Изучение этого изменчивого образа жизни призвано каждого, кто вообще допускает, что мир уже давно охвачен исполненными собственного смысла и собственных закономерностей переменами, убедить в том, что вершителем этих перемен должен считаться именно труженик. Изучение и плодотворное наблюдение необходимы для достижения неоспоримых результатов, позволяющих представить труженика носителем нового начала в человеке независимо от каких-либо субъективных оценок. Так же и труд сам по себе должен быть представлен как новый образ жизни, объектом которого будет весь мир. Благодаря разнообразию своих форм, труд будет иметь различную ценность.

Значение нового принципа труда следует искать не в том, что он поднимает жизнь на некую высшую ступень. Гораздо больше оно заключается в его инаковости, а точнее в вынужденном отличии. Так, например, применение пороха создаёт принципиально иную картину войны, о которой нельзя сказать, что она стоит по рангу выше рыцарского военного искусства. А всё же в настоящий момент выходить в открытое поле без прикрытия орудий просто бессмысленно. Качественно иной новый принцип можно узнать потому, что его невозможно количественно измерить в старых категориях и потому, что его воздействия реально нельзя избежать независимо от того, будет ли это позиция субъекта или объекта действия.

Отсюда следует, что для того, чтобы увидеть новое значение слова «труд», необходимо взглянуть на него другими глазами. Это слово не имеет ничего общего с тем моральным смыслом, который выражен в «труде в поте лица своего». Весьма возможно развить моральную сторону этого самого труда. В таком случае понятия труда и морали будут сопряжены, но не переставлены местами. Точно так же мало похож на труд тот «труд», который в системе 19 века являлся мерилом мира экономики. Широкое распространение и кажущаяся всеохватность экономической оценки труда объясняется тем, что труд может легко истолковываться в том числе с точки зрения экономики, но никак не тем, что он равнозначен самой экономике. В гораздо большей степени труд распространяется за пределы всего хозяйственного, за пределы всего, что он в состоянии не однократно, а многократно определять, и в сфере чего могут быть достигнуты лишь частичные результаты.

И наконец, труд — это совсем не техническая деятельность. То, что именно эта наша техника определяет теперь выбор средств, несомненно, но лицо мира изменяет не она, а стоящая за ней своеобразная воля, без которой всё это — не более чем игрушки. Техника ничего не экономит, ничего не упрощает и ничего не решает — она лишь орудие, инструментарий, проекция особого образа жизни, простейшее выражение труда. Выброшенный на необитаемый остров труженик всё равно точно так же остался бы тружеником, как Робинзон остался обывателем. Он органично не смог бы связанно мыслить, испытывать каких-либо чувств, созерцать окружающий мир, если бы во всём этом не находило отражения его особенное качество.

Таким образом, труд — это не деятельность сама по себе, а проявление особенного бытия, которое стремится заполнить своё пространство, своё время, согласно собственным закономерностям. При этом труд не знает никаких законов кроме своих собственных; он подобен огню, который поглощает и изменяет всё, что горит, и спорить с ним в этом сможет только его же собственный принцип, только встречный огонь. Поле деятельности безгранично, как и рабочий день вмещает в себя двадцать четыре часа в сутки. Ни покой, ни свободное время не противоположны такому труду. С этой точки зрения вообще нет такого состояния, которое так или иначе нельзя было бы понимать как труд. На практике в качестве примера можно привести разновидности того, что сегодня уже считается для человека отдыхом. Такой отдых либо носит, как спорт, абсолютно не прикрытый характер труда, либо, как развлечения, представляет собой демонстрацию чудес, которые способна творить техника, пребывание на загородном участке, внутреннюю разновидность работы, окрашенную в тона разных игр, но ни в коем случае не противоположность труду. С этим же связана растущая бессмысленность всевозможных выходных и праздников — того календаря, который всё меньше соответствует изменяющемуся ритму жизни.

Несомненно, что этот всеобщий ритм живёт и в научных концепциях. Если мы рассмотрим различные виды того, как физика мобилизует материю, зоология пытается угадать момент реализации потенциальной жизненной энергии в наибольшем усилии, а психология даже сон или грёзы старается представить как деятельность, станет ясно, что здесь имеет место не собственно познание, а особый специфический тип мышления.

В подобной системе угадывается мир труженика, и сложившаяся в этой системе картина мира определяется характером труда. Разумеется, для того чтобы это действительно осознать, необходимо изменить точку зрения. На труд следует смотреть не в перспективе прогресса, а оттуда, где эта перспектива полностью теряет для нас свой интерес. Теряет постольку, поскольку особенная идентичность труда и бытия в состоянии развить принципиально новую уверенность и новую стабильность.

Здесь привычные системы безусловно меняют смысл. В той же мере, в которой теряет своё значение познавательный характер, постепенно начинает приобретать значение особенный силовой характер. Это заставляет вспомнить тот факт, что даже такая мирная, казалось бы, отрасль, как парфюмерия, в один прекрасный день может оказаться полностью занятой производством химического оружия. Чисто динамическое мышление, которое само по себе,так же как и всякое чисто динамическое состояние, не может обозначать ничего кроме разрыва, позитивно и вооружено лишь тогда, когда оно соотносится с бытием, соотносится с образом труженика.

Рассматриваемый таким образом труженик находится в точке, где разрушение больше не применимо. Это так же прямо относится к миру политики, как и к миру экономики. То, что здесь обращает на себя внимание как отсутствие существенной оппозиции, противоречия, там проявляется как новое служение разума бытию, новый органичный и естественный порядок вещей, который вторгается в зону чистого рационального познания, лишает его и гарантий, и сомнений и этим создаёт возможность веры и доверия. Необходимо стоять там, откуда разрушение должно пониматься не как окончание, а как предвосхищение. Нужно видеть, что будущее в состоянии активно вмешиваться в прошлое и настоящее. Труд, который по отношению к человеку может определяться как образ жизни, а по отношению к его деятельности в целом как основополагающий принцип, проявляется в определённом роде деятельности в виде стиля. Эти три понятия часто растворяются друг в друге, но всегда имеют один и тот же корень. Разумеется, изменения, происходящие в стиле деятельности становятся заметными гораздо позже тех, что затрагивают конкретного человека и его стремления. Это можно объяснить тем, что сознание является предпосылкой этих изменений или, чтобы выразить это иначе, тем, что в сознании всегда отпечатывается только последнее действие, выражающее для нас особую ценность. Так, например, солдат, крестьянин или целая община, народ, нация могут оказаться в уже полностью изменившихся обстоятельствах и ещё не осознавать этого. Все те, кто уже стал тружеником, даже не зная об этом, на деле противостоят другим, которые считают себя тружениками, вне зависимости от того, можно ли их в действительности признать таковыми. В старой терминологии это можно попытаться соотнести с понятием рабочего без классового сознания.

И тем не менее мы видели, что одного классового сознания для труженика в этом смысле недостаточно. Само классовое сознание, являясь результатом обывательского мышления в состоянии вызвать лишь растягивание и более тонкую организацию буржуазного порядка вещей. Поэтому в нашем случае проблема простирается гораздо шире, нежели позволяют границы классового сознания, поскольку господство, которое обычно находится в центре этой проблемы, носит всеохватный характер. Эта всеохватность может выражаться только как большой размах, а не как противостояние или последнее следствие законов старого мира.

Тот, кто стремится к господству действительно производительных сил, должен также суметь составить для себя представление об истинном производстве как о всеохватном и всесильном плодородии, которое объемлет абсолютно всё. Это необходимо для того, чтобы не схематизировать мир, ограничивая его планкой каких-либо специальных требований, а переварить его целиком. До тех пор, пока труд по духу схематичен и монотонен, будущее не может предстать ни в каком другом аспекте кроме ощущения пустого желудка. Но как только становится необходимым осознать труд как простой и самоценный основной принцип бытия, необходимо признать, что возможности для его реализации бесконечны.

То, что новый стиль ещё не осознаётся как отражение изменённого сознания, а только предчувствуется, объясняется тем, что прошлое уже не действительно, а грядущее ещё не различимо. Поэтому вполне простительно заблуждение, считающее внешнюю сторону старого мира отличительной чертой нашего бытия. Все эти элементы внешней формы однако принадлежат царству разложения. Это — подобие смерти, которая обволакивает мир. Лишь недавно изменчивый поток неспешно струится между обжитых берегов, подобно тому, как ещё недавно железные дороги были почтовыми дилижансами, автомобили — повозками, фабрики строили в стиле готических соборов, а в Германии всего лишь через пятнадцать лет после первой мировой войны уже вступают в предвоенную пору. И вместе с тем есть новое напряжение и тайны, которые поток скрывает в себе и ради которых стоит держать глаза открытыми.

Запустение инеем покрывает гибнущий мир, наполненный причитаниями о том, что старые добрые времена миновали. И причитания эти бесконечны как само время. Это в них язык древности находит своё выражение. Но точно так же, как форма изменяется и вместе с ней могут меняться условия и обличия, невозможно малейшее уменьшение суммы, потенции жизненной силы. Каждое покинутое пространство наполняется новой силой. Стоит ещё раз упомянуть об изобретении пороха, поскольку осталось ещё достаточно документов, в которых оплакивается разрушение крепостей, вместилища гордой и независимой жизни. Но скоро сыновья Аристократии вновь появляются в воинствах королей; находятся новые понятия, для того чтобы в иных битвах другие люди сражались за них. Неизменным остаётся одно — изначальная жизнь и её мотивы, но всегда изменяется язык, в котором она воплощается, распределение ролей, в которых повторяется великая игра. Герои, верующие и влюблённые не умирают. В каждом поколении они появляются снова, и в этом смысле миф торжествует во все времена. Наше теперешнее состояние подобно антракту, когда занавес опущен, и за ним происходит запутанная, хаотичная смена ролей, декораций и реквизита.

Как только стиль, в котором появились новые черты, начинает восприниматься как выражение произошедших перемен, это немедленно даёт начало борьбе за власть и господство над объективным миром. Это господство конечно же по существу уже установлено, однако, для того чтобы лишиться своей анонимности и выйти из-за кулис, власть как будто требует определённого универсального языка, на котором необходимо будет вести переговоры, формулировать приказы, объяснять принципы повиновения. Господство над миром требует таких чётко различимых декораций, которые будут привлекательны, а с их помощью можно будет объясняться.

Разрушительные необратимые перемены природного и духовного характера на поверхности земли необходимо понимать как подготовку такого рода декораций. Массы и индивидуумы, поколения, расы, народы, нации, страны, точно так же, как персоналии, профессии, системы общественного устройства, и целые государства в одинаковой степени попадаются на тот же самый приём, который в последствии обернётся полным уничтожением всех закономерностей. Это состояние идеологически заполняется дебатами между защитниками истинных жизненных ценностей от гибели и пошляками, для которых разрушительный нигилистический лоск ценен сам по себе.

Но то, что для нас во всём этом единственно достойно внимания, так это подготовка нового единства Места, Времени и Личности, драматического единства, чей будущий облик нам предстоит различить за уродливой, смертоносной маской цивилизации среди обломков культуры.

И всё же — насколько состояние, в котором мы сейчас находимся, удалено от единства, гарантирующего новую безопасность и естественную иерархическую упорядоченность жизни. Никакого видимого единства нет, за исключением единства стремительных изменений. Этот факт должен приниматься к рассмотрению, если только не довольствоваться обманчивой безопасностью искусственных островков. Разумеется, здесь нет недостатка в системах, законах, авторитетах, учениях и мировоззрениях. Однако в них подозрительно то, что все они слишком быстро подешевели. Их число растёт с такой же скоростью, с какой растут бессилие, нужда в безопасности и ощущение ущербности их сомнительной надёжности. Это — спектакль для шарлатанов, которые обещают гораздо больше, чем можно выполнить и для пациентов, которым кажется привлекательным искусственное здоровье в условиях постоянного санатория. В конце концов они боятся горького лекарства, избежать которого будет невозможно.

Мы должны понимать, что родились в краю из огня и льда. Прошлое устроено так, что к нему невозможно накрепко прицепиться, а грядущее так, что в нём невозможно устроиться. Такой духовный ландшафт предполагает в основе своей максимум «военного» скептицизма. Нельзя дать себя застигнуть на тех участках фронта, которые уже давно нужно защищать, необходимо находиться на тех, которые ещё только подвергаются первым атакам. Необходимо понять, что должны быть привлечены все резервы, для того чтобы с этим родились незримая уверенность и безопасность, более крепкие, чем в бронированном бункере. Не существует никаких знамён кроме тех, которые несут на груди. Возможно ли владеть верой без догмы, миром без богов, наукой без максим и родиной, которую не смогла бы подчинить никакая сила в мире? Это вопросы, на которых каждый может проверить степень своей готовности. В неизвестных солдатах недостатка нет; гораздо важнее неизвестная Империя, для существования которой никакое соглашение не имеет значения.

Только так может выглядеть при правильном освещении сценическая площадка нашего времени: как поле битвы, напряжённой и богатой важными решениями, как нечто совершенно иное для тех, кто знает как оценить по достоинству её мотивы. Секретный полюс притяжения, который наделяет стремления ценностью и смыслом — это победа, в образе которой воплощаются все напряжения сил и жертвы забытых уже подразделений. Никто из тех, кто не помышляет об участии в мировой битве, не сможет укрыться в одиночестве в своём доме.

Только так, применяя к сознанию «военные» мерки, возможно наделить окружающие нас вещи ценностью, которая им присуща с рождения. Эта ценность, подобная ценности точек и систем на поле боя — ценность тактическая. Это значит, что в движении находятся и существуют серьёзнейшие вещи, которые однако сами по себе лишены значения. Точно так же и движение выходит за свои собственные рамки и не существует само в себе, подобно тому, как на поле боя брошенная деревня или опустевший лес выступают как тактические символы некоей стратегической воли и в этом качестве означают результат высочайшего напряжения сил. Наш мир необходимо рассматривать именно в этом смысле, если не пытаться отказаться от него: изменчивый и всё же стремящийся к порядку, запущенный и опустошённый, но не лишённый огненных знамений, в которых находит своё подтверждение глубинная воля.

То, что можно увидеть, — не какое-то подобие окончательного порядка, а хаос и беспорядок, за которым угадывается великий Закон. Это — смена позиции, которая ежедневно требует нанесения всё новых координат, в то время, когда земля, которую предстоит открыть ещё погружена во мрак. Но мы всё-таки знаем, что она действительно существует, и эта уверенность выражается в том, что мы участвуем в борьбе. Поэтому мы совершаем гораздо больше, чем мы в состоянии постичь. И наградой нам становится тот свет, которым эта разница между трудом и сознанием иногда освещает всю нашу деятельность.

Если мы, после того, как мы уже говорили о человеке, будем говорить о его деятельности и если мы отнесёмся к ней всерьёз, то это может случиться только под его влиянием. И мы уже знаем лицо нового человека, очертания которого начинают проступать в этом свете.

Эрнст ЮНГЕР. Прислано Исраэлем Шамиром

По поводу предыдущего выпуска.
Уважаемый Леонид Амстиславский, Вы сами придумали этот бред: «(граждане Азербайджана) Владеющие русским языком (хотя бы в объеме средней школы) говорят по-русски намного грамотнее и литературнее, чем в самой России. И это естественно»? Другие глупости цитировать не буду, одной хватит.
Обидно за хорошую рассылку! Надеюсь, подобная статья попала туда случайно.
Sergey Ladanov

---

Привет,

После долгих препирательств наконец-то эвакуируется семья поселенцев из сектора Газы.
— Сара, не плачь, я понимаю, что тебе жалко наш дом, но не плачь!
— Ой, Мойша, я плачу не потому..., а потому что ты не еврей!
— Сара!............. Шо такое!??
— Пока ты упирался, плевался, брыкался, наш сосед Фима эвакуировался два раза и УЖЕ получил две компенсации!

С уважением,
Piter

Как некрасиво израильтяне уходят из Палестины, плачут, бьют все подряд, пытаются даже выкинуть в окно самое дорогое — собственного сына, прячутся в синагоге.

А земля-то чужая, и ссылка на Бога, ссылка на узаконенность мифов — в данной ситуации, когда грабили других, когда изгоняли палестинцев из домов и из их Родины, выглядит очень подло. Во-первых, Бог — не юридическая инстанция, а миф об иудейской исключительности рядом с ним — для иудейских ортодоксов очень выгодная выдумка, ловко, через религии, навязываемая на протяжении тысячелетий всему человечеству, тоже нечистоплотна.

Люди всех пластов населения во всех уголках земного шара во все века не принимают эту одностороннюю установку, отбиваются , как могут от фальши, которую им навязчиво и нагло втюхивают через подсознание, через художественные религиозные образы христианства. Много веков противники и сторонники иудейской исключительности бьются в невероятно сложной психологической драке, когда противник, будто вирус, вроде рядом, но невидим, и приходится иной раз безобразно молотить по воздуху руками. Когда же одна из сторон попадает в цель, противник тут же обнаруживается и начинает расследование: «Антисемитизм, расизм, несправедливость!..»

Миллионы жертв среди иудеев, христиан и мусульман всех прожитых человечеством тысячелетий — вот трагический результат этой выдумки. А впереди жертв — не меньше, ибо «исключительный», капризно надув губы, обвел рукой Палестину и заявил: «Все мое! А вскоре и от моря до моря — тоже мое!»

«Мое, — сказал когда-то Максим Горький, — слово звериное!»

И в XXI веке мы видим звериную драку за то, чтобы овладеть чужим. Отчего в данной ситуации «исключительный» так напорист и хитер в своей интриге, что уже все человечество его стараниями делится на мусульман и тех, кто против мусульман, а фактически на тех, кто хочет овладеть природными богатствами арабских стран. Но арабы тоже могут сказать, что нефть им Бог даровал, и этот подарок такой же священный, как и иудейский ковчег, к нему также никто не имеет права прикасаться.

Однако иудейско-христианский мир не собирается считаться со святостью чужих ценностей, тем более что обладание им сулит большую выгоду. Весь западно-иудейский мир обточил зубы, желая им овладеть, совсем так же, как участники крестовых походов грабили некогда мусульманский мир.

Запад не любит, чтобы то, на что он положил глаз, принадлежало другим. А нынешние израильтяне, объявившие палестинцам войну лишь за то, что те существуют на свете и мешают им, видите ли, процветать на той земле, на которой их не было целых две тысячи лет, передовой отряд — этого дикого хамского наступления на Восток под предлогом, что сие все вокруг им нужнее, ибо дарственную на все это им когда-то выписал иудейский бог Яхве. Но согласовал ли Яхве свое решение с богами других конфессий, знаем ли мы, что по этому поводу сказали боги Шумер, древнего Египта, что решила Высшая составляющая Вселенной — Солнце, которое, в свою очередь, равно греет или не греет всех?

Но ортодоксы ни под каким предлогом не принимают подобную реальность, иную установку Всевысшего: коль там живут и другие народы, значит Бог эту Землю, будто квартиру, как справедливый отец, предназначил и другим своим детям, а не только тому «единственному», который много наговорил о собственном превосходстве, который в школьном журнале сам себе поставил пятерки?

Положим, Бог одному народу что-то презентовал, тогда позвольте спросить, почему такую крошечную территорию, по величине — лишь в два-три подмосковных совхоза, почему позволил уйти из родного дома на целых две тысячи лет, почему возврат каждого сантиметра «жилплощади» под государство Израиль дается жесточайшей ценой: морем обоюдных слез, океаном обоюдных трагедий?

Так может, данная религиозная установка не имеет под собой никаких реальных оснований, может она фальшива, не отвечает цивилизационной основе человечества, той незримой, никем не написанной, но сложившейся по воле сонма полититических многовековых сил цивилизационной Конституции, которая тоже в свою очередь незаметно, но упорно и жестко управляет всем человечеством, координирует все его поступки на протяжении тысячелетий, и рано или поздно все расставляет по своим местам, как бы этого ни хотелось той или иной воинственной, с дротиками в руках, группировке?

И эта Конституция всех времен и народов явно диктует иной пункт: зачем в такой ситуации насиловать весь мир, зачем изо дня в день копать столько могил для своего и чужого народов? Это же подтвердил и бывший президент Израиля Эхуд Барак, за что не в меру ретивые националисты мгновенно смели его с высокого поста.

Шарон, когда был на должности обычного простолюдина, как и некогда Эхуд Барак (кстати, с большим количеством крови на руках), тоже начал с терроризма. На совести Арика резня в палестинских лагерях Сабра и Шатила, спустя много лет он же породил новый виток обоюдного экстремизма, когда в роли претендента на президентское кресло взошел на Храмовую гору. Однако теперь и Шарон понял глубину мысли ставшего вдруг политическим голубем Эхуда Барака. Ибо жизнь, сама жизнь, дав Бараку и Шарону в президентском кресле больший политологический и цивилизационный обзор, ткнула их обоих мордой в собственную, сотворимую ими же парашу.

К счастью, они поняли и признали свою неправоту. Потому когда выселяли израильтян из сектора Газа, Арик рыдал не только из-за страданий выдворяемых поселенцев, перед тем незаконно вторгшихся на чужую территорию, но оплакивал, хотя никогда в этом не признается, и собственную жизнь, ибо молодость Шарона была потрачена на то, что отвергла собственная же старость. Не приведи Бог, еще кому-то повторить такую же судьбу. Впрочем, эта же участь ожидает и российских демократов. Всех поголовно. У кого осталась еще совесть, конечно, даже в минимальном количестве, хоть щепотка.

«Я 35 лет прослужил в Армии обороны Израиля и знаю, что военного решения противостояния с палестинцами нет, — говорил в свое время Эхуд Барак. — Да, Израиль победит в любой войне. Да, у Израиля самая сильная армия от Севастополя до озера Виктория. Но после того, как Израиль похоронит в очередной войне тысячи сыновей, а враг — десятки тысяч своих, все равно придется вернуться за стол переговоров. Такова горькая правда.

Я готов сражаться за мир, как на поле боя. Я считаю войну катастрофой, которую нельзя допустить. Я хочу, чтобы израильские дети больше никогда не гибли в войнах. Я уверен, что этого же хотите и вы». (Новое русское слово, Нью-Йорк, 7.2.2001г.)

Эхуд Барак ошибся: «этого же» пожелали не все. Граждане Израиля в свое время не послушали мудрого человека, который ценой проб и замешанных на крови ошибок, познал истину. Однако она, эта цивилизационная установка, истина всех времен и народов — не грабь другого, сама догнала «непомерно исключительных» и руками израильских солдат вначале вежливо попросила выйти их из прежних строений, чтобы занять новые дома и обживаться в них на здоровье.

Но мы увидели, как некрасиво уходят израильтяне из сектора Газа, вздымают в ярости кулаки, плачут, унижаются, заглядывают с гневом в телевизионные камеры, в полной уверенности в том, что их в этом неправедном сопротивлении поддержит весь мир. Уж нет!

Глядя на эти позорные для израильтян кадры, я вспоминаю, с каким достоинством, задавив в себе глубокую боль и не разбив ни единой электрической лампочки, уходили в изгнание миллионы советских людей всех национальностей, большинство из коих были русские, в совершенно неизвестную для них будущую судьбу, из тех краев и республик, где демократы, а на самом деле грабители, разрисовавшие свои физиономии под демократов, взорвали мир и дружбу между народами, заразили коренных местных людей бациллами национализма, бациллами такой же исключительности и жадности.

Миллионы советских беженцев, скромных, неприхотливых, на глазах всего человечества безмолвно, выплакав свои слезы только в подушку, уходили фактически в пустыню, где никто и никогда не выстроил для них ни одного дома. Помнится, моя бывшая соседка сказала как-то в сердцах: «Вот уеду и выкручу даже лампочки».

— Во-первых, ты их не достанешь, квартира у тебя с высокими потолками. Во-вторых, ни к чему, — ответила ей подруга. — Сделаешь худо другим. Уедешь, а тем, кто останется, пенять будут, мол, вот вы какие, русские, варвары...

Всхлипнув, женщина стала медленно готовиться к отъезду из квартиры, в которой прожила более 50-ти лет: спрятала в баул рукав от старого пальто, как замечательную память о своей молодости, потом спинку от голубого платья, которое износила в первые годы после войны, а главное, фотографии:Все до единой, вот из этого нажитого не оставила ни одной.

В итоге: ни одного взорванного дома в республиках, ни одного ненароком оброненного моста, ни одной разрушенной фабрики. Среднеазиатским, кавказским, прибалтийским народам осталось все, что совместно было создано всеми.

Русские ушли красиво. Даже одинокие женщины уходили по-мужски: оставив все, взяв с собою лишь необходимое.

Да, отъезд миллионов советских людей из республик был огромной для всех потерей, но зато всегда в любую минуту и они, покинувшие любимые края навсегда, и мы, их дети, вновь сможем посетить родные места. Злобы на бытовом уровне с нашей стороны там не оставлено ни капли. Только политики накачали ее вволю, только политики отыгрывались на миллионах беззащитных людей как свора геббельсов. И только для того, оказывается, стравливали народы, чтобы под шумок погромов прихватить заводы и фабрики, которые местным народам так и не достались. И в первую очередь в России, откуда пошло изначально это лютое зло. В Великую Отечественную отнимали у врага города, крепости, фабрики и заводы, чтобы отдать стране и народу, нынче же провели тщательную. зачистку всех территорий от собственного народа.

Теперь из простых, честных, неглупых жителей Прибалтики, Азии и Кавказа, которые поняли, как их использовали и крепко надули, никто не плюнет нам вслед, мало того, в тысячах домов всегда преподнесут хлеб, теплую лепешку, лаваш и цветы. А уж наших внуков, пожелай они приехать на малую родину своих отцов и дедов, будут носить на руках в память о добрых поступках семьи, а подобных было там неисчислимое множество. Главное же, в память о той жизни, когда все были с работой, спокойно рожали сколько угодно детей, не боялись за завтрашний день, не боялись остаться без медицинского обслуживания и образования.

И теперь я искренне не понимаю, отчего это бесились так называемые диссиденты? Которые за возможность болтать что ни попадя и где ни попадя, лишили миллионы людей среды обитания, а сами тут же удрали в другие страны, вроде как умчались за оплатой за содеянное, успев однако поставить на крепкие экономические ноги всех грабителей и бандитов. Теперь и спросить не с кого, мерзавцы нашкодили и смылись.

Мы же, в отличие от коротичей, горбачевых, уродливых недоучек новодворских не выбросили в окно самое свое дорогое — советскую Родину. Глядя на варварство уходящих из Палестины израильских поселенцов, которые оставляют после себя огромные костры человеческого и политического самосожжения, я радуюсь за то, что в нашей стране из миллионов советских людей, пострадавших от перестройки, будто от перемещения в концлагерь, никто не стал разрушителем и нерончиком.

Психологический Рим мы оставили в полном порядке, что и поможет нам в будущем собраться воедино.

Чечня... Ах, да: Бомбежки, взрывы, гибель сотен тысяч... И во всем, оказывается, виновата советская власть из-за депортации, во время которой, правда, переселенцы получали пайки, а затем колхозную и и государственную помощь в виде беспроцентных банковских ссуд. Русским беженцам 1991-го такой же государственной помощи не оказывали.

Архивы и дальнейшие реалии, как видим, отвергают напористую ложь демократов. Это же сделал загодя и великий Пушкин. В 1820 году 24 сентября Александр Сергеевич писал своему брату Льву Сергеевичу из Кишинева: «Ехал в виду неприязненных полей свободных, горских народов. Вокруг нас ехали 60 казаков, за нами тащилась заряженная пушка, с зажженным фитилем. Хотя черкесы нынче довольно смирны, но нельзя на них положиться. В надежде большого выкупа — они готовы напасть на известного русского генерала. И там, где бедный офицер безопасно скачет на перекладных, там высокопревосходительный легко может попасться на аркан какого-нибудь чеченца»...

Как видим, традиция торговли людьми имеет на Кавказе глубокие корни. Их на время прервала советская власть. Но диктатура захвата заводов, фабрик, диктатура алчности, желания жить хорошо прямо сейчас любыми путями, вновь все расставила по своим местам. Кому ничего не досталось, начали хватать соседей, незнакомцев с рынка, учителей, священников, подростков и даже малюток.

И эту страшную войну, войну бомбежек и работорговли, как и в Израиле, начали те, кто захотел разбогатеть за счет другого.

Вот когда 130 народов великого СССР окончательно поймут порочность диктатуры частной собственности на средства производства, не оставляющей места на земле скромному, честному, работящему, когда они вконец устыдятся наличию огромного количества рабов на стройках, вдоль трасс, в подвалах, этих современных малых и страшных резерваций, малых концлагерей под полами многих наших квартир и магазинов, вот тогда безоружные народы даже лбом прошибут этот современный рабовладельческий строй, натянувший на себя фальшивую морду демократии, и за счет этой хитрости, гнусной ловкости мгновенно растекшийся по территории нашей великой страны, в недалеком прошлом еще с прекрасными традициями дружбы, помощи друг другу и всеобщего строительства, а не обоюдных костров ненависти, какие пылают в эту минуту на земле несчастной Палестины.

Тогда мы и подружимся вновь, потому что глубоких корней ненависти даже в минуту трагического исхода в никуда миллионов советских людей у нашей распри нет. Не будь в 1991-м гнусных шкодливых политиков, думающих только о своем непомерно огромном, как бездна, кармане, не было бы и той страшной распри.

Я верю, не за горами тот день, когда в эту же бездну опрокинутся и они сами.

babienko@mtu-net.ru