Основы Живой Этики. Изучаем вместе.

Основы Живой Этики. Изучаем вместе.

БЛАГОДАТНЫЙ ВОСПИТАТЕЛЬ РУССКОГО НАРОДНОГО ДУХА
РЕЧЬ ПРОФЕССОРА, АКАДЕМИКА В.О.КЛЮЧЕВСКОГО,
ПРОИЗНЕСЕННАЯ В ТОРЖЕСТВЕННОМ СОБРАНИИ МОСКОВСКОЙ ДУХОВНОЙ АКАДЕМИИ 26 СЕНТЯБРЯ
1892 г. В ПАМЯТЬ ПРЕПОДОБНОГО СЕРГИЯ
Когда вместе с разнообразной, набожно крестящейся народной волной вступаешь
в ворота Сергиевой Лавры, иногда думаешь: почему в этой обители нет и не было
особого наблюдателя, подобного древнерусскому летописцу, который спокойным неизменным
взглядом наблюдал и ровной бесстрастной рукой записывал, "еже содеяся в Русской
земле", и делал это одинаково из года в год, из века в век, как будто это был
один и тот же человек не умиравший целые, столетия. Такой бессменный и неумирающий
наблюдатель рассказал бы, какие люди приходили в течение 500 лет поклониться
гробу Преподобного Сергия и с какими помыслами и чувствами возвращались отсюда
во все концы Русской земли. Между.. прочим он объяснил бы нам, как это случилось,
что состав общества, непрерывною волной притекавшего ко гробу Преподобного,
в течение пяти веков оставался неизменным. Еще при жизни Преподобного, как рассказывает
его жизнеописатель-современник, многое множество приходило к нему из различных
стран и городов и в числе приходивших были и иноки, и князья, и вельможи, и
простые люди, "на селе живущие". И в наши дни люди всех классов русского общества
притекают ко гробу Преподобного со своими думами, мольбами и упованиями: государственные
деятели приходят в трудные переломы народной жизни, простые люди - в печальные
и радостные минуты своего частного существования. И этот приток не изменялся
в течение веков, несмотря на неоднократные и глубокие перемены в строе и настроении
русского общества: старые понятия иссякали, новые пробивались или наплывали,
а чувства и верования, которые влекли сюда людей со всех концов Русской земли,
бьют до сих пор тем же свежим ключом, как били в XIV в. Если бы возможно было
воспроизвести писанием все, что соединилось с памятью Преподобного, что в эти
500 лет было молчаливо передумано и перечувствовано пред его гробом миллионами
умов и сердец, это описание было бы полной глубокого содержания историей нашей
всенародной политической и нравственной жизни.
Впрочем, если Преп. Сергий доселе остается для приходящих к нему тем же, чем
был для них при своей жизни, то и теперь на их лицах можно прочитать то же,
что прочитал бы монастырский наблюдатель на лицах своих современников 400 или
500 лет назад. Достаточно взглянуть на первые встречные лица из многого множества,
в эти дни здесь теснящегося, чтобы понять, во имя чего поднялись со своих мест
эти десятки тысяч, а сотни других мысленно следовали за ними. Да и каждый из
нас в своей собственной душе найдет то же общее чувство, стоя у гробницы Преподобного.
У этого чувства уже нет историй, как для того, кто покоится в этой гробнице,
давно остановилось движение времени. Это чувство вот уж пять столетий одинаково
загорается в душе молящегося у этой гробницы, как солнечный луч в продолжение
тысячелетий одинаково светится в капле чистой воды. Спросите любого из этих
простых людей, с посохом и котомкой пришедших сюда издалека: когда жил Преподобный
Сергий и что сделал для Руси XIV века, чем он был для своего времени? И редкий
из них даст вам удовлетворительный ответ; но на вопрос, что он есть для них,
далеких потомков людей XIV века. и зачем они теперь пришли к нему, каждый ответит
твердо и вразумительно.
Есть имена, которые носили исторические люди, жившие в известное время, делавшие
исторически известное жизненное дело, но имена, которые уже утратили хронологическое
значение, выступили из границ времени, когда жили их носители. Это потому, что
дело, сделанное таким человеком, по своему значению так далеко выходило за пределы
своего века, своим действием так глубоко захватило жизнь дальнейших поколений,
что с лица, его сделавшего, в сознании этих поколений постепенно спадало все
временное и местное, и оно из исторического деятеля превратилось в народную
идею, а самое дело его из исторического факта стало практической заповедью,
заветом, тем, что мы привыкли называть идеалом. Такие люди становятся для грядущих
поколений не просто великими покойниками, а вечными их спутниками, даже путеводителями,
и целые века благоговейно твердят их дорогие имена не столько для того, чтобы
благодарно почитать их память, сколько для того, чтобы самим не забыть правила,
ими завещанного. Таково имя Преподобного Сергия: это не только назидательная,
отрадная страница нашей истории, но и светлая черта нашего нравственного народного
содержания.
Какой подвиг так освятил это имя? Надобно припомнить время, когда подвизался
Преподобный. Он родился, когда вымирали последние старики, увидевшие свет около
времени татарского разгрома Русской земли, и когда уже трудно было найти людей,
которые бы этот разгром помнили. Но во всех русских нервах еще до боли живо
было впечатление ужаса, произведенного этим всенародным бедствием и постоянно
подновлявшегося многократными местными нашествиями татар. Это было одно из тех
народных бедствий, которые приносят не только материальное, но и нравственное
разорение, надолго повергая народ в мертвенное оцепенение. Люди беспомощно опускали
руки, умы теряли всякую бодрость и упругость и безнадежно отдавались своему
прискорбному положению, не находя и не ища никакого выхода. Что еще хуже, ужасом
отцов, переживавших бурю, заражались дети, родившиеся после нее. Мать пугала
неспокойного ребенка лихим татарином; услышав это злое слово, взрослые растерянно
бросались бежать, сами не зная куда. Внешняя случайная беда грозила превратиться
во внутренний хронический недуг; панический ужас одного поколения мог развиться
в народную робость, в чёрту национального характера, и в истории человечества
могла бы прибавиться лишняя темная страница, повествующая о том, как нападение
азиатского монгола повело к падению великого европейского народа. Могла ли,
однако, прибавиться такая страница? Одним из отличительных признаков великого
народа служит его способность подниматься на ноги после падения. Как бы ни было
тяжко его унижение, но пробьет урочный час, он соберет свои растерянные нравственные
силы и воплотит их в одном великом человеке или в нескольких великих людях,
которые и выведут его на покинутую им временно прямую историческую дорогу.
Русские люди, сражавшиеся и уцелевшие в бою на Сити, сошли в могилу со своими
сверстниками, безнадежно оглядываясь вокруг, не займется ли где заря освобождения?
За ними последовали их дети, тревожно наблюдавшие, как многочисленные русские
князья холопствовали перед татарами и дрались друг с другом. Но подросли внуки,
сверстники Ивана Калиты, и стали присматриваться и прислушиваться к необычным
делам в Русской земле. В то время, как все русские окраины страдали от внешних
врагов, маленькое срединное Московское княжество оставалось безопасным, и со
всех краев Русской земли потянулись туда бояре и простые люди. В то же время
московские князьки, братья Юрий и этот самый Иван Калита, смело, без оглядки
и раздумья, пуская против врагов все доступные средства, ставя в игру все, что
могли поставить, вступили в борьбу со страшными и сильнейшими князьями за первенство,
за старшее Владимирское княжение, и при содействии самой Орды отбили его у соперников.
Тогда же устроилось так, что и русский митрополит, живший во Владимире, стал
жить в 'Москве, придав этому городку значение церковной столицы Русской земли.
И как только случилось все это, все почувствовали, что татарские опустошения
прекратились и наступила давно не испытанная тишина в Русской земле. По смерти
Калиты Русь долго вспоминала его княжение, когда ей впервые, в сто лет рабства,
удалось вздохнуть свободно, и любила украшать память этого князя благодарной
легендой.
Так к половине XIV в. подросло поколение, выросшее под впечатлением этой тишины,
начавшее отвыкать от страха ордынского, от нервной дрожи отцов при мысли о татарине.
Недаром представителю этого поколения, сыну великого князя Ивана Калиты, Симеону,
современники дали прозвание Гордого. Это поколение и почувствовало ободрение,
что скоро забрезжит свет. В это именно время, в начале сороковых годов XIV в.,
совершились три знаменательные события: из московского Богоявленского монастыря
вызван был на церковно-административное поприще скрывавшийся там скромный 40-летний
инок Алексий; тогда же один 20-летний искатель пустыни, будущий Преподобный
Сергий, в дремучем лесу - вот на этом самом месте - поставил маленькую деревянную
келью с такой же церковью, а в Устюге у бедного соборного причетника родился
сын, будущий просветитель Пермской земли св. Стефан. Ни одного из этих имен
нельзя произнести, не вспомнив двух остальных. Эта присноблаженная троица ярким
созвездием блещет в нашем XIV в., делая его зарей политического и нравственного
возрождения Русской земли. Тесная дружба и взаимное уважение соединяли их друг
с другом. Митрополит Алексий навещал Сергия в его обители: и советовался с ним,
желал иметь его своим преемником. Припомним задушевный рассказ в житии Преподобного
Сергия о проезде св. Стефана Пермского мимо Сергиева монастыря, когда оба друга
на расстоянии 10 с лишком верст обменялись братскими поклонами. Все три св.
мужа, подвизаясь каждый на своем поприще, делали одно общее дело, которое простиралось
далеко за пределы церковной жизни и широко захватывало политическое положение
всего народа. Это дело - укрепление Русского государства, над созиданием которого
по-своему трудились московские князья XIV в. Это дело было исполнением завета,
данного русской церковной иерархии величайшим святителем древней Руси митрополитом
Петром. Еще в мрачное время татарского ига, когда ниоткуда не проступал луч
надежды, он, по преданию, пророчески благословлял бедный тогда городок Москву
как будущую церковную и государственную СТОЛИЦУ Русской земли.
- Духовными силами трех наших св. мужей XIV в., воспринявших этот завет святителя,
Русская земля и пришла поработать над предвозвещенной судьбой этого города.
Ни один из них не был коренным москвичом. Но в их лице сошлись для общего блага
три основные части Русской земли: Алексий, сын черниговского боярина-переселенца,
представлял старый киевский юг, Стефан - новый финско-русский север, а Сергий,
сын ростовского боярина-переселенца, -  великорусскую средину. Они приложили
к делу могущественные духовные силы. Это были образованнейшие русские люди своего
века; о них Древние жизнеописатели замечают, что один "всю грамоту добре умея",
другой "всякое писание ветхого; и нового завета пройде", третий даже "книги
греческие извыче добре". Потому ведь и удалось московским князьям так успешно
собрать в своих руках материальные, политические силы русского народа, что им
дружно содействовали добровольно соединившиеся духовные его силы,
Но в общем деле каждый из трех деятелей делал свою особую часть. Они не составляли
общего плана действий, не распределяли между собой призваний и подвигов и не
могли этого сделать, потому что были люди разных поколений. Они хотели работать
над самими собой, делать дело собственного душевного спасения. Деятельность
каждого текла своим особым руслом, но текла в одну сторону с двумя другими,
направляемая таинственными историческими силами, в видимой работе которых верующий
ум прозревает миродержавную десницу Провидения. Личный долг каждого своим путем
вел всех троих к одной общей цели. Происходя из родовитого боярства, искони
привыкшего делить с князьями труды обороны и управления страной, митрополит
Алексий шел боевым политическим путем, был преемственно главным советником трех
великих князей московских, руководил их боярской думой, ездил в орду ублажать
ханов, отмаливая их от злых замыслов против Руси, воинствовал с недругами Москвы
всеми средствами своего сана, карал церковным отлучением русских князей, непослушных
московскому государю, поддерживая его первенство, с неослабной энергией отстаивая
значение Москвы как единственного церковного средоточия всей политически разбитой
Русской земли. Уроженец г. Устюга, в краю которого новгородская и ростовская
колонизации, сливаясь и вовлекая в свой поток туземную Чудь, создавали из нее
новую Русь, св. Стефан пошел с христианской проповедью в Пермскую землю продолжать
это дело обрусения и просвещения заволжских инородцев. Так церковная иерархия
благословила своим почином две народные цели, достижение которых послужило основанием
самостоятельного политического существования нашего народа: это - сосредоточение
династически раздробленной государственной власти в московском княжеском доме
и приобщение восточно-европейских и азиатских инородцев к Русской Церкви и народности
посредством христианской проповеди.
Но чтобы сбросить варварское иго, построить прочное независимое государство
и ввести инородцев в ограду христианской Церкви, для этого самому русскому обществу
должно было стать в уровень столь высоких задач, приподнять и укрепить свои
нравственные силы, приниженные вековым порабощением и унынием. Этому третьему
делу, нравственному воспитанию народа, и посвятил свою жизнь Преподобный Сергий.
То была внутренняя миссия, долженствовавшая служить подготовкой и обеспечением
успехов миссии внешней, начатой пермским просветителем; Преподобный Сергий и
вышел на свое дело значительно раньше св. Стефана. Разумеется, он мог применять
к делу средства нравственной дисциплины, ему доступные и понятные тому веку,
а в числе таких средств самым сильным был живой пример, наглядное осуществление
нравственного правила. Он начал о самого себя и продолжительным уединением,
исполненным трудов и лишений среди дремучего леса, приготовился быть руководителем
других пустынножителей. Жизнеописатель, сам живший в братстве, воспитанном Сергием,
живыми чертами описывает, как оно воспитывалось, с какой постепенностью и любовью
к человеку, с каким терпением и знанием души человеческой. Мы все читали и перечитывали
эти страницы древнего жития, повествующие о том, как Сергий, начав править собиравшейся
к нему братией, был для нее поваром, пекарем, мельником, дровоколом, портным,
плотником, каким угодно трудником, служил ей, как раб купленный, по выражению
жития, ни на один час не складывал рук для отдыха; как потом, став настоятелем
обители и продолжая ту же черную хозяйственную работу, он принимал искавших
у него пострижения, не спускал глаз с каждого новичка, возводя его со степени
на степень иноческого искуса, указывал дело всякому по силам, ночью дозором
ходил мимо келий, легким стуком в дверь или окно напоминал празднословившим,
что у монаха есть лучшие способы проводить досужее время, а поутру осторожными
намеками, не обличая прямо, не заставляя краснеть, "тихой и кроткой речью" вызывал
в них раскаяние без досады. Читая эти рассказы, видишь пред собою практическую
школу благонравия, в которой сверх религиозно-иноческого воспитания главными
житейскими науками были уменье отдавать всего себя на общее дело, навык к усиленному
труду и привычка к строгому порядку в занятиях, помыслах и чувствах. Наставник
вел ежедневную дробную терпеливую работу над каждым отдельным братом, над отдельными
особенностями каждого брата, приспособляя их к целям всего братства. По последующей
самостоятельной деятельности учеников Преподобного Сергия видно, что под его
воспитательным руководством лица не обезличивались, личные свойства не стирались,
каждый оставался сам собой и, становясь на свое место, входил в состав сложного
и стройного целого, как в мозаической иконе различные по величине и цвету камешки
укладываются под рукой мастера в гармоническое выразительное изображение. Наблюдение
и любовь к людям дали умение тихо и кротко настраивать душу человека и извлекать
из нее, как из хорошего инструмента, лучшие ее чувства,- то умение, перед которым
не устоял самый упрямый русский человек XIV века кн. Олег Иванович рязанский,
когда по просьбе великого князя московского Дмитрия Ивановича, как рассказывает
летописец, "старец чудный" отговорил "суровейшего" рязанца от войны с Москвой,
умилив его тихими и кроткими речами и благоуветливыми глаголами.
Так воспитывалось дружное братство, производившее, по современным свидетельствам,
глубокое назидательное впечатление на мирян. Мир приходил к монастырю с пытливым
взглядом, каким он привык смотреть на монашество, и если его не встречали здесь
словами прииди и виждь, то потому, что такой зазыв был противен Сергиевой дисциплине.
Мир смотрел на чин жизни в монастыре Преподобного Сергия, и то, что он видел,-
быт и обстановка пустынного братства - поучали его самым простым правилам, которыми
крепко людское христианское общежитие. В монастыре все было бедно и скудно,
или, как выразился разочарованно один мужичок, пришедший в обитель Преподобного
Сергия повидать прославленного, величественного игумена, -"все худостно, все
нищетно, все сиротинско"; в самой ограде монастыря первобытный лес шумел над
кельями и осенью обсыпал их кровли палыми листьями и иглами; вокруг церкви торчали
свежие пни и валялись неубранные стволы срубленных деревьев; в деревянной церковке
за недостатком свеч пахло лучиной; в обиходе братии столько же недостатков,
сколько заплат на сермяжной ряске игумена; чего ни хватись, всего нет, по выражению
жизнеописателя; случалось, вся братия по целым дням сидела чуть не без куска
хлеба. Но все дружны между собою и приветливы к пришельцам, во всем следы порядка
и размышления, каждый делает свое дело, каждый работает с молитвой и все молятся
после работы; во всех чуялся укрытый огонь, который без искры и вспышек: обнаруживался
живительной теплотой, обдававшей всякого, кто вступал в эту атмосферу труда,
мысли и молитвы. 'Мир видел все это и уходил ободренный и освеженный, подобно
тому, как мутная волна, прибивая "к прибрежной скале, отлагает от себя примесь,
захваченную в неопрятном месте, и бежит далее светлой и прозрачной струей. Надобно
припомнить людей XIV века, их быт и обстановку, запас их умственных и нравственных
средств, чтобы понять впечатление этого зрелища на набожных наблюдателей. Нам,
страдающим избытком нравственных возбуждений и недостатком нравственной восприимчивости,
трудно уже воспроизвести слагавшееся из этих наблюдений настроение нравственной
сосредоточенности и общественного братства, какое разносили по своим углам из
этой пустыни побывавшие в ней люди XIV века. Таких людей была капля в море православного
русского населения. Но ведь и в тесто немного нужно вещества, вызывающего в
нем живительное брожение. Нравственное влияние действует не механически, а органически.
На это указал Сам Христос, сказав: Царство Божие подобно закваске. Украдкой
западая в массы, это влияние вызывало брожение и незаметно изменяло направление
умов, перестраивало весь нравственный строй души русского человека XIV в. От
вековых бедствий этот человек так оскудел нравственно, что не мог не замечать
в своей жизни недостатка этих первых основ христианского общежития, но еще не
настолько очерствел от этой скудности, чтобы не чувствовать потребности в них.
Пробуждение этой потребности и было началом нравственного, а потом и политического
возрождения Русского народа. Пятьдесят лет делал свое тихое дело Преподобный
Сергий в Радонежской пустыне; целые полвека приходившие к нему люди вместе с
водой из его источника черпали в его пустыне утешение и ободрение и, воротясь
в свой круг, по каплям делились им с другими. Никто тогда не считал гостей пустынника
и тех, кого они делали причастниками приносимой им благодатной росы, - никто
не думал считать этого, как человек, пробуждающийся с ощущением здоровья, не
думает о своем пульсе. Но к концу жизни Сергия едва ли вырывался из какой-либо
православной груди на Руси скорбный вздох, который бы не облегчался молитвенным
призывом имени св. старца. Этими каплями нравственного влияния выращены были
два факта, которые легли среди других основ нашего государственного и общественного
здания и которые оба связаны с именем Преподобного Сергия. Один из этих фактов
- великое событие, совершившееся при жизни Сергия, а другой - целый сложный
и продолжительный исторический процесс, только начавшийся при его жизни.
Событие состояло в том, что народ, привыкший дрожать при одном имени татарина,
собрался наконец о духом, встал на поработителей и не только нашел в себе мужество
встать, но и пошел искать татарские полчища в открытой степи и там навалился
на врагов несокрушимой стеной, похоронив их под своими многотысячными костями.
Как могло это случиться? Откуда взялись, как воспитывались люди, отважившиеся
на такое дело, о котором боялись и подумать их деды? Глаз исторического знания
уже не в состоянии разглядеть хода этой подготовки великих бойцов 1880 года;
знаем только, что Преподобный Сергий благословил на этот подвиг главного вождя
русского ополчения, сказав: "иди на безбожников смело, без колебания, и победишь"
- и этот молодой вождь был человек поколения, возмужавшего на глазах Преподобного
Сергия и вместе с князем Дмитрием Донским бившегося на Куликовом поле.
Чувство нравственной бодрости, духовной крепости, которое Преп. Сергий вдохнул
в русское общество, еще живее и полнее воспринималось русским монашеством. В
жизни русских монастырей со времени Сергия начался замечательный перелом: заметно
оживилось стремление к иночеству. В бедственный первый век ига это стремление
было очень слабо: в сто лет 1240-1340 гг. возникло всего каких-нибудь десятка
три новых монастырей. Зато в следующее столетие 1340-1440 гг., когда Русь начала
отдыхать от внешних бедствий и приходить в себя, из куликовского поколения и
его ближайших потомков вышли основатели до 150 новых монастырей. Таким образом,
древнерусское монашество было точным показателем нравственного состояния всего
мирского общества: стремление покидать мир усиливалось не оттого, что в миру
скоплялись бедствия, а по мере того, как в нем возвышались нравственные силы.
Это значит, что русское монашество было отречением от мира во имя идеалов, ему
непосильных, а не отрицанием мира во имя начал, ему враждебных. Впрочем, исторические
факты здесь говорят не более того, что подсказывает сама идея православного
иночества. Эта связь русского монастыря с миром обнаружилась и в другом признаке
перелома, в перемене самого направления монастырской жизни со времени Преп.
Сергия. До половины XIV века почти все монастыри на Руси возникали в городах
или под их стенами; с этого времени решительный численный перевес получают монастыри,
возникавшие вдали от городов, в лесной глухой пустыне, ждавшей топора и сохи.
Так к основной цели монашества, в борьбе с недостатками духовной природы человека,
присоединилась новая борьба с неудобствами внешней природы; лучше сказать, эта
вторая цель стала новым средством достижения первой.
Преподобный Сергий со своею обителью и своими учениками был образцом и начинателем
в этом оживлении монастырской жизни, "начальником и учителем всем монастырем,
иже в Руси", как называет его летописец. Колонии Сергиевской обители, монастыри,
основанные учениками Преподобного или учениками его учеников, считались десятками,
составляли почти четвертую часть всего числа новых монастырей во втором веке
татарского ига, и почти все эти колонии были пустынные монастыри подобно своей
митрополии. Но, убегая от соблазнов мира, основатели этих монастырей служили
его насущным нуждам. До половины XIV в. масса русского населения, сбитая врагами
в междуречье Оки и верхней Волги, робко жалась здесь по немногим расчищенным
среди леса и болот полосам удобной земли. Татары и Литва запирали выход из этого
треугольника на запад, юг и юго-восток. Оставался открытым путь на север и северо-восток
за Волгу, но то был глухой непроходимый край, кое-где занятый дикарями финнами;
русскому крестьянину с семьей и бедными пожитками страшно было пуститься в эти
бездорожные дебри. "Много было тогда некрещеных людей за Волгой", т. е. мало
крещеных, говорит старая летопись одного заволжского монастыря о временах до
Сергия. Монах-пустынник и пошел туда смелым разведчиком. Огромное большинство
новых монастырей с половины XIV до конца XV в. возникло среди лесов костромского,
ярославского и вологодского Заволжья: этот волжско-двинский водораздел стал
северной Фиваидой православного Востока. Старинные памятники истории Русской
Церкви рассказывают, сколько силы духа проявлено было русским монашеством в
этом мирном завоевании финского Заволжья для христианской Церкви и русской народности.
Многочисленные лесные монастыри становились здесь опорными пунктами крестьянской
колонизации: монастырь служил для переселенца-хлебопашца и хозяйственным руководителем,
и ссудной кассой, и приходской церковью, и наконец приютом под старость. Вокруг
монастырей оседало бродячее население, как корнями деревьев сцепляется зыбучая
песчаная почва. Ради спасения души монах бежал из мира в заволжский лес, а мирянин
цеплялся за него и с его помощью заводил в этом лесу новый русский мир. Так
создавалась верхне-волжская Великороссия дружными усилиями монаха и крестьянина,
воспитанных духом, какой вдохнул в русское общество Преподобный Сергий.
Напутствуемые благословением старца, шли борцы, одни на юг за Оку на
татар, другие на север за Волгу на борьбу с лесом и болотом.
Время давно свеяло эти дела с народной памяти, как оно уже глубоко заметало
вековой пылью кости куликовских бойцов. Но память святого пустынножителя доселе
царит в народном сознании, как гроб с его нетлеющими останками невредимо стоит
на поверхности земли. Чем дорога народу эта память, что она говорит ему, его
уму и сердцу? Современным, засохшим в абстракциях и схемах языком трудно изобразить
живые, глубоко сокрытые движения верующей народной души. В эту душу глубоко
запало какое-то сильное и светлое впечатление, произведенное когда-то одним
человеком и произведенное неуловимыми, бесшумными, нравственными средствами,
про которые не знаешь и что рассказать, как не находишь слов для передачи иного
светлого и ободряющего, хотя молчаливого взгляда. Виновник впечатления давно
ушел, исчезла и обстановка его деятельности, оставив скудные остатки в монастырской
ризнице да источник, изведенный его молитвою, а впечатление все живет, переливаясь
свежей струей из поколения в поколение, и ни народные бедствия, ни нравственные
переломы в обществе доселе не могли сгладить его. Первое смутное ощущение нравственного
мужества, первый проблеск духовного пробуждения - вот в чем состояло это впечатление.
Примером своей жизни, высотой своего духа Преподобный Сергий поднял упавший
дух родного народа, пробудил в нем доверие к себе, к своим силам, вдохнул веру
в свое будущее. Он вышел из нас, был плоть от плоти нашей и кость от костей
наших, а поднялся на такую высоту, о которой мы и не чаяли, чтобы она кому-нибудь
из наших была доступна. Так думали тогда все на Руси, и это мнение разделял
православный Восток, подобно тому цареградскому епископу, который, по рассказу
Сергиева жизнеописателя, приехав в Москву и слыша всюду толки о великом русском
подвижнике, с удивлением восклицал: "Како можеть в сих странах таков светильник
явитися?" Преподобный Сергий своей жизнью, самой возможностью такой жизни дал
почувствовать заскорбевшему народу, что в нем еще не все доброе погасло и замерло:
своим появлением среди соотечественников, сидевших во тьме и сени смертной,
он открыл им глаза на самих себя, помог им заглянуть в свой собственный внутренний
мрак и разглядеть там еще тлевшие искры того же огня, которым горел озаривший
их светоч. Русские люди XIV в. признали это действие чудом, потому что оживить
и привести в движение нравственное чувство народа, поднять его дух выше его
привычного уровня - такое проявление _ духовного влияния всегда признавалось
чудесным, творческим актом; таково оно и есть по своему существу и происхождению,
потому что его источник - вера. Человек, раз вдохнувший в общество такую веру,
давший ему живо ощутить в себе присутствие нравственных сил, которых оно в себе
не чаяло, становится для него носителем чудодейственной искры, способной зажечь
и вызвать к действию эти силы всегда, когда они понадобятся, когда окажутся
недостаточными наличные обиходные средства народной жизни. Впечатление людей
XIV в. становилось верованием поколений, за ними следовавших. Отцы передавали
воспринятое ими одушевление детям, а они возводили его к тому же источнику,
из которого впервые почерпнули его современники. Так духовное влияние Преподобного
Сергия пережило его земное бытие и перелилось в его имя, которое из исторического
воспоминания сделалось вечно деятельным нравственным двигателем и вошло в состав
духовного богатства народа. Это имя сохранило силу непосредственного личного
впечатления, какие производил Преподобный на современников; эта сила длилась
и тогда, когда стало тускнеть историческое воспоминание, заменяясь церковной
памятью, которая превращала это впечатление в привычное, поднимающее дух настроение.
Так теплота ощущается долго после того, как погаснет ее источник. Этим настроением
народ жил целые века; оно помогало ему устроить свою внутреннюю жизнь, сплотить
и упрочить государственный порядок. При имени Преподобного Сергия народ вспоминает
свое нравственное возрождение, сделавшее возможным и возрождение политическое,
и затверживает правило, что политическая крепость прочна только тогда, когда
держится на силе нравственной. Это возрождение и это правило - самые драгоценные
вклады Преподобного
Сергия, не архивные или теоретические, а положенные в живую душу народа, в его
нравственное содержание. Нравственное богатство народа наглядно исчисляется
памятниками деяний на общее благо, памятями деятелей, внесших наибольшее количество
добра в свое общество. С этими памятниками и памятями срастается нравственное
чувство народа; они -его питательная почва; в них его корни; оторвите его от
них - оно завянет, как скошенная трава. Они питают не народное самомнение, а
мысль об ответственности потомков перед великими предками, ибо нравственное
чувство есть чувство долга. Творя память Преподобного Сергия, мы проверяем самих
себя, пересматриваем свой нравственный запас, завещанный нам великими строителями
нашего нравственного порядка, обновляем его, пополняя произведенные в нем траты.
Ворота Лавры Преподобного