mumidol.ru/gorod