...Он побежал на кухню, схватил во все руки бутылки, тарелки с закусками и тут же вернулся. Она доставала из сумочки зеркальце и какую-то косметику. «Питья-то у нас – напьемся, Зоинька», – весело крикнул он ей. «Еще как, сладкий, напьемся. Напою вот тебя и соблазню», – серьезно сказала она, рассматривая себя в зеркальце. «Ты, Кешенька, выйди, пожалуйста, и не заходи в комнату, пока я не позову тебя. Я в порядок себя приведу, ладно? А то ревела...», – продолжая глядеться в зеркальце, попросила она. «Конечно, Зоинька», – согласился Иннокентий Николаич и вышел на кухню. Через минуту она позвала его: «Ну, где ты, сладкий мой? Иди сюда». Ее грудной голос звучал глухо и, ему показалось, немного дрожал. У него отчего-то бешено заколотилось сердце. Не чувствуя ног, в полуобмороке, он подошел к комнате и застыл в дверях, не поверив своим глазам – Зоя стояла у дивана вполоборота к нему, обнаженная, плотно сомкнув ноги и вытянув руки вдоль тела. Ее смуглая атласная кожа отливала темным золотом в последних лучах закатного солнца, скупо освещавшего комнату. Вся ее узкая стройная фигура с высоко поднятой девичьей грудью, плоским животом и плавным изгибом бедер казалась выточенной из драгоценного ароматного дерева. Языческой богиней была она, юной и невинной, загорелой под жгучим солнцем Эллады Артемидой, по божественной прихоти покинувшей тенистые леса неистовой охоты своей и отцовские чертоги Олимпа – красный зубчаниновский особняк – и вот, стоящей здесь пред ним во всей нетронутой прелести наготы своей со зверем своим – священным дымчатым котом, выгнувшим спину у ее стройной ноги и сверкающим из сумрака зеленым пламенем глаз. Пышные иссиня-черные волосы ее рассыпались по худым девичьим плечам, и горящие каре-зеленые очи впились в него с тревогой, мольбой и любовью, какой не знают жалкие земные люди...

Признаться, непросто обращаться к теме Великой Отечественной войны. Непросто, потому как в современном сознании она уже очень далека. И надо сказать, что и к самой Победе, и к подвигу советского народа многие стали нечувствительны. Иначе бы марш «Прощание славянки» не зазвучал бы из мобильного телефона как рингтон. Этот звонок – как сигнал для общества. Ведь именно под эту священную, по сути, музыку, матери и жёны провожали своих сыновей и мужей на фронт. А потом под этот же марш встречали их со слезами на глазах – если, конечно, было, кого встречать с этой страшной войны.

В последнее время, правда, марш «Прощание славянки» редко услышишь как звонок мобильного телефона, но не потому, что одумались, а просто мелодия приелась. И в то же время и в таких условиях государство обязано как-то пытаться приблизить сознание молодых к подвигу наших дедов и прадедов.

И в качестве таких попыток появляются фильмы типа «Мы из будущего», где в разгар военных действий попадают современные хлопцы как раз с мобильными телефонами, куда ж без них. Или, например, Михалков – в своём масштабном полотне заставил героев материться сколько душе угодно, думая, что так героизм будет более понятным. Но ни молодёжь, ни, тем более, старшее поколение не оценило такие творческие методы, а мелькающие в фильме прямо цирковые номера делают картину не только панорамой Великой Отечественной войны, но едва ли не смехопанорамой.

И неудивительно, что на таком фоне, когда стало известно о желании Игоря Угольникова снять фильм о героической обороне Брестской крепости, многие насторожились. Правда, создатель очень популярной в своё время и действительно смешной программы «Оба-на!» в данном случае выступил не режиссёром, а продюсером и автором идеи, но всё равно предчувствия были нехорошие.

Но, к счастью, всё не то что обошлось, а в целом картина получилась действительно достойная и честная. Никакой пошлости в ней, в отличие от фильма Михалкова, нет, а ужасы натурализма, без которых сегодня не обходится любой масштабный фильм о войне, всё же не перечёркивает психологизм картины. Начало страшной войны показано глазами ребёнка, который только-только начинает жить...

В своём рассказе «Сон Колриджа» Хорхе Луис Борхес повествует о случае, произошедшем с известным английским поэтом-романтиком Сэмюэлем Тэйлором Колриджем (1772–1834). Как-то раз, по причине нездоровья приняв наркотическое снадобье, он берётся за чтение труда Пэрчеса, где шла речь о деяниях монгольского правителя. Через некоторое время сон одолевает нашего поэта, и во сне он явственно видит лирический фрагмент необычной красоты, воспевший небесное великолепие дворца, спроектированного и созданного из грёз монгольского владыки. Проснувшись, он в спешке начал записывать мифические строки, опасаясь утерять фрагменты в силу верно подступающей реальности дневного мира. Но, как это всегда бывает, нежданный визит прервал работу. «С немалым удивлением и досадой, – рассказывает Колридж, – я обнаружил, что хотя смутно, но помню общие очертания моего видения, всё прочее, кроме восьми или десяти отдельных строк, исчезло, как круги на поверхности реки от брошенного камня, и – увы! – восстановить их было невозможно». Несмотря на это, именитые современники поэта высоко оценили и те фрагменты неоконченной поэмы.

Затем рассказчик уводит нас в экскурс и знакомит с более или менее схожими казусами, случившимися с другими персонажами истории. Так мы узнаём о сверхъестественном влиянии снов на композитора Джузеппе Тартини (соната «Trillo del Diаvolo»), на Роберта Льюиса Стивенсона («Олалья», «Джекил и Хайд»). Тартини в бодрствующем состоянии попытался воспроизвести музыку сна; Стивенсон получил во сне сюжеты, то есть общие очертания. Удивителен и случай, связанный с Кэдмоном – первым церковным певцом англичан. Уже немолодой и бывший простым пастухом Кэдмон как-то раз улёгся спать в конюшне, среди лошадей, и вот во сне кто-то позвал его по имени и приказал петь. Кэдмон ответил, что не умеет, но ему сказали: «Пой о начале всего сотворённого». И тут Кэдмон произнёс стихи, которых никогда прежде не слышал. Проснувшись, он их не забыл и сумел повторить перед монахами соседнего монастыря. Читать он так и не научился, но монахи объяснили ему тексты Священной истории, и он, «как доброе животное жвачку, пережёвывал их и превращал в сладостные стихи, и таким образом он воспел сотворение мира и человека, и всю историю, рассказанную в Бытии и Исходе сынов Израиля, и их вступление в Землю обетованную, и многое другое из Писания, и воплощение, страсти, воскресение и вознесение Спасителя, и пришествие Святого Духа, и поучения апостолов, а также ужас Страшного Суда, ужас мук адских, блаженство рая, милостивые и грозные приговоры Господа».

Снова возвращаясь к случаю, подарившему миру несравненную музыку слов, Борхес проводит своего рода анализ проявлений неких тайных сил, породивших (в конечном итоге) незабвенный сон Колриджа. Сон этот привиделся поэту году в 1797, а поэму, извлечённую из недр того сна, с разъяснениями её незавершённости, он опубликовал в 1816 году. Ещё двадцать лет спустя в Париже (впервые в Европе) вышел в свет перевод труда персидского историка XIV века, к тому же главного визиря монгольских правителей, Рашид ад-Дина, где был возвеличен дворец монгольского правителя Китая: «К востоку от Ксамду Кубла Хан воздвиг дворец по плану, который был им увиден во сне и сохранён в памяти». Таким образом, первый сон, принадлежность которого приписывается Кубла Хану, приобщил к реальности дворец, второй же, привидевшийся через пять веков Колриджу, – породил поэму (или начало поэмы), внушённую дворцом. «За сходством снов просматривается некий план; огромный промежуток времени говорит о сверхчеловеческом характере исполнителя этого плана», – заключает Борхес и уверяет, что начавшаяся несколько столетий назад история одного сна ещё не подошла к концу...

...Слух о предстоящем необычном жертвоприношении быстро распространился, и у храма Аполлона с раннего утра толпился народ.

– Расступись! – кричали конные воины, освобождая путь веренице дорогих крытых колесниц. Они оттеснили народ и стали сплошной цепью вокруг храма. Первым из царской колесницы вышел сам Агамемнон в сопровождении своих верных придворных, Талфибия и Эврибата.

Клитемнестра с Ифигенией ехали отдельно. Служанки помогли им выйти из колесницы и, поддерживая их, повели к храму. Вслед за ними семенил старый Креон. Мать и дочь шли обнявшись, одетые в чёрные длинные одеяния. Ифигения плакала навзрыд, а Клитемнестра что-то говорила ей на ухо. Вожди маленькой кучкой последовали за ними. У Ахилла сжалось сердце, когда он увидел Ифигению. «Я надеюсь на тебя, мама» – шептал он про себя. Он заметил, что все его друзья выглядят не лучшим образом, а верзила Теламонид кусает губы со страдальческим выражением лица. Даже старый Нестор казался слегка растерянным.

Агамемнон подошёл к Клитемнестре и попытался взять её под руку, но она оттолкнула его. Он отошел и, не отрываясь, смотрел на Ифигению. Его глаза под густыми бровями горели фанатичным огнём, а горбоносое узкое лицо казалось ещё более вытянутым.

Бородатый жрец с мясистым красным носом и толстыми губами вышел им навстречу, взял Ифигению за руку и повёл к алтарю – большому камню, на котором было высечено некое подобие то ли Бога, то ли человека. Он передал её служке, а сам воздел руки ввысь и басовитым голосом произнёс нараспев:

– О Бог наш, Феб-Аполлон, Светлоликий и Лучезарный, прими в жертву дщерь царскую, Ифигению, кою царь Агамемнон и весь ахейский народ даруют тебе. Плоть от плоти она царя нашего. Прими её во чертоги свои светлые и возрадуйся с ней. И даруй нам благость свою. Просим тебя, Бог наш, Аполлон Светлоликий, воздари ветер попутный кораблям ахейским, дабы свершился поход на Трою, дабы покарали воины ахейские троян неразумных, что храм твой осквернили и царскую жену покрали. Да будет так...

Холмоуотс

«В издательстве наконец приняли мои новые записки!».

Автор:

Саша Николаенко.

Источник изображения:

http://newlit.ru/

Сколько раз должен изменить мужчина, чтобы любящая женщина заподозрила измену? Что значит измену, спросите вы? И что значит заподозрила? Ну, скажем, пришёл мужик домой со следами губной помады на лбу, на щеках и на губах? Зацелованный кем-то муж – это измена?

Конечно, умная женщина улыбнётся и всего лишь погрозит любимому пальцем:

– Коленька, тебя поцеловала не та женщина!

Коленька забеспокоится, из-за скромного своего нрава не сразу и найдётся. Потом начнёт говорить правду:

– Это самое, поздравляли секретаршу шефа, с... пятидесятилетием. Ира, ты же помнишь её. Она там сегодня подряд со всеми целовалась. Я сильно уворачивался.

«Все ясно, – подумает умная женщина, – мужа на корпоративе пометила двадцатипятилетняя вертихвостка Люська, кошка драная. Пусть она только хоть раз ещё попробует моего Кольку, зрачки выцарапаю!»

Ну, а если женщина не умная?

И что же выходит, слаб наш Колька, постоять за себя не может? Или наоборот – бессовестный и слишком злоупотребляет наивностью жены?

Правда, на следующий день совершенно случайно Ирина обнаружит на каждой пуговице пиджака мужа накрученные светло-рыжие волосы...

Новохронологи – сторонники теории Новой хронологии (НХ). Почти всю мировую культуру примерно до семнадцатого века они считают созданной западноевропейцами XVII-XIX вв. Все языки мира – отпочковавшимися от русского, все религии – производными от православия. Весь или почти весь мир до семнадцатого века – русской провинцией. Историю до десятого века – несуществовавшей, выдуманной. Западноевропейскую историю до семнадцатого века – тоже.

Налицо разновидность панрусизма, с панправославием и реформой хронологии.

Против новохронологов я написал в журнал «Новая Литература» три статьи – «О Новой хронологии, панславизме и Ф. Избушкине», «О спасении русских, или ещё раз о новохронологах и панславизме» и «Размышление о происхождении всех языков из русского, или пять копеек панрусисту». В НЛ новохронологов критиковали также Олеся Брютова, Александр Левковский, Бусыгин и Козлов. Назову и Игоря Белисова, ограничившегося тем, что на форуме назвал НХ «формой бреда». С нами дискутировал (в статьях и на форуме) новохронолог Фёдор Избушкин. Мы, старохронологи, сочли дальнейшую дискуссию бессмысленной и прервали её. Избушкин бодро публикуется дальше, настолько часто, что НЛ превращается в рассадницу НХ. Границы «Великой Русской Империи» (ВРИ) в его текстах быстро расширились и претендуют уже не только на планету Земля, но и на всю солнечную систему. «ВРИ не ВРИ, а надо бы и честь знать», хочется порою сказать.

В результате сложившейся ситуации между мной и одним из редакторов НЛ произошёл следующий разговор. Имя редактора приводить не буду, при желании он сам сделает это.

Он говорил, что не является сторонником НХ, но удивлён и огорчён, что никто из старохронологов не может завершить дискуссию окончательной победой. Он говорил также, что старохронологи, отмалчиваясь, вызывают подозрение в «интеллектуальной беспомощности», и это его удручает и тревожит. Я отвечал, что принудить новохронологов отказаться от своих утверждений, при всей абсурдности НХ, невозможно, и дальнейшие споры ничего не меняют. Каждый человек может сделать выбор, сравнив тексты старохронологов и новохронологов или только ознакомившись с НХ.

Попытаюсь обосновать свою позицию подробнее и точнее, чем в беседе с редактором...