От ведущего: вопреки негласным правилам, рассказ "Петербургские сюжеты" появился на сайте раньше, чем в рассылке. И дело тут вовсе не в дискриминации, а в том, что я сомневался, стоит ли вас знакомить ним. Дело в том, что сегодня далеко не все признают право других людей на альтернативные формы взаимоотношений, о которых пойдёт речь в произведении. Поэтому давайте договоримся следующим образом - если вы считаете, что такой рассказ может вам причинить моральный или любой другой вред, вы его просто не читаете. В ином случае ни к автору, ни к ведущему рассылки вы никаких претензий не имеете. Однако, это вовсе не означает, что вы не можете выражать своё мнение. Просто будьте терпимы и корректны.

Эмиль Непорочный.
http://www.bloknot.h1.ru

ПЕТЕРБУРГСКИЕ СЮЖЕТЫ
(рассказ)

ГЛАВА I.

 Сцена. Яркий свет софитов в одном из многочисленных концертных залов Петербурга. На сцене - симпатичный мальчишка лет одиннадцати, с ярко-синими глазами и густыми волосами цвета спелой пшеницы, кумир многих девчонок, и просто мой племянник. Из динамиков льётся его звонкий ещё детский голосок, пронизывающий до самой глубины души. Он поёт о детстве, о любви. И делает это так искренне и трогательно, что хочется заплакать какими-то особыми слезами...
 Отгремели бурные овации, погас свет. Яшка, три минуты назад счастливо улыбавшийся публике (ещё бы - всё прошло как надо!), дождался, пока из зала выйдут все зрители, шустро спустился ко мне со сцены, ещё возбуждённый после выступления, с выступившими на лице каплями пота. Мы, обнявшись, крепко прижались друг к другу.
 - Ну как? - спросил он.
 - Как всегда, здорово! - искренне ответил я и погладил его по уложенным в красивую причёску волосам.
 Яшка ласково поцеловал меня в щёку. Обняв его ещё крепче, я прикоснулся языком к его губам, намазанным специальным бальзамом, придающим чуть заметный блеск, а его запах - чего-то ягодного - просто сводил меня с ума. Яшка, мой милый Яшик, охотно открыл рот навстречу моему языку, который тут же принялся исследовать его нёбо, зубы. Во время этой занимательной процедуры я ощущал вкус чего-то сладкого - это не удивительно, поскольку до концерта Яков в изобилии поглощал вафли и конфеты. Когда я стал страстно целовать его не только в щёки, но и в губы, он с улыбкой сказал:
 - Хорош тебе химию с лица слизывать.
 Насладившись и чуть остыв, я внимательно посмотрел на племянника: всё его лицо было покрыто смесью каких-то кремов и пудр, практически идеально соответствующих цвету его кожи, отчего и без того симпатичный мальчишка становился просто роковым красавцем.
 - Давай пойдём домой пешком, - неожиданно предложил племянник.
 - Ты с ума сошёл? - опешил я. - Тебя же не то что в городе, в стране каждая собака знает.
 - Плевать, - решительно махнул он рукой. - Надоело. Что же теперь, и по городу не прогуляться? - спросил он.
 - Ну давай, раз ты так хочешь...
 Через служебный вход мы вышли из зала, около которого нас поджидала скромная белая "Волга", отпустили удивлённого водителя и быстрым шагом пошли по мощёным тротуарам. Звёздный мальчик и его дядя... Конечно, Яшку узнавали обескураженные прохожие, но мы шли настолько быстро, чтобы не дать им возможности опомниться.
 - Ты же грим не снял, - вдруг вспомнил я.
 - Ну и что? - спокойно ответил он. - Вдруг я на какое-то торжественное мероприятие иду...
 - Или тусовку малолетних геев, - саркастически заметил я.
 - Да ну тебя! - мальчишка шутливо толкнул меня в плечо.
 Незаметно за разговорами мы дошли до дома, оказавшись в столь любимой и привычной квартире, половина которой была заставлена игрушечными зайцами - плюшевыми, керамическими, пластиковыми, разных расцветок и фасонов. Мальчишка с позапрошлого года стал питать симпатию к этим забавным зверушкам после того, как побывал в гостях у знаменитой примадонны русской оперы, коллекция которой насчитывала более тысячи зайцев, и решил собрать свою коллекцию. Правда, пока в ней всего около семидесяти штук милых сердцу мальчишки животных.
 - Из-за твоей скотинки уже ногу поставить некуда, - заметил я, нечаянно запнувшись об одного из зайцев.
 - Плохому танцору и зайцы мешают, - ответствовал племянничек, ничуть не обидевшись, и прошагал в ванную смывать трудовой пот и, заодно, грим.
 Пока Яшка принимал душ, я расстилал для нас постель. В эту субботнюю ночь мы оставались вдвоём и могли совершенно спокойно спать вместе, как нравилось Яшке. Да и я, честно сказать, не был против. Приготовив всё для сна, я разделся, лёг в постель, взял в руки книгу и не успел открыть первую страницу, как услышал звук закрываемых кранов и спустя минуту из ванной появился чистенький, пахнущий мылом и шампунем Яшка, обёрнутый вокруг бедёр махровым полотенцем.
 - Ложись, - сказал я, отодвигаясь и уступая ребёнку место у стенки. Он быстрым движением снял мокрое полотенце и, совершенно голенький, нырнул под одеяло, прижавшись ко мне, чтобы согреться. Неожиданно я почувствовал, как в маленькой части его тела пульсирует кровь и спросил:
 - О, девочка созрела?
 Он, чуть смутившись, посмотрел на меня, но смущение быстро прошло, уступив место непередаваемому удовольствию.
 - Ладно, горе моё луковое, ты спать хочешь? - сменил я тему.
 - Не-а.
 - Тогда давай "видак" посмотрим?
 - Ага, давай.
 Чуть привстав, я дотянулся до тумбочки, на которой лежал пульт дистанционного управления, и нажал кнопку "play". Кассету я предусмотрительно вставил в видеомагнитофон перед тем, как лечь в кровать. "Ты не один" - появляются титры на экране. Этот датский фильм о платонической любви двух мальчишек, снятый в конце семидесятых годов, я недавно заказал в одном из интернет-магазинов и сам ещё не успел его посмотреть. Сюжет оказывается таков: пятнадцатилетний Бо и его младший друг Ким, пребывая в интернате для мальчиков, влюбляются. Сначала они не афишируют своих отношений, но в конце концов "всё тайное становится явным". Причём мальчишки сами открывают свою тайну взрослым. Происходит это следующим образом: на занятиях дети получают задание снять фильм по нескольким заповедям, которые они изучают в интернате. Одна из заповедей: "Возлюби ближнего своего как самого себя". И вот учителя и родители сидят в зале, с нетерпением ожидая начала показа. Включается проектор, на белом экране появляются титры: "Возлюби ближнего как самого себя". Привлекательный своей ангельски невинной и даже чуть женственной красотой - хрупкий, стройный, длинноволосый Ким бежит по парку навстречу одухотворённому Бо. Под очень красивую музыку мы наблюдаем нежные объятия и поцелуи мальчишек... Вместе с нами наблюдают это их родители и учителя.
 У меня фильм вызывает неподдельный интерес, а Яшка вообще смотрит его, затаив дыхание. Несмотря на присутствие в фильме пикантных сцен, они настолько гармонично вписываются в сюжет, что язык не поворачивается назвать это даже эротикой.
 Через полтора часа фильм заканчивается. Уже полусонный, племянник глубокомысленно спрашивает меня:
 - Значит, и мы с тобой - не одни?
 - Не одни, Яшка.
 - Я люблю тебя, - неожиданно заявляет ребёнок, и с этими словами крепче прижимается ко мне.
 - Я тебя тоже, малыш, - растроганный его словами, искренне отвечаю я. Обнимаю мальчонку, и мы оба погружаемся в глубокий сон.

ГЛАВА II.

 Утром Яшка проснулся не в духе. Причину своего дурного настроения он изложил в двух словах:
 - Папа приснился.
 Отца Яшки, моего брата, не стало, когда малышу исполнилось шесть - с ним жестоко расправились, как с горькой иронией выражается Яшка, "друзья по бизнесу". С тех пор мальчишка стал бояться темноты и спать в одиночестве. Поэтому мне тогда пришлось переехать в квартиру к племяннику и невестке. Мы вместе делали уроки, обсуждали просмотренные совместно фильмы и прочитанные книги. В семь Яшка неожиданно запел, а я в меру своих способностей аккомпанировал ему на рояле. Спустя ещё год, мне невероятными усилиями удалось отправить Яшку в Москву на конкурс юных талантов, где он был замечен и приглашён выступать на профессиональной сцене. Он так волновался за меня, когда поздними вечерами я не приходил домой - надо было наскрести денег на поездку в столицу, для чего приходилось много работать, и так радовался, когда всё задуманное наконец-то получилось.
 Судьба распорядилась так, что Серого - так я называл брата - не стало как раз в тот день, когда у Якова был день рождения. С тех пор он не любит отмечать свой день рождения, а если в этот день ему доводится выступать на концерте - он обязательно посвятит несколько песен отцу, и непроизвольно пустит настоящую слезу.
 Серый был очень деловитым, мастеровым человеком, который мог бы научить мальчишку многим мужским профессиям и дать ему всё то, чтобы позволило называться Яшке настоящим мужчиной. Для меня же даже вкрутить лампочку - практически невыполнимая задача.
 Успокаивать Яшку всегда было бесполезно - нужно было подождать, пока он успокоится сам.
 Почти в траурной тишине я разогрел на плите гречневую кашу, сдобрил её куском масла и поставил тарелку перед Яшкой.
 Он не торопясь съел своё любимое блюдо, запил стаканом молока, а от хлеба привычно отказался - даже у маленькой звезды были свои, уже вполне взрослые ограничения.
 - Спасибо, - поблагодарил он меня, закончив завтракать, помыл за собой посуду, и подошёл к окну. Подумал немного, а потом предложил:
 - Слушай, давай сегодня на Невский съездим, прогуляемся...
 - Хорошо, сейчас я позвоню твоему водителю, - потянулся я за телефонной трубкой.
 - Нет, нет, - Яшка отвёл мою руку в сторону, - поедем на метро, как все.
 - Ну, как хочешь, - бессильно ответил я. Никак не могу привыкнуть, что племянник, известный на всю страну и имеющий личного водителя, предпочитает ездить на метро или вовсе ходить пешком.
 Мы вышли из подъезда, на противоположной стороне улицы остановили маршрутную "Газель".
 - Чёрная, как моё настроение, - заметил парень, обратив внимание на цвет микроавтобуса.
 Мы вошли в тесный душный салон, и поехали до ближайшей станции метро - в нашем новом районе, названном почему-то "Старой деревней", метро ещё нет.
 - Яша... - окликнула девчушка с переднего сиденья, из поклонниц.
 - Нет, нет, вы обознались, - пожалуй, впервые в жизни соврал мальчишка и отвернулся к окну.
 - Одень, - шёпотом сказал я и протянул ему свои солнцезащитные очки.
 Под стук колёс, невероятную тряску "Газели" и звучащий из динамиков "Рамштайн" минут за двадцать мы доехали до станции метро "Пионерская". Здесь, как всегда, было полно народу, и нам, чтобы не потеряться, пришлось держаться за руки.
 Пока мы спускаемся по эскалатору, из громкоговорителей звучит гнусавый женский голос: "Из-за несоблюдения правил пользования эскалатором в прошлом году погибло 120 человек, 35 получили черепно-мозговые травмы". Что же, это придаёт оптимизма.
 Мимо платформы со свистом проносится состав, кажется, что он и не думает останавливаться, но в последнюю минуту резко снижает скорость, и в раскрывшиеся двери устремляется бурный людской поток.
 Я не люблю метро. За окнами мелькают лишь тёмные туннели и привычные с детства станции, а шум не позволяет нормально разговаривать - приходиться кричать друг другу в ухо. Поэтому мы с Яшкой всегда ездим молча.
 Но вот наконец мы поднялись наверх из сырого и холодного подземелья, на улице была безветренная погода и вовсю палило солнце - редкая для Петербурга погода стояла в июле 2002 года.
 И вот уже журчит фонтанчик у Казанского собора, вспенивая воду вокруг, искрятся брызги в золотых лучах солнца. С постамента строго взирает на нас Барклай де Толли. Снуют туда-сюда прохожие, восхищаются красотами Петербурга туристы. Откуда знать им, что у Петербурга есть и другая, непарадная сторона? Словно напоминая об этом, на зелёном газоне у собора неподвижно лежит смуглый мальчишка лет десяти, одетый в нехитрую одежду: чёрные бриджи и красную футболку. Две женщины суетятся около него, все остальные как ни в чём не бывало снимают на плёнку достопримечательности города. Право, какое им дело до чужого мальчишки?
 Задумавшись, я забываю о том, что в моей руке покоится Яшкина ладошка.
 - Вась, - одёргивает он меня, - зайдём в "Макдональдс"?
 Я киваю головой, и мы направляемся к зданию американского общепита. Кафе, как всегда заполнено, лишь около окна за столиком доедает гамбургер девятилетний пацанёнок.
 - Сюда можно? - деликатно осведомляюсь я.
 - Да, да, - торопливо дожёвывая гамбургер, говорит он, - здесь свободно.
 - Ты здесь один? - спрашиваю я.
 - Нет, - он охотно вступает в беседу, и указывает рукой за окно - туда, где его ждут родители. Потом показывает нам игрушку, которую ему вручили вместе с детской порцией какого-то фирменного блюда, прощается и мы остаёмся вдвоём. Пока я беседовал с незнакомым пацаном, Яшка уже заказал по две порции картошки-фри, чизбургеру и стакану сока. Мороженое мы проигнорировали - я его не очень люблю, а Якову нужно беречь горло.
 Закончив трапезу, мы вновь вышли на улицу. Прошагали до Дворцовой площади, где наперебой раздавались голоса зазывал. Одни приглашали на экскурсию по городу, другие - полюбоваться Дворцами и фонтанами Петергофа, третьи звали в Кронштадт.
 - Хочешь, съездим куда-нибудь? - поинтересовался я у племянника.
 - Да ну, давай просто по городу погуляем, - ответил он и взял меня за руку.
 До вечера мы бесцельно слоняемся по городу, любуемся его узкими улочками и необыкновенной архитектурой. Каждый фонарь, каждая лавочка здесь - произведение искусства. Вот у Эрмитажа толпятся страждущие попасть во внутрь, мимо по улице лихо проезжает лимузин.
 - Смотри, - с неподдельным восторгом теребит меня за плечо Яшка, - смотри!
 - Скоро и ты сменишь "Волгу" на "Кадиллак", - заверяю я его.
 - Брось ты, ненавижу я эти понты, - отвечает он.
 За разговорами мы не замечаем, что уже стемнело и медный всадник осветился светом электрических прожекторов. Этот памятник почему-то особо был люб Серому. Уже живя в другом городе, он всегда звонил по телефону и интересовался: "Ну как там медный всадник поживает?". Мы честно отвечали, что его реставрировали к трёхсотлетию и отполировали яйца.
 Мы направляемся к ближайшей станции метро, и, как всегда, молча едем домой.

ГЛАВА III.

 По очереди приняв душ, готовимся ко сну. Неожиданно Яшка просит достать ему гитару. Я забираюсь на шкаф, и подаю ему инструмент. Он садится на край кровати, и перебирает струны:

Толпы людей выходят на Невский.
Марионетки, люди на лесках,
Путь сокращают по закоулкам.
Поезд метро уносится гулко.
В городе сером и одиноком
Мы утекаем единым потоком.
Тем же потоком мы едем обратно -
Это единство порою приятно,
Но вечерами, закутавшись в свитер,
Я ненавижу и холод, и Питер.

(Стихи Марии Карпеевой).

 - Батюшки, - восклицаю я, - ты же всегда на "попсе" специализировался. Чего это тебя на бардов потянуло?
 - Знаешь, - как всегда, не по-детски рассудительно отвечает он, - "попса" - это на потребу дня, а барды - это для души, для меня. Для нас с тобой. Я думаю, что классика вечна, а всё остальное - от лукавого и только на время. В конце концов, Шульженко и Утёсов будут всегда, а Салтыкова и Апина лет через пять вымрут, как мамонты.
 - Ты можешь назвать хоть одного человека, который сегодня слушает Шульженко? Слушают-то как раз "попсу".
 - Такие люди есть. Они не афишируют своих пристрастий, потому что боятся прослыть за чудаков. Почему-то считается, что нормальные люди - это те, которых большинство. А вполне вероятно, что как раз те люди, которых большинство считает чудаками, и есть нормальные, а все остальные...
 - Будем ложиться?
 - Ага.
 Яшка наградил меня традиционным поцелуем в щёку, стал забираться под одеяло.
 - Вась, а давай как вчера Бо с Кимом... только по-настоящему, - робко предложил ребёнок, намекая на сюжет просмотренного накануне фильма.
 - Яшенька, пойми, это же неправильно... Ну и не совсем хорошо, что ли... - растерялся я.
 - Знаешь, просто... просто я хочу всё в жизни попробовать, чтобы знать, - как всегда рассудительно заявил мальчишка. - И лучше бы мне это сделать с тобой, чем с кем-то другим.
 Никогда и ни в чём я не отказывал племяннику, а он не злоупотреблял моей безотказностью. Подумав, что может быть, так действительно будет лучше, я сдался. Яшка снял пижаму, и юркнул обратно в кровать.

***

 Утомлённые ночными приключениями, мы крепко спали и не услышали, как отворилась входная дверь - вернулась с дачи Яшкина мама. Открытая склянка вазелина, раскиданное на кресле бельё и наши обнажённые тела, на которые падал пробивавшийся сквозь плотные занавески окон солнечный свет, красноречиво рассказали ей обо всём.
 - Как ты мог сделать такое с моим мальчиком! Как ты мог! Подонок! Извращенец! - не дав очнуться ото сна, она обрушилась на меня лавиной гнева. - Убирайся! Чтобы я сегодня же не видела тебя здесь! Чтобы я о тебе больше никогда не слышала! Никогда!
 Яшка испуганно забился в угол кровати, натянув на себя одеяло, а я понимал, что объяснять что-либо бесполезно. Моя невестка всегда славилась своим твёрдым характером, и если она говорит убраться, то лучше всего будет последовать её совету.
 От осознания этого факта щемило сердце, было больно и обидно. Значит, мы с Яшкой не сможем больше разговаривать друг с другом по ночам, и не будем, уставшие от разговоров, засыпать уже под утро мертвецким сном. Мы не будем...
 - Мы больше так не будем! - вертится на языке детская фраза. Но я понимаю, что для парня моего возраста это очень слабое оправдание.

ГЛАВА IV.

 Но вот уже мой жёлтый чемоданчик нетерпеливо ждёт у входной двери. Скоро, очень скоро мы вместе с ним умчимся в никуда. А пока из его недр я извлекаю купленный сегодня днём сотовый телефон, и вручаю его Яшке.
 - Держи. Я буду тебе звонить, - протягиваю ему аппарат.
 Он кивает в ответ головой, едва сдерживая слёзы. Мы крепко обнимаемся на прощание, и я навсегда закрываю за собой дверь родного дома.
 Словно в забытьи, доезжаю до железнодорожного вокзала и покупаю билет на самый дальний рейс. Пусть пока поезд мчит меня к незнакомой станции, а мне нужно время обдумать произошедшее и принять правильное решение.
 За окнами состава проносятся причудливые пейзажи необъятной родины, день сменяется ночью и наоборот. Наводят порядок проводники, целая жизнь бурлит в этом небольшом сарае на колёсах. Но мне не до этих будничных забот, я слишком занят своими мыслями. Так проходит неделя.
 Поезд останавливается на очередной станции. Я бегу к телефону, и набираю Яшкин номер. Радуюсь, услышав его голос.
 - Яша, привет! Как дела?
 - Не звони мне больше, прошу тебя, - сухо отвечает племянник и кладёт трубку. В этой фразе я явно слышу влияние матери на ребёнка. Что же, всё понятно, в таком возрасте очень легко настроить ребёнка против кого-то.
 Вернувшись в вагон, я впервые за последние годы плачу, по-настоящему, как ребёнок.
 - Господи, ну за что мне всё это? - спрашиваю я себя. - Неужели я опять что-то сделал не так?
 - Так, так, так, - бесстрастно отбивают свою нехитрую чечётку колёса поезда, уносящего меня в неизвестность...

© Василий Тимошников, 06.01.2000 - 04.12.2002 г.
http://www.vyt.boom.ru