Странник (Бродяга) как творческий и человеческий тип.

Доброе утро, день, вечер, ночь.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ (первая часть здесь)

Персонаж сегодняшней лекции - в центральном своем варианте - с высокой точностью описывается работами Осипа Мандельштама ("Лоцман" Владислава Крапивина, видимо, следует назвать как второй по значимости источник, "вторую точку в построении прямой"); однако его следы можно обнаружить практически во всех "культурных слоях" Города - иногда весьма далеко от поэтического наследия О.М. и жанрово, и стилистически. Его предпосылки заложены в самом архитектурном замысле Петербурга; его картой мира пользовалась советская детская проза (Юрий Коваль), его мироотношение часто встречается в среде бардов ("Белая гвардия"), его эстетику (примерно в той части и с той степенью упрощения, какую себе позволила группа "Пикник" и отчасти "Оргия праведников") глубоко усвоило ролевое движение; наконец, феномен "эпигонов Мандельштама" (сознательных, "отдающих дань"; их численность существенно больше, чем численность потомков Пастернака или Маяковского, и сравнима только с численностью бродскистов) также заслуживает внимания. Можно показать, что с героя Мандельштама начинается весь спектр инфантильных антропологий Города ("уральская" составляющая нашей цивилизации); иными словами, любого героя Урала (включая и аутентично уральских персонажей Бажова) можно редуцировать к герою Мандельштама.

Здесь и далее (и ранее) цитаты приводятся без отбора "качества текста" (культурология служанка антропологии, а не человек для субботы) и - почти везде - в авторской пунктуации.

НЕУЖЕЛИ Я НАСТОЯЩИЙ?..

...Он подымет облако пыли,
Зашумит бумажной листвой,
И совсем не вернется - или
Он вернется совсем другой.

О, широкий ветер Орфея,
Ты уйдешь в морские края -
И, несозданный мир лелея,
Я забыл ненужное "я".

Я блуждал в игрушечной чаще
И открыл лазоревый грот...
Неужели я настоящий
И действительно смерть придет?
http://vakh.online.com.ua/library/verses/ap/mandel/aqvilon.html

Ситуация, в которой находится подводный доинициатический созерцатель, отличается от ситуации "полярного летчика" тем, что исключает какие бы то ни было гарантии осмысленного (и потому хоть в малой степени безопасного) существования. Военкору Незлобину с детства кажется, что его "не убьют и даже не ранят"; для героя Осипа Мандельштама такая возможность с детства представляется пугающе актуальной.

Иными словами, "наивный план" лирического героя О.М. ни в какой мере не состоит в участии, в особенности - в участии в ковке актуальной истории. Герой О.М. не пойдет наниматься в сталевары, чтобы глубже заглянуть в доменную печь; он вообще не мыслит себя в "ремесленном производстве", "выработке", его не интересует "поток становления" чего бы то ни было. Опасность смерти, подконтрольности "водовороту времени" осознается им как внешняя. Как сказал Павел Кашин, уже пройдя "точку инициации", капитулировав:

Я смотрел в это небо, я врастал в эту землю.
Я не верил, что я от земли неотъемлем.
http://www.tam.ru/kashin/lyrics/life.html#White

Это означает, что "наивный план" героя О.М. формулируется как жизнь без смерти и существует только в предположении возможности жизни без смерти; намерение убежать-от-смерти является таким его центром, которому нет эквивалента в "наивном плане" Полярного Летчика.

Надо мной голубеет небо
Чье оно? Может быть, голубиное?
Может, чаячье или совиное?..
Я не знаю. Дай Бог, не военное...
Облака белоснежно-пенные
Да закат будто с кровью, алый.
Тихо дремлет город усталый...
- Я замерзла... - Он, куртку снимая,
Укрывая Ее, обнимая,
Не клянется в вечной любви...
Может, завтра, в свои восемнадцать,
Он испачкает Вечность в крови...
Он ей шепчет: "Не плачь, родная...
Я вернусь" - но все понимая
Наяву видит страшные сны;
И задумчиво пишет мелом:
"Спи, родная... Ты под прицелом -
Под прицелом грядущей Войны".
А пока - голубое небо...
Облака, белоснежно-пенные...
Самолеты - дай Бог, не военные...
Игорь Евдокимов [http://mumidol.ru/rubej/chp.htm]

Всевластие континуума

"Наивный план" героя Мандельштама (Кашина, Евдокимова...) реализуется пассивно, "без переделки себя", без работы-над-собой. Представление об аутентичном "я" кажется чем-то таким, что ставит в ряд и принуждает платить по счетам; иными словами, в "я" усматривается фундаментальная причина смерти.

- Человек насквозь химичен, - весело говорю я, наслаждаясь колбасой. - Если некое вещество способно перевернуть твои эмоции и душу, значит, это - правда, и глупо это игнорировать. Остается, конечно, нечто незатрагиваемое, но оно и так остается. Воистину, человек - машина, на девяносто девять процентов. Внутренний мир - де$мо.

- Мне нравится больше внешний, - заявляет жена. - Поедем на дачу.

<...> Я переключаю скорости одним пальцем, закуриваю сигарету и лишь по какой-то ментальной инерции останавливаюсь на светофорах, не принимая в принципе участия в этой жизни, о которой надо все время думать и выполнять свой долг, или же множество долгов.
http://akm.rema.ru:8101/txt/radov/sledy_maka.html

Таким образом, функции "продолжения жизни" всецело возлагаются на окружающую реальность, и в первую очередь на те ее аспекты, которые (по Канту) относятся к числу первопостигаемых: пространство и время. Континуум - пространство и время - наделяются всей полнотой онтологической власти, выражающейся в том, что выражение "там, где..." (и/или "тогда, когда...") всегда имеет смысл (а контргипотеза - "некоторых вещей нет нигде" - как бы "умаляет" власть континуума). Спасение понимается как бегство в место, где не угрожает смерть - в предположении того, что такое место возможно и достижимо средствами и в пределах континуума.

Таким образом, личный миф "подводного доинициатического созерцателя" есть миф Странника (Бродяги). В основе программы Бродяги лежит миф о "ТАМ-ГДЕ" и/или "ТОГДА-КОГДА".

- Смотри же! Смотри! - говорил Крендель, боком двигаясь вслед за Моней. - Узнаешь или нет? Надо в Карманов звонить. Так и так - Кожаный на Таганке. Да узнаешь ты его или нет?

Я узнавал, но это-то и удивляло меня. Казалось, никак, никаким образом Кожаный не мог очутиться в Москве. Я давно понял, что между Москвой и городом Кармановом огромная разница. И те события, которые происходят в Карманове, никак не могут происходить в Москве. И все-таки факт оставался фактом: в Москве, на Таганской площади, мы попали в совершенно кармановское положение.

Дунул ветер, и я почувствовал, как запахло в воздухе пивом, подсолнечными семечками, мишенями из тира "Волшебный стрелок" [расположенного в г.Карманове - LXE]. К этим запахам подмешался какой-то острый, неприятный запах, от которого я немедленно чихнул. И Крендель чихнул, и некоторые прохожие тревожно зачихали.

- Идти за ним или нет? - говорил Крендель, прибавляя шагу. - А вдруг он оглянется? Возьмет да и зарежет, что тогда? Но Кожаный не оглядывался и только у Тетеринского переулка остановился, вынул руку из кармана и высыпал на асфальт пригоршню какой-то трухи. Постоял с минуту и свернул в переулок.
http://www.lib.ru/KOWAL/monah.txt#33

В зависимости от того, как в мифе о всевластии континуума соотносятся пространство и время, он распадается на два перекрывающихся подмифа: о Непрерывном Бегстве (Пути) и о Стране, В Которой Не Умирают. Первый вариант граничит с даосизмом (Е.Разова усматривает симптомы последнего в современной фэнтези; ярчайший пример - разумеется, крапивинская Дорога). Второй имеет глубочайшие корни в авраамических религиях (и я не вижу смысла разбирать их здесь в деталях).

Вместе с тем можно говорить и об обратном эффекте: любая симптоматика изменения-взгляда-на-реальность рассматривается Бродягой как перемещение в пространстве. Если ему не соответствует перемещение пешком - на ногах, - "пройденный путь" помещается в какое-то другое измерение [в наше время это слово почему-то отвыкли употреблять правильно: "other dimension" - это не "другое пространство", не новая комната относительно старой комнаты, а то, чем длина является по отношению к ширине, а высота - по отношению к ним обоим]. Этому измерению придается какой-то "инаковый" статус (в том смысле, что перемещаться по нему могут не все, так же, как не все умеют летать) - положение на нем может называться "точкой сборки" (как у мистиков New Age - например, у вышепроцитированного Егора Радова) или "убедительностью", как у О.М. в "Утре акмеизма":

Существовать - высшее самолюбие художника. Он не хочет другого рая, кроме бытия, и когда ему говорят о действительности, он только горько усмехается, потому что знает бесконечно более убедительную действительность искусства.
http://www.litera.ru/stixiya/articles/70.html

Так или иначе, в мировосприятии Бродяги геометрия его космического мифа проявлена с максимальной отчетливостью; по дорожным заметкам Странника проще всего делать выводы о "языке мировосприятия" отправившей его в путь цивилизации - с поправкой, разумеется, на его "подводный" взгляд на мир; чтобы производить эту поправку, необходимо и достаточно всякий раз вычитать "общечеловеческий" миф об отжившем и отпавшем, иными словами - Бездну.

Я слышу Неба светлое коварство,
Его пучин глубинное движенье,
Как тень Его, нахлынувшее царство
В бездонной сонной чаше отраженья.
И древний этот шелест так поющ,
Так стон его неукротим и звучен...
О Небо, Небо, ты меня не мучь!
О бездна, не губи меня, не мучай!

(Это пишет московский поэт Алексей Кожевников; в сегодняшней лекции мы его расчленим в качестве типичного представителя племени подмандельштамков).

Обратим здесь внимание на то, что Небо и Бездна здесь семантически уравниваются. Направление "вверх" уравнивается с направлением "вниз". Помимо прочего, это еще и признак ортогональности (независимости) образа "бездны" конкретному космическому мифу с его конкретным "верхом и низом".

К слову: "Мы живем, под собою не чуя страны" сложно написать, не будучи причастным этому чувству Бездны.

Как же устроен космический миф странника, специфичный именно для Города?

The Digger

Вспомним, что реальность "ниже ватерлинии" состоит из несогласованных частных мнений; несогласованных - просто в силу того, что о них "ничего не сказано" в Замысле. Это - утонувшие этажи, "отыгранная история", "осадочная порода" (в т.ч. в том смысле, который Рене Генон вкладывал в слово "осадки"). Иными словами, попытка "подводного жителя" (и в том числе Странника) собственными силами "собрать картину мира" имеет множество (иногда неограниченное количество) равно привлекательных решений (*), но, скорее всего, не имеет ни одного истинного. Мировоззрение Странника всегда коренится в "я лично считаю"; для того, чтобы в этом убедиться, достаточно полистать интервью Крапивина, особое внимание обращая на вопросы-ответы о религии.

Неизбежный для ситуации (*) релятивизм свойственен всем "подводным" типам, но только Странник (с его наивным планом "убежать-от-смерти") воспринимает его как еще одну возможность побега. Еще-одно-мнение ("одна баба сказала") становится поводом для надежды ("всем не везло, а мне повезет"). Мнение, принадлежащее широкому кругу людей, становится поводом для уверенности; так в мировоззрении Странника возникает культ прошлого, "культ культуры". См. у Кожевникова:

Тоска по мировой культуре,
Как кровь - щемящая тоска...
Нам люб старинный праздник Пурим
И Зевса громовой раскат.

И в синих ливнях океана,
Где звезд барашковая мощь,
Веселый смех венецианок
И трепет кипарисных рощ!

Обратите внимание на полноту рефлексии: тут и точное направление бегства ("мировая культура", пространство частных образов), и полная неразборчивость в богах (неожиданная еще и потому, что в других стихах Алексей пишет от лица верующего христианина), и визуальный, "охватный" образ Космоса...

Или все-таки "антикосмоса"?

Вот еще одна карта мира, "выполненная в стиле":

...появились у Гвоздика обычные в таких случаях мысли: "Почему мир такой бесконечный, а я такой крошечный? А что значит "крошечный" и что значит "бесконечный"? Может быть, разница такая громадная, что она где-то исчезает, не выдержав этой громадности, и тогда получается, что бесконечно маленький и бесконечно большой - одно и то же? Ведь если я живу и вижу эти звезды и эту бескрайность, значит, это не случайно? Не зря же есть на свете я, Гвоздик... А для чего - я? А для чего вообще все на свете? Откуда взялось?.. Говорят, Бог создал. Ну ладно. Зачем? И почему среди всех он создал еще и меня?.."

Гвоздик мысленно проводил между звездами строгие прямые линии, и они образовывали разные фигуры или превращали пространство в грани неохватно великого кристалла. Иногда в этих построениях чудилась какая-то разгадка - словно вот-вот возникнут очертания стройного громадного здания, и тогда придет открытие всех тайн... Но веки начинали склеиваться, и Гвоздик засыпал под ласковые прикосновения ладоней и бормотание тетушки Тонги...
В.Крапивин, "Портрет капитана Румба"

Образ Кристалла можно было бы считать вольным движением авторской фантазии (или далеко пошедшим общеуральским образом Драгоценного Камня), если бы не точное воспроизведение этой модели теоретиком, не имеющим ничего общего с героем Мандельштама или Крапивина. Я имею в виду Сергея Переслегина и его эссе "Мы попали не в ту историю?":

...Что же получается? Получается, что любое событие в прошлом, например вторая мировая война, может быть, происходило, а может быть, и нет. Как должен поступить в этой ситуации честный историк-исследователь? Очень просто -- заменить привычную концепцию единственной истории и однозначного прошлого моделью, в которой рассматривается совокупность альтернативных историй, а затем перейти к совместному описанию всех таких историй. И не надо бояться, что в каких-то из них не было монголо-татарского ига, а в других день 25 октября 1917 года будет значиться днем начала атомной войны. Так мы переходим к модели вероятностной истории.

Первый набросок этой теории был сделан году в восемьдесят пятом. Тогда я занимался общей теорией систем и применял основные положения этой науки к самым разным объектам и процессам. Соответственно возникла мысль рассмотреть науку историю как самоорганизующуюся систему и уяснить, что из этого получится. То есть предположим, что такой науки не существует и никогда не существовало. Придумаем ее заново!

Довольно быстро удалось построить описательную часть исторической науки и добраться до классических теорий, которые все выделяли некий базис (экономика в марксизме, архетипы в модели Юнга, бессознательное в зоопсихологических концепциях). Дальше началось самое интересное: когда я стал записывать в математическом виде влияние базиса на надстройку и обратно, когда удалось вывести формулы течения истории, получилось по виду такое же уравнение, как уравнение Шредингера в квантовой механике! Физики поймут мои чувства. История действительно оказалась виртуальной.

Впрочем, физикам это не так удивительно, как всем прочим. Они давно привыкли, что электрон летит как бы по ВСЕМ возможным траекториям одновременно. И людям остается лишь высчитывать вероятность того, где именно он находится в данный момент. Так устроен странный мир элементарных частиц, как его описывает уравнение Шредингера. А из этих непредсказуемых микрочастиц сложен наш «большой» мир. Чего ж удивляться?

Если в истории действуют уравнения Шредингера, значит, история идет ВСЕМИ путями одновременно. Мы лишь можем посчитать вероятность той или иной реальности. И принять наиболее вероятную. Или ту, которая больше по вкусу.

<...>

И тогда получается, что разные реальности не просто существуют независимо друг от друга, а каким-то образом взаимодействуют -- ведь информация из «разных» историй до нас доходит! В виде текстов и тех же интерпретаций.

«Теневые» миры, Зазеркалье, изнанка нашей Реальности -- они оказывают на историческую жизнь воздействие, подобное влиянию подсознания на поступки личности.

Но самое главное, вероятностная модель позволяет найти так называемые точки бифуркации, то есть точки исторического ветвления, после которых история может пойти по одному руслу, а может и по другому, это зависит лишь от какой-то нелепой случайности. Именно в этих точках возможен спонтанный переход мира с одной исторической последовательности на другую.
http://www.stabes.nm.ru/materials/black/Per_AlterHist.htm

Сделаем то, мимо чего Переслегин (с его "надводным" логическим - а не "подводным" геометрическим - мышлением) проходит, не заметив. Возьмем произвольный набор характеристик, описывающих "историческую последовательность" (некий "чистый вариант" истории) - от цвета школьной формы до населения Северной Америки. Каждой из альтернатив соответствует точка в этом пространстве характеристик, а также некоторое число от 0 до 1 - ее "индивидуальная вероятность". С какой бы точки зрения мы ни смотрели на историю, сумма индивидуальных вероятностей всех возможных исторических последовательностей тождественно равна единице (т.к. история - хоть какая-то - достоверно идет). Если реальность, наблюдаемая из данной точки зрения, является (говоря языком математики) суммой всех "чистых исторических последовательностей", взвешенных по вероятностям, то множество всех возможных точек зрения будет многогранником в пространстве характеристик с "чистыми вариантами" истории в качестве вершин (по строгому линейно-алгебраическому определению многогранника). Иными словами, крапивинским Кристаллом (желающие могут проверить соответствие между категориями "альтернативной истории" и "теории Кристалла" самостоятельно).

Возможен вопрос: не является ли наша конструкция чисто умозрительной или даже чисто эстетской? Ответ: нет, не является, так как представление о "вариантах реальности" ("слоях") заложено в самой основе космического мифа Города. Совокупность всех возможных (т.е. всех мыслимых) мест оказывается не огромной развернутой картой мира (как в космологии Киплинга и Толкина), а упорядоченным списком карт.

Вопрос о том, почему координата слоя для Странника оказывается настолько важнее координаты этажа, что последняя почти никогда не упоминается в творчестве Странников, почти риторичен. Координата этажа подразумевает направление, т.е. выделенный ориентир. Но "подводный созерцатель" не имеет выделенного ориентира, и окружающий его мир предпочитает умалчивать о таковом.

И не держит себя в руках.
Целует - будто наказывает.
Нет такого закона пока.
Говорит и показывает.
Не придуман еще мой мир,
Оттого голова легка.
Нет звезды еще в небе и..
Нет закона пока.

Говорит и показывает..
Говорит и показывает..
Говорит и показывает..
Говорит..

А песню-музыку не пою.
Просто камень о камень бью,
Просто небо стаканом пью,
Вот и шатает слегка..
Чего ради как зверь дышу?
Будто радио белый шум..
Что же будет с тобой-ой
Если я попрошу?..
http://www.piknik.info/lyrics.phtml?text=2002_1.txt

Вторая сигнальная система активизируется у ребенка после первой и очень легко к ней регрессирует. Из двух типов символизации - образно-ассоциативного, который разрешает поменять местами знак и обозначаемое, и вербально-описательного, "словесного", который не разрешает этого сделать, "подводным" жителям, безусловно, ближе первый. Из пары "магия - иконология" Странник выбирает ни в чем не ограничивающую его магию, отбрасывая иконологию, идеографию, вообще все виды формального знания, которое исходит из чьего-то (обычно учительского) Авторитета и в котором "не чувствуется жизни". Собственно, он уже выбрал: между точно гарантированной смертью и никем не обещанным бессмертием; формальная логика обрекла его на смерть (люди смертны, Мандельштам человек, следовательно, Мандельштам смертен), и он отверг формальную логику ради "наверное".

Отсюда, кстати, проистекает тяга к гетеродоксии, к "эзотерике", к апокрифам (главный герой "Лоцмана" довольно много рассуждает об апокрифах, и даже мечтает написать новое "Евангелие детства"); мы к ней еще вернемся.

Итак, реальность Странника выстраивается как неиерархизированная система равноправных образов; а "мерой существования" образа является "убедительность", т.е. способность вызывать те или иные переживания. Лучше всего это заметно, когда речь идет о религии: если Толстые и Пастернаки приучили своих (по)читателей видеть в религии исключительно этику, то Мандельштамы - исключительно эстетику.

В хрустальном омуте какая крутизна!
За нас сиенские предстательствуют горы,
И сумасшедшых скал колючие соборы
Повисли в воздухе, где шерсть и тишина.

С висящей лестницы пророков и царей
Спускается орган, Святого Духа крепость,
Овчарок бодрый лай и добрая свирепость,
Овчины пастухов и посохи судей.

Вот неподвижная земля, и вместе с ней
Я христианства пью холодный горный воздух,
Крутое "Верую!" и псалмопевца роздых,
Ключи и рубища апостольских церквей.

Какая линия могла бы передать
хрусталь высоких нот в эфире укрепленном,
И с христианских гор в пространстве изумленном,
Как Палестины песнь, нисходит благодать.

Это яблоня. А вот яблоко:

В далекой церкви деревянной
Старушки поправляли свечи,
Горел за окнами туманный -
В осенних листьях синий вечер.
И лился говор православный,
И пахло ладаном и воском...

[Интересно, что точно так же (хотя и для достижения совершенно противоположного эмоционального эффекта) употребляет эпитеты культовый менестрель ролевого движения Сергей Калугин:

Нынче вечер, к тебе ехать поздно,
Мы бредем по Москве наугад.
Православные красные звезды
Над Кремлем канонично горят.
http://www.pravedniki.ru/drugie.htm#Московская%20православная

И дело тут не в "пародии на стиль", а в настолько глубоком его усвоении, которое только и позволяет писать пародии. И не только.]

В следующей главе мы рассмотрим критерии выбора "звезд" (или "вершин Кристалла"), которыми в основном пользовались проходившие через Город Странники (конечно, не только критерии, но и результаты их применения).

Огоньки мировой культуры

Первый критерий - это "чистота переживания", достигаемая "чистотой образа". "Вершина Кристалла" понимается здесь в том самом (см. выше) линейно-алгебраическом смысле - как неразложимый первоэлемент; если его убрать, нечто исчезнет безвозвратно. Помимо четырех стихий ("земля" упоминается у Странников реже других, но никак не менее отчетливо), к этой группе относятся следующие семантические ряды:

1. камни, самоцветы, талисманы и прочие платоновы тела - воплощенные символы неважно-чего (Странник с трудом мыслит символ иначе, как воплощенным);

2. цветы, цветение, движение (даже "пущенная стрела"), дыхание (но не запах) - признаки продолжения жизни;

3. фонарь (но не факел), свеча, луч, вообще статичные источники и потоки света - признаки (действительные или мнимые) успешного завершения пути или одного из его этапов.

Обычное явление для текстов Странников, написанных с использованием Первого критерия - "игра по нотам", редукция, свертка сложной образности к этим простым элементам.

Тексты, написанные этим языком, невозможно читать, если только не ставить перед собой задачи раз за разом воспроизводить определенное в-печат-ление (и есть люди, соединяющие буквы в слова именно с подобной целью - "перечитывать с замиранием сердца").

Несколько проще эти тексты слушать (альбом "Иероглиф" Шкловского тому классический пример, и "классичней" назвать сложно; "на море асфальта я вижу свой берег, свою голубую россыпь" сразу и организует "камни" - россыпь никак не есть беспорядочное нагромождение диковинок в сокровищнице - и помещает их в параллельно существующий слой, а не "на край карты" (как в космологии Киплинга) и не "внутрь тела" (как в медитативных практиках)).

Но лучше всего они они выглядят изображаемыми (см., например, подборку ссылок на галереи иллюстраций к фэнтези на АнК).

Второй критерий - это "критерий романтичности".

Поначалу я намеревался классифицировать избираемые им образы - прозрачность, призрачность, высота (замешанная на нереальности высота полета во сне), "сказочные" ситуации - замок, подземелье, Луна (не "глаз в небе", а само это небесное тело, часто в миниатюре) - вообще признаки достаточной удаленности от угрожающей действительности (ватерлинии) - как четвертую группу "первоэлементов"; но вовремя остановился. Ни один романтический образ не интересует Странника как-таковой, в силу собственной притягательности, и не конституирует ничего такого, что нельзя было бы создать иным способом. У романтического образа другая задача: служить исключением, опровергающим правило, т.е., будучи включенным в пространство "вокруг-меня", тем самым делать его отдаленным - или, точнее, отдельным, - от того "вмещающего-всех" пространства, в котором он невозможен.

Ладья воздушная и мачта недотрога,
Служа линейкою преемникам Петра,
Он учит: красота - не прихоть полубога,
А хищный глазомер простого столяра.

Нам четырёх стихий приязненно господство,
Но создал пятую свободный человек.
Не отрицает ли пространства превосходство
Сей целомудренно построенный ковчег?

Сердито лепятся капризные медузы,
Как плуги брошены, ржавеют якоря;
И вот разорваны трёх измерений узы,
И открываются всемирные моря.
http://www.litera.ru/stixiya/razval/mandelshtam.html#v-stolice-severnoj

Вот зачем.

Третий критерий - это способность данного образа (или устойчивого конгломерата образов) в течение длительного времени сохраняться и/или воспроизводиться в письменной (реже - устной) культуре, будучи отрефлексированным как неотъемлемая ее составляющая; это - критерий историчности (при этом - не путать! - он может не иметь совсем никакого отношения к критерию исторической подлинности).

Дальность-во-времени дает историческому событию (или литературному повествованию) двоякое преимущество. Во-первых, тот факт, что нечто сохранилось (пусть "в памяти людей", т.е. в символическом, словесном пространстве - для горожанина (т.е. в т.ч. и для Странника) подлинно реально именно словесное пространство) столь долго, делает "то место" или "то время" кандидатом на роль Страны Вечной Жизни ("континууму возможно все", откуда на следующем шаге возникает убеждение "все, что возможно, осуществляется континуумом"). Во-вторых, даже если нам "разумом" известно, что триста спартанцев погибли "не менее всерьез", чем двадцать восемь героев-панфиловцев, детское "наверное" с гораздо большей легкостью проигнорирует далекую смерть первых, чем близкую и почти осязаемую смерть последних.

При этом История используется выборочно; "дети капитанов" не бегут в Северную Америку или Индию, а выбирают преимущественно историю Города (начиная обычно с Петра Великого), связанных с ним исторических инициатив (русское мореплавание - Крузенштерн, Беллинсгаузен...), его отражений (Кавказа, Севастополя, Уральского хребта), его исторических предков (Рим, Иерусалим)... и - несколько неожиданно - Египет (Древний) и Италию (Ренессанса и более позднюю).

В самом факте адресации к Египту и Италии нет ничего специфически "страннического". Египет известен своим языческим пантеоном, и не только самым древним из "урегулированных в социум" (первым в "академической истории"), но и самым не-антропо-морфным (в отличие, например, от Олимпийской деревни эллинов). Италия эпохи "Возрождения" сделала то же самое - открыла "древнее забытое язычество" - но уже в контексте и масштабе Новой Европы. Петербургский проект вполне попадал в общую струю начинаний Петра - направленных, конечно, не столько против христианства, сколько против "христианской культуры", но в целом имевших то же направление и потому преемствовавших и Египту, и Италии, причем Египту - вплоть до прямого архитектурно-скульптурного цитирования, а Италии и вовсе при посредстве реальных итальянских архитекторов.

Последовательно христианская культура (с ее приматом описания над образом) с точки зрения "странника" бесцветна. Картины "в итальянском стиле" для него понятнее икон. "Человеческое" понятней сверхчеловеческого...

Лапин Илья // Египет в Санкт-Петербурге

Вступление

Древнейшая человеческая цивилизация прочно обосновалась в Санкт-Петербурге. Наверное, и не могло быть иначе. Северный город, самый "умышленный и отвлеченный" (Достоевский) город на Земле, город реформ и преобразований нуждался в корнях и основах, может быть, столь же умышленных и отвлеченных. Поэтому и появлялись такие эпитеты и сравнения как "Северная Пальмира", "Северная Венеция". А что в истории может сравниться загадочностью и тайной, первозданностью и основательностью с Древним Египтом?

Откуда же взялась мода XIX века на Египет в Европе, какими путями проникала эта страна в Санкт-Петербург? Пожалуй, открытие этой древней культуры для современной европейской цивилизации произошло во время похода Наполеона в Египет. Завоевание Египта открыло двери в эту страну для европейцев. Военные, путешественники, авантюристы и искатели сокровищ соприкасались с историей, с древностью (символична знаменитая фраза Наполеона: "Солдаты! Сотня веков смотрит на вас с высоты этих пирамид"(?)), с тайной египетских писмен, не поддававшихся разгадке, вывозили из Египта в Европу ценности, реликвии, которые оседали потом в частных коллекциях или музеях.

Классическим примером того, как европейское общество знакомилось с Египтом, может служить путешествие французского художника Деза(?). По возвращении он опубликовал свои рисунки и книгу, написанную совместно с молодым и еще никому неизвестным Александром Дюма. Эта книга стала популярной и явилась одним из источников моды на египетскую культуру.

Но если появляется мода на какую-то историческую эпоху, то сразу же возникают и многочисленные стилизации. Действительно, нельзя же вывезти в Европу, например, пирамиду Хеопса. Но можно в той же архитектуре использовать характерные мотивы, характерные приметы, свойственные эпохе, придавать архитектурному сооружению исторический и национальный колорит.

Ярким примером такой стилизации под Древний Египет могут служить Египетские ворота в Царском селе, построенные архитектором Менеласом в 1827-1830 годах.

Две массивные колонны, с прямоугольным основанием, сужающиеся к верху, испещренные подобием иероглифического письма, кажутся выхваченными из какого-то древнего египетского храма.

Другим примером стилизации, несомненно, являются сфинксы.

Сфинксы.

Самые первые и поверхностные ассоциации, возникающие при слове Египет, - это, конечно, пирамиды, иероглифы, мумии и сфинксы. Пирамиды в Санкт-Петербурге не прижились (хотя монументальность архитектуры эпохи непросвещенного абсолютизма наводит на определенные ассоциации, недаром, например, здание Фрунзенского универмага в народе называли "индийской гробницей"), а сфинксам северный край пришелся по вкусу и они нашли здесь свою вторую родину.

Надо сказать, что настоящих египетских сфинксов в Петербурге только (или целых) два, они украшают пристань на Неве напротив Академии Художеств. Эти сфинксы с ликом Аменхотепа IV были привезены из Египта 1832 году и установлены в 1834 году на нынешнее место обитания, простояв перед этим два года во дворе Академии. Интересно, что первоначально этих сфинксов хотели купить французы, но вмешалась высокая политика, Франции стало не до сфинксов и последние оказались в России. В качестве документа приведем строки Евсеева:

Двух этих чудищ из стовратных Фив
К нам привезли по царскому указу,
Чтобы столичный город стал красив
И Петербург преобразился сразу.

И Петербург преобразился. Кроме этой пары древних мифических существ в городе обитают и другие, стилизованные, сфинксы, которые большей частью тянутся к воде (видимо, соскучились в песках Египта по живой влаге), к рекам, даже к поилке для лошадей, как это делают четыре сфинкса, устроившихся на Пулковском шоссе.

Кстати, согласно одной городской легенде (одной из тех, которые легко проверить, но почему-то никогда не хочется этого делать), самый маленький сфинкс города устроился на шлеме Афины Паллады, восседающей над входом в Публичную Библиотеку.

Впрочем, наверное неправильно говорить только о стилизации. Петербург преобразился не только в архитектурном плане, сфинксы стали частью петербургской культуры, частью облика Петербурга литературного, города никогда не существовашего, но постоянно подменяющего собой Петербург настоящий. Разве можем мы представить, например, творчество Вячеслава Иванова или, в особенности, Блока без этих египетских хозяев нашего города?

Сфинкс - идеальный символ легенды о загадочной северной России, символ мифического города, возникшего по умыслу, из ничего. Причем этот символ осмыслен ("Россия - сфинкс..." (Блок)), и непонятно кто этот миф о загадочности Руси породил: иноземцы, с незапамятных времен удивляющиеся "дури нашей злой, заповедной" (Башлачев), или мы сами, упорно следующие тютчевским строкам в том, что "умом Россию не понять"?

Египетская коллекция Эрмитажа.

Рассказ о египетском начале Санкт-Петербурга был бы, конечно, не полон без рассказа о египетской коллекции Эрмитажа.

Собрание древнеегипетских памятников Государственного Эрмитажа позволяет проследить историю и облик древней цивилизации практически на всем протяжении ее существования от IV тысячалетия до н.э. до VI века н.э.

Богатое собрание включает в себя памятники гробничного культа, скульптурными произведениями, многочисленные художественные изделия из бронзы, дерева, кости, фаянса, стекла. Специалистам хорошо известна коллекция письменных памятников: папирусов, пергаментов, среди которых нельзя не упомянуть всемирно известный литературный памятник "Сказка о потерпевшем кораблекрушение", относящаяся к эпохе Среднего царства (XXI-XVIII вв. до н.э.).

Богатство и разнообразие коллекции коптского искусства египтян (христиан III-XIII вв.) ставит ее в один ряд с крупнейшими собраниями мира.

Пожалуй, жемчужиной египетского собрания Эрмитажа можно назвать знаменитую камею Гонзага. Эта камея, созданная в Александрии в III веке до н.э. неизвестным мастером, была подарена Александру I императрицей Жозефиной, первой женой Наполеона, в знак благодарности за спасение Парижа от разграбления. На камее изображены обожествленные правители Египта Птолемей II Филадельф и его жена Арсиноя. Невозможно передать словами мастерство резчика сумевшего выразить в многослойном агате красоту двух человеческих лиц, подарив миру прекрасный образец "живописи в камне".

Заключение

Конечно, трудно рассказать обо всех египетских мотивах Петербурга в одном коротком очерке. К тому же проникновение древней страны в наш город продолжается, вспомним не так давно появившийся памятник у Крестов (интересно, помнили автор и наши градоначальники, когда создавался этот памятник, строки Ахматовой: "И если задумают в этой стране..."?).

Согласно легенде Сфинкс задавал всем простую загадку, на которую никто не мог дать ответ, так как люди никак не могли понять, что они сами и являются ответом. Какую загадку задают нам петербургские сфинксы и какой мы должны дать ответ?

© Текст Ильи Лапина.
© Фотографии Николая Лосева.
http://sly.spb.ru/egypt.html

Cм. также: Египетский домик
См. также: Египетские ночи
См. также: Египетская марка

<<Больше всего у нас в доме боялись «сажи» — то есть копоти от керосиновых ламп. Крик «сажа» — «сажа» звучал как «пожар», «горим» — вбегали в комнату, где расшалилась лампа. Всплескивая руками, останавливались, нюхали воздух, весь кишевший усатыми, живыми порхающими чаинками.

Казнили провинившуюся лампу приспусканием фитиля.

Тогда немедленно распахивались маленькие форточки и в них стрелял шампанским мороз, торопливо прохватывая всю комнату с усатыми бабочками «сажи», оседающими на пикейных одеялах и наволочках, эфиром простуды, сулемой воспаления легких.

— Туда нельзя — там форточка, — шептали мать и бабушка.

Но и в замочную скважину врывался он — запрещенный холод — чудный гость дифтеритных пространств.>>

См. также: Египтянин

---

Италия в русском пейзаже прописана давно. Кто не помнит самые знаменитые имена - Сильвестра Щедрина, почитаемого и в Риме, и Александра Иванова. Щедрин создал живописный гид по туристским достопримечательностям Италии и сегодня незаменимый для путешественников во времени (путешественники в пространстве творят сами: автоматические фото-мыльницы при налаженном всюду сервисе через час выдадут каждому изобразительный ряд сообразно вкусу и потребностям потребителя). Гениальное полотно Александра Иванова, помытое перед открытием отремонтированной Третьяковки, окружено там тьмой эскизов, но и безлюдными пейзажами, свободными от архитектурных уснащений - в них вечное небо Италии, то самое, о котором Гоголь писал Погодину: "Небо чудное. Пью его воздух и забываю весь мир".

В русской культуре ХХ века наиболее пронзительные вещи об Италии созданы в слове, а не пластически - и это, разумеется, Мандельштам, а потом Бродский.
http://www.pressa.spb.ru/newspapers/nevrem/arts/nevrem-1619-art-23.html

См. также: Итальянский Петербург

И опять Мандельштам:

Природа - тот же Рим и отразилась в нем.
Мы видим образы его гражданской мощи
В прозрачном воздухе, как в цирке голубом,
На форуме полей и в колоннаде рощи.

Природа - тот же Рим, и, кажется, опять
Нам незачем богов напрасно беспокоить, -
Есть внутренности жертв, чтоб о войне гадать,
Рабы, чтобы молчать, и камни, чтобы строить!

См. также: Надежда Мурзина. Итальянский дворик и другие разобранные выше мандельштамоидные мотивы.

Бесконечный путь

Бродяга с посохом в руке              Am   Em
Не нищий, не пророк                   B    Am
Как оказался ты в сети                Am   Em
Асфальтовых дорог                     B    Am
Бродяга с посохом в руке              Dm   Am
Как ты попал сюда?                    B    Am
Ты хочешь пить, но пить нельзя -      Dm   Am
Отравлена вода                        E    A7
Ты не напьешься из реки -             Dm   Am
Отравлена вода                        B  E Am

Ты ноги стопчешь об асфальт,
Но не найдешь следа
Того, кто шел здесь до тебя -
Зачем идешь сюда?
Здесь люди ездят по делам,
Здесь всем отмерен срок,
А ты идешь, зажав в руке
Дорожный узелок
А ты идешь пешком к реке
И дальше на восток...

И паутина древних рун
Покрыла твой клинок
А в узелочке пара книг
Да яблочный пирог
Бродяга с посохом в руке,
Не нищий, не пророк
Как оказался ты в сети
Асфальтовых дорог?..
http://www.mumidol.ru/rubej/tram.htm

“Какой бы сложной и многомерной ни была природа Великого Кристалла Вселенной, такое понятие, как Дорога, еще более непостижимо. И в структуре Кристалла места для Дороги нет. Ибо Кристалл замкнут хотя и в бесконечное, но все-таки в Кольцо, а Дорогу замкнуть нельзя. И если мы хотим иметь пусть и упрощенный, но зримый образ, то должны представить Кристалл, обвитый нескончаемым серпантином снаружи, вне своих граней.
            Академик Я.М. Скицын.
            Постулаты Альфреда де Ришелье”
http://www.rusf.ru/vk/book/lotsman/lotsman_10.htm

Мифология Пути является естественным дополнением мифологии Конечной Цели.

Выбор Пути означает сведение наивного плана бегства-от-смерти к "стратегии временнОго фактора". Континуум не является здесь некоей абсолютной данностью (по Ньютону), а опосредуется через мировую линию наблюдателя (по Эйнштейну). Положение объекта определяется через направление и расстояние, отсчитанные от наблюдателя. Положение наблюдателя, таким образом, определено всегда; "всевластие континуума" в этих терминах означает "ситуация, в которой меня не существует, невозможна".

Если вера в Кристалл оставляет Страннику шанс выйти к Замыслу - по цепочке "от одного частного авторитета к другому частному авторитету" - то вера в Дорогу есть в чистом виде вера-в-себя и рассматривает все внешние Страннику авторитеты как потенциально враждебные. "Власть отвратительна, как руки брадобрея", - пишет Мандельштам. Любая власть.

"Восславим, братья, сумрачное бремя, ее невыносимый гнет", - пишет О.М. в 1918 году. Ощущение сумерек и давления сверху сопровождает все его описания Властей, Иерархов, Тех, Кто Знает, и то же самое наблюдается у его последователей - бесы в "Голубятне на желтой поляне" Крапивину именуются "Теми, Которые Велят". Пожалуй, именно этот тип сознания - "подводный" (детский), "докапитуляционный" (наивный), "созерцательный" (пассивный) в течение всей истории Города (а в особенности в советский ее период) производил и транслировал антипрогрессорскую установку "вечной оппозиционности", в которой "бегство-от-смерти" претворялось в галичевское "бойся единственно только того, кто скажет <<я знаю, как надо>>"...

Итак, Вечный Беглец не только никогда не умрет, но и никогда не рождался (или рождался неограниченное количество раз). Космос получается бесконечным, и "я" тоже полагается бесконечным. Для Вечного Беглеца естественно "вспоминать" события прошедших исторических эпох и себя в качестве их "участника"; один из самых очевидных образов Бесконечного Пути - Странствующий Рыцарь (идущий обыкновенно с Запада на Восток), и образность европейского рыцарства с его автономной моралью (как там - ум, честь и доблесть? нет, извините: не ум, а наоборот - романтическая влюбленность...) встречается у подмандельштамков в самых неожиданных местах:

...миски с черными следами великого сладкого раствора были разбросаны повсюду вместе с бутылками из-под растворителя, словно доспехи лучезарного рыцаря, который после судорожного поединка расшвырял их где попало и теперь пьет портвейн.
http://akm.rema.ru:8101/txt/radov/sledy_maka.html

Жизнь в таком случае понимается как паломничество, хождение - см. как образец жанра Шестую сказку Павла Кожева:

Нет, он лучше сделается солдатом и вернется обратно после долгих лет отсутствия, утомленный походами и покрытый славой, гремящей о нем во всем свете.

Марк Твен, "Приключения Тома Сойера"

Давным-давно, во времена благородных рыцарей, турниров и крестовых в маленьком городке у моря жил мальчик. Родители его давно умерли, он жил у тети и дяди, вместе со множеством своих двоюродных братьев и сестер. Родственники его терпели - не больше. Мальчик их тоже не особенно любил. Он любил девочку. И хотел, чтобы она любила его. Ведь так хочется быть любимым и нужным, когда тебя окружает такая благословенная природа - горячее солнце, ласковое море, бездонное небо.

Только вот девочка не любила мальчика. Такое бывает. <...> И вот как-то он стоял, печальный и грустный, возле перил древнего моста. Далеко внизу бурлила горная река. Мальчик вдруг понял, что хочет шагнуть с моста, чтобы разом кончились его мучения и больше не вспоминать свою любовь. И тогда он испугался. Самоубийц не хоронят на кладбищах, за них не молятся, и из ада им не выйти никогда. Мальчик стал думать, что же делать, чтобы забыть о своем горе? Вдруг он услышал шум - к мосту приближался знатный сеньор со свитой и вооруженным отрядом. По крестам, нашитым на одежде сеньора и слуг, мальчик понял, что сеньор отправился в крестовый поход в Святую землю, к Гробу Господнему. И тогда мальчик понял, что это его шанс. Надо было срочно решаться.

Терять ему было нечего. Здесь ему все опостылело. По нему некому было плакать и вспоминать. И тогда он сделал свой выбор - присоединился к свите сеньора.

Он ушел, не оглядываясь на свой родной город. В душе его все рвалось на части, он повторял имя девочки, вспоминал ее смех, ее походку, ее дом, возле которого он простаивал часами. Мальчик плакал, и слезы чертили дорожки на его покрытом дорожной пылью лице. Он плакал, но оставался верен своему решению. Он знал, что его могут убить, продать в рабство, что он может попасть в плен. Но все это можно было преодолеть.

К счастью, ничего такого не случилось. Они благополучно добрались до Венеции, откуда отплывали суда пилигримов. Во время плаванья мальчик, привыкший к качке, был одним из немногих, кто не заболел морской болезнью. Он ухаживал за заболевшим сеньором. Сеньор выделил его из свиты. И по приезде в Иерусалим сделал своим пажом.

Он верно служил сеньору и постепенно стал оруженосцем, а потом и рыцарем. Он воевал с сарацинами и пиратами, участвовал в торговле пряностями, ходил в грабительские набеги, строил и оборонял крепости. Даже научился читать и писать на нескольких языках.

Мальчик - а теперь - Рыцарь - давно понял, как мог бы завоевать сердце той девочки. Но не нисколько не жалел о том, что сделал. Выбор был сделан, и все задуманное - приключения, война, богатство, любовь, творчество - все было исполнено. Конечно, не все сразу, но исполнено. Как награда за тот, первый шаг, когда он отшатнулся от перил моста, испугавшись себя. Награда за твердость и упорство, за веру в себя.

Но все кончается. Кончилось и царство христиан в Святой земле. Отмерянный Богом срок прошел и Иерусалим, в котором жил рыцарь - пал. Корабли венецианцев уходили на запад. Рыцарь уплыл на одном из последних. Он ушел, не оборачиваясь на горящий Иерусалим, в котором жил тридцать лет. Рыцарь давно понял, что найти приключения, любовь и богатство можно где угодно - главное, решиться и не отступать. Поэтому он вернулся в свой родной город. Купил небольшой дом, завел в нем фонтан с золотыми рыбами, купил певчих птиц, книги, картины.

И зажил себе спокойно. Ходил в церковь, удивляя горожан своей выправкой и загорелой кожей лица. Любил выпить кружку пива со своими старыми родственниками и друзьями. И когда на улице он встречал девочку, которая за время его отсутствия стала настоящей матроной - полной и величавой, обзавелась мужем-сапожником и пятерыми детьми.

При каждой встрече рыцарь обязательно раскланивался с ней, чему-то улыбаясь в пышные, с сединой, усы.

06.03.2000

Итак, найти впечатления, пополнить записную книжку можно "где угодно". При этом критерии настоящего-ненастоящего, еще актуальные для веры-в-Кристалл, летят в корзину: сон (если я осознаю себя существующим-в-нем) реальней-для-меня, чем явь. Структура сна гораздо ближе к структуре Города (хотя бы тем, что "расстояние" во сне, как и в Городе, определяется категориальной совместимостью) и, таким образом сон оказывается для "странника городского типа" более правдоподобным пространством-для-бегства, чем явь.

Власть сна начинается со своего рода автономной эстетики: нечто, видимое во сне, априорно воспринимается как интересное и привлекательное. "Привлекательными" могут оказаться и глубоко архетипические образы (на эстетике советского детства основана существенная часть "созерцательных" ("неконцептуальных") эссе Пелевина), и произвольно возникающие миражи, неожиданно приобретающие силу непреложной нормы Судьбы:

Я встал на шоссе и протянул руку. Кто-нибудь должен остановиться. Машины ехали мимо, и вдруг большой КамАЗ, словно по волшебству, начал сильно пыхтеть, сбавлять скорость и пристраиваться к краю этого шоссе. Я бросился к нему и открыл дверцу.
- Подвезете вперед по дороге?!!
Шофер мрачно кивнул. Я сел, захлопнул дверцу, и мы рванули вперед мимо лесов и полей.
Шофер молчал, крутя руль, и я молчал и смотрел вперед и по сторонам - как мелькают деревья, деревни, города и леса. Вперед, назад, направо и налево продолжалась бесконечная Россия - пыльные поля с капустой, грязные реки и трава, мелькающие домики, покосившиеся и серые, и пустые стройплощадки, где одиноко горел красный фонарь на вершине уставившегося в мрачное небо крана.
Кое-где шли на работу люди, устало переставляя свои грязные сапоги, слышался ленивый утренний мат - и наступал рассвет, а на дорогах иногда стояли бабушки с большими сумками и голосовали.
Мой шофер начал слегка зевать, когда стало светать. Мы проехали часа два, когда он вдруг спросил:
- Ты куда едешь-то?
- На юг, - сказал я ему. - В Крым.
- А почему так?
- А билетов не достать... А у вас можно курить?
- Кури, - разрешил шофер и опять надолго замолчал.
Я же ехал, и вставало солнце, и новая реальная жизнь открывалась перед моими глазами - люди, предметы и города; моя голова становилась нормальной, как в детстве, и все проблемы постепенно превращались в пыль.
Ура! Да здравствуют путешествия, и новое, новое, новое...
Шофер остановил машину, сказал, что он сворачивает, и я покинул его. Это было где-то под Курском. Пели соловьи, и уже почти совсем рассвело. Я стоял прямо около кафе, где можно было завтракать.
- Прекрасно! - сказал я сам себе и вошел.

Е.Радов//"Я"

Внутренняя обусловленность сновидения задает особый тип сюжета, почти не характерный для европейской литературы, но копирующий некоторые особенности дальневосточной, особенно японской прозы: в противоположность океанийскому канону "обрамленной" волшебной сказки (см. одноим. эссе Толкина) - неожиданные начало и конец (по вышеупомянутой причине "я не рождался и не умирал"); безграничное доверие к сколь угодно сомнительным ориентирам, примат впечатления над фактом не только в авторской позиции, но и в мотивации героев. Инкорпорация этого жанра в русскую литературную традицию оформляет разрыв с действительностью (т.е. с ближайшим "традиционным" эквивалентом - мемуарным романом, дневником) стандартным для Города способом: безапелляционным наукообразием, опирающимся на абсолютную власть неологизма.

Эта страна с бледно-золотистыми, закрывающими каменные своды облаками не раз мне снилась потом, во взрослой жизни. И особенно в последнее время, в больнице. Причем непонятным образом она увязывалась в этих снах с Тетрадью. Хотя, при трезвом размышлении, никакой связи быть не могло...

При таком размышлении вообще ничего быть не могло. С точки зрения здравого смысла и реальности я сейчас должен был проглотить кучу разноцветных таблеток, подставить известное место под шприц медсестры Зои, а потом лежать у зашторенного окна, покорный властному режиму послеобеденного тихого часа. И слушать, как сыто похрапывает сосед по палате Альфред Афанасьевич, работник исполкома... И как по левой ноге, а потом вдоль позвоночника крадется пока еще тихая, щекочущая боль...

Сейчас боли не было. И, мельком отметив это, я снова стал размышлять о Горе. Ощущение близкой тайны прошло по мне мурашками, как в детстве. Словно я был мальчик Андрис и тянулся к старому сундучку... Неужели и правда есть что-то такое в толщах Горы?
http://www.rusf.ru/vk/book/lotsman/lotsman_02.htm

Логическим завершением мифологии Бесконечного Пути является мифология "Великих Духовидческих Открытий", намеченная еще Даниилом Андреевым - "...сама жажда знания начнёт менять свою направленность. Будут разработаны системы воспитания и раскрытия в человеческом существе потенциально заложенных в нём органов духовного зрения, духовного слуха, глубинной памяти, способности к произвольному отделению внутренних, иноматериальных структур человека от его физического тела. Начнутся странствия по иноматериальным мирам, по открывающимся слоям Шаданакара. То будет век Магелланов планетарного космоса, Колумбов духа..." - и все больше претендующая не только на культурно-игровую, но и на практическую легализацию в качестве "новой религии".

“Перекресток” — это была классическая таверна. Как в старом романе. Видимо, она действительно стояла на перекрестке навигационных путей. Служила временным приютом для морских, воздушных и, судя по всему, межзвездных покорителей пространств. За сколоченными из длинных плах столами ели, пили и шумели люди в форме всех мастей, а также в костюмах без погон и шевронов, но тоже крайне живописных. Мерцали по углам цветные мигалки, мелькали видеоэкраны, магнитофонная мелодия ритмично расталкивала воздух, а с потолочных балок спускались граненые решетчатые фонари, снятые, видимо, со старых фрегатов. Они своим ровным желтым светом успокаивали, приглушали электронно-современное мелькание и бряканье. <...>

— Прошу прощения, кэп. Два слова, кэп... Не рассчитали малость мы на нашей “Бригитте”. Засела в барьере между гранями, аккурат пополам. В носу часы еле ползут, в корме вертятся как угорелые, темпоральный дисбаланс в полной натуре. Приборы — вдрызг...

На Сашкином лице появился сдержанный интерес. Он поставил пятки на сиденье, стер с колена майонезную кляксу, облизал палец. Сказал небрежно:

— Юпитер и Сатурн почти на одной линии, а вас понесло поперек вектора. О чем думали?
http://www.rusf.ru/vk/book/lotsman/lotsman_11.htm

Эта псевдорелигия очень сходна с псевдорелигией "касты поэтов" (бродскизмом, "верой-в-язык"), однако между ними есть существенные отличия.

Лоцман

Точно так же, как и в "бродскизме", в "мандельштамизме" наблюдается сгущение и персонификация "всесвязующей" функции языка в образы (1) разумного попутчика (спутника-двойника или, как это часто происходит в уральском фольклоре,  "аборигена", в т.ч. нечеловеческой природы), (2) Карты/Плана/Описания Местности, (3) системы "подземных ходов" или кабин нуль-транспортировки и (4,5,..) прочих разнообразных факторов внутренней обусловленности бытия, о которых см. инструкцию Юрия Нестеренко "Что я узнал о жизни, играя в квесты":

<...> Деньги ничего не стоят. Если перед вами торговец бананами и вам нужен банан, бесполезно совать ему мешок денег - он будет иметь с вами дело только за статуэтку Будды из Гондураса.

Банан из предыдущего пункта нужен не для того, чтобы его съесть, а чтобы ваш враг поскользнулся на шкурке.

Даже если у вас есть с собой пистолет, вам все равно придется устранять врага с помощью шкурки от банана.

Если болт не откручивается разводным ключом, попробуйте сделать это авторучкой, часами, статуэткой Будды, собакой и всем остальным, что лежит у вас в карманах.

Путешествие на другой конец света занимает несколько секунд. <...>
http://yun.complife.net/miscell/quest.txt

Обратите, однако, внимание, на семантические связи, в которые вовлечены Проводник и Лоцман. "Между" Проводника - это "от и до"; Проводник (сухопутный) между пунктом А и пунктом Б движется ("проводит") по отрезку кривой с концами А и Б. "Между" Лоцмана - это "ни там, ни тут"; провести корабль между Сциллой и Харибдой - значит миновать и Сциллу, и Харибду.

Интенциональность - различна. Бродскист играет. Мандельштамист спасается.

Язык бродскиста связывает вещи в "снежный ком", создает повышенную концентрацию вещей, хрустящую на языке. Язык мандельштамиста создает "повышенную концентрацию пустоты", как бы прокладывает просвет, траекторию. Несвязность, распыленность сущего-под-водой (основной мотив миросозерцания Сергея Довлатова и Егора Летова) гарантирует связность не-сущего ("несущего"), пустого пространства.

На персональном образе Лоцмана это мало отражается (последний, в сущности, лицо наемное - куда сказали, туда и плыть; разве что в силу ненулевой инфантильности "провожаемого" к функциям Провожатого отчасти добавляются функции Командора, т.е. наставника и заботящегося). Однако:

1. Существенно отличен образ элементарного отрезка, проходимого магией (в том числе "магией языка"). "Тоннель", "гиперпереход", "вектор", проходимый на пару с Лоцманом, ведет из одной пустоты-и-свободы в другую пустоту-и-свободу. Искомый образ - уже не нить, не условный пунктир между двумя кабинами нуль-транспортировки (как в эстетике Стругацких), а окно (дверь), совмещение (отождествление) двух "далеко разнесенных" плоскостей.

- Нет... выше. Надо поднятся на крышу... Быстрее, такие долго не держатся. - Теперь уже Инна не поспевала за ним. Дверь, ведущая на чердак, к счастью, оказалась незаперта. Через чердачное оконце они проникли на крышу.
- Здесь? - Нет, с той стороны! - девушка кинулась к противоположному краю. Туда где дом отвесно обрывался в дворик с детскими качельками карусельками и чахлыми голыми деревцами. Там, на высоте трех этажей от земли и двух от крыши, примостившись к обиженной штукотуркой стене, трепетал в воздухе прямоугольник портала...
http://mumidol.ru/rubej/salwin.htm

Если искать эквиваленты среди выразительных средств текста, то "элементарный вектор" в бродскизме - это удачная рифма; в мандельштамизме же - возможность дописать еще строку.

Петербург! Я еще не хочу умирать -
У меня телефонов твоих номера...

2. Несоразмерно актуализуется образ "всеобъемлющего путеводителя". В бродскизме он присутствует имплицитно, как свод азбучных истин, как эпиграф к роману "Дар": "Россия - наше отечество. Смерть неизбежна". Именно последняя фраза (которую пишут во всех "книгах бытия", включая аутентичную Книгу Бытия) делает аксиоматику "поэтов" неприемлемой для "странников". Странник же обращается к "запрещенным книгам", к тому, что известно не всем; Странник ищет обходных путей.

- во-первых, в поле внимания Странника попадают (а) произвольно или (б) по степени труднодоступности избираемые "неканонические книги", апокрифы, и т.д.

— Ученые богословы говорят, что в них очень много фантазии и мало реальных фактов... Ну и в самом деле! Скажем, Евангелие от Фомы о детстве Иисуса... В нем вроде бы и детали интересные, игры описаны, всякие житейские случаи, но непонятно делается: разве мог такой жестокий мальчишка, о котором там рассказывается, стать Учителем всеобщего добра?
— А почему он жестокий... там?
— Такие случаи приводятся... Толкнул его соседский мальчик — и умер. Пожаловались на него люди родителям — и ослепли. Ну и многое другое... Не вяжется это с тем, что было дальше...
— А кто этот Фома? — Трудно сказать. Некоторые считают, что один из учеников Иисуса. Помнишь, был такой Фома Неверующий...
Сашка шевельнул бровями. Подумал.
— Выходит, он тоже предатель? Как Иуда? Раз написал такое... — И глянул требовательно, не по-детски даже.
— Нет, что ты! Во-первых, скорее всего, автор — не он. Просто приписали ему это сочинение. А во-вторых... у автора своя задача стояла: показать, что Иисус с детства был грозным и всемогущим божеством... Конечно, здесь ничего общего с христианством. Но тем не менее “Фому” этого верующие читали. Потому что в официальных Евангелиях о детстве Иисуса очень мало. Из мальчишеских лет — один только эпизод: как в Иерусалиме отстал от родителей, увлекся беседой с мудрецами в храме...
— Ага, я помню.
— Ну вот... А людям-то все интересно было знать про Христа. И про то, как он маленький был, тоже...
http://www.rusf.ru/vk/book/lotsman/lotsman_02.htm

Сравнивая тексты, упоминаемые Крапивиным, с эквивалентными им океанийскими "путеводителями" - например, с "Некрономиконом" Лавкрафта, - легко заметить: они отличаются друг от друга тем же самым, чем "океанийская" черная магия отличается от "городской". Напомним суть отличий: сведения, собранные в "Некрономиконе", суть отрывочные свидетельства о подлинных фактах Хаоса, при определенных манипуляциях допускаемых в Космос; в то время как писание, которого взыскует Странник, представляет собой последовательное, внутренне целостное и, скорее всего, в целом ложное учение, "ужас" которого не в том, что оно примешивается к Космосу, а в том, что оно реорганизует его наличное содержание.

- во-вторых, предметом поиска Странника иногда (а желанной добычей - часто) является Тетрадь, или некое писание, адресованное ему лично и содержащее траекторию его личной судьбы - писание, которое совершенно не нужно стоику типа Бродского, для которого "Получать плохие отметки, работать на фрезерном станке, подвергаться побоям на допросе, читать лекцию о Каллимахе -- по сути, одно и то же" [Less Than One].

Почерк был явно не мой. Корявый и детский.
— Это что же? Ты сам писал, Сашка?
Он отозвался все так же насупленно:
— Не важно. Вы сперва посмотрите. А потом уж, если хотите, выбрасывайте...
Я перевернул лист. “Глава первая. Побег... Утро было прекрасное. Сверкающее...”
Вздрогнув, я залистал, выхватывая глазами куски текста...

“Это повесть о Дороге. Точнее, о людях, которые ищут Дорогу...”
“Он стоял перед махиной гранитной стены, уходящей гребнем в желтоватые волокна тумана. Маленький — перед миллионами тонн глухого камня...”
“— Я не знаю, — сказал Александр. — Я потом никогда эту рукопись не мог вспомнить. Знаю только, как выглядела Тетрадь... — И тогда Решка ответил: — Это уже кое-что...”
“Решка обвисал у Александра на руках, горячий, беспомощный и сразу ставший тяжелым. А большой рогатый месяц смотрел в круглое окно и ничем не мог помочь...”
“Решка никогда не успел бы побывать на всех улицах и напасть на след, если бы не велосипед — легонький и стрекочущий, как стрекоза...”

Я понял, что в Тетради — многое из того, что случилось со мной и с Сашкой. Но много и такого, чего я не знал. Это был рассказ о взрослом путешественнике и маленьком проводнике. Только проводника звали не Сашка, а почему-то Решка. А взрослого звали Александр...
http://www.rusf.ru/vk/book/lotsman/lotsman_10.htm

Вот и логический предел мандельштамовской антропологии: возобновляющаяся встреча с самим-собой, со своей собственной обусловленностью и своей собственной смертностью, встреча, из которой не делается выводов.

Плотнее плюшевых штор,
Страшней чугунных оград
Я вижу только себя,
Везде встречаю свой взгляд.
Прощай, чужая земля...
[Nautilus Pompilius, 1992]

Капитуляция

Антропология Города допускает два выхода из бездонной ямы этого оторванного от какой бы то ни было твердой почвы, без двух минут оккультного миросозерцания.

Во-первых, с накоплением "бытового опыта" возможна капитуляция в подводного постинициатического созерцателя, героя Шахрина, убедившегося, что в жизни нет романтики, а стало быть, нет и "выхода"; и живущего просто по инерции, иногда "впадая в детство", напиваясь, сожалея о том, чего нет и не было никогда, проводя годы в поисках сочувствия (обычно от представителя противоположного пола) и в конце концов растворяясь:

Сказка кончилась потихонечку;
Все равно спасибо - была...
А теперь по ней, по покойничку,
Колоколят колокола.
[В.М.Орлов]

Во-вторых, отказ от наивного плана возможен не только посредством "постепенного научения", но и в результате прямого столкновения с возможностью непосредственной гибели, резко смещающего ориентиры (проще говоря, "вправляющего мозги"). Это - переход от созерцательной позиции к деятельной и последующая инициация в качестве подводного деятеля, т.е. рассмотренного нами в одной из предыдущих лекций Мстителя-За.

Об этом пела "Белая Гвардия" (текст, однако, не Ященко, а Олега Заливако); песня была посвящена гибели Дмитрия Холодова (т.е. ситуация "схода с рельс" оказалась отрефлексирована как сопоставимая по серьезности с реальной смертью и, быть может, непосредственно подразумевающая последнюю):

Голубая стрела
Без сигнальных огней
Разбивает стекло,
Исчезает в окне.
Твой игрушечный поезд
Летит под откос,
Только это уже
Почему-то всерьез.
http://tcp.gnezdo.vlad.ru/~bgv/xxx/strela_radioversion.mp3

Первый вариант мироотношения уже принципиально не поддается реинтеграции в Замысел; второй ориентирован именно на нее. Оба они приближают "странника" к цели странничества в подлинно христианском смысле, о котором шла речь в первой части лекции ("невозвратное оставление всего, что препятствует в стремлении к благочестию");

однако эта проблематика лежит за пределами заявленной темы сегодняшней лекции.

Иными словами - это уже совсем другая история.

С поклоном,
координатор рассылки LXE
mailto:lxe1@pisem.net
http://mumidol.ru/gorod