Ольга Арефьева. Заповедник бумажного тигра. Интересности. Михаил Ардов

Книгу привожу с большими сокращениями. Фактически, это большой набор цитат, хотя
сократила я не более, чем вполовину.. Сама книга замечательна, советую прочитать
полный вариант.

Михаил Ардов
http://www.krotov.org/library/a/ard_mel.html

МЕЛОЧИ АРХИ... ПРОТО... И ПРОСТО ИЕРЕЙСКОЙ ЖИЗНИ

Ардов М. Мелочи архи..., прото... и просто иерейской жизни. 2-е изд. М., 1998.
Тираж 300 экз. 
//3// 
Предисловие к первому изданию 
Я испытываю глубокую признательность многочисленным моим друзьям — и клирикам,
и мирянам, без их помощи и поддержки я бы не смог завершить этот труд. Но — увы!
— донеслись уже и голоса осуждения, меня обвиняют в поношении Церкви и священства.
Впрочем, тут меня утешает и отчасти оправдывает то обстоятельство, что и сам
Лесков отнюдь не избежал нападок со стороны лиц, "не распознающих благочестия
от святошества". Ханжество старо, как мир, и я, например, убежден, что еще в
четвертом веке были люди, которые точно так же осуждали Святителя Иоанна Златоуста,
ибо он перечислял пороки современных ему клириков.
В ответ своим критикам я дерзаю повторить слова из письма Н.С.Лескова к И.С.Аксакову:
"Я никогда не осмеивал сана духовного, но я рисовал его носителей здраво и реально,
и в этом не числю за собою вины". 
Свято-Троицкой церкви
села Низкого
смиренный настоятель
священник Михаил Ардов
2 ноября 1990 г.
 //5// 

Век минувший

Благословясь, начну повествование. И начну его с тех курьезных историй, которые,
по крайней мере в части своей, могли бы быть записаны Н.С.Лесковым и составить
дополнение к "Мелочам архиерейской жизни" или к "Заметкам неизвестного". 

А вот подлинный анекдот восемнадцатого века. 
На Страстной неделе некий проповедник оговорился и сказал, что Иуда продал Христа
не за 30 сребреников, а за 40... 
Стоящий в народе купец наклонился к своему приятелю и тихонько промолвил: 
— Это, стало быть, по нынешнему курсу... 

Один из самых известных русских архиереев XVIII века Митрополит Московский Платон
(Левшин) был превосходным проповедником, отличался находчивостьюи остроумием.
В частности, весьма замечательны некоторые его диалоги с Дидро, который в свое
время посетил Россию. 
— Бога нет, — сказал архиерею француз. 
— Это не вы первый говорите, — отвечал Владыка Платон. — Это мы из Псалтири знаем:
"Рече безумен в сердце своем: несть Бог..." (Пс. 52). 

Кажется, в прошлом веке возник такой забавный анекдот. Некоего протопопа попросили
за весьма приличное вознаграждение произнести надгробное слово по умершей богатой
купчихе. Он, однако же, решил не затруднять себя сочинительством, а взял известное
"Слово на погребение Петра Великого" Преосвященного Феофана (Прокоповича) и прочитал
его, заменяя всюду мужской род на женский. 
— Что се есть? — возгласил батюшка. — До чего мы дожили, о россияне? Что видим?
Что делаем? Феклу Карповну Кособрюхову погребаем!.. Не мечтание ли се? Не сонное
ли нам приведение? О, как истинная печаль! О, как известное нам злоключение!..

Поначалу слушатели были довольны, пока протопоп говорил о величии и достоинствах
покойной купчихи, о том, как она заботилась о просвещении... Однако же под конец
речи родственники его чуть не побили, когда он между прочим сказал, будто "покойница
была весьма проста нравом и, будучи в Голландии, делила ложе с простыми матросами".

(Надо сказать, в подлинном "Слове" Преосвященного Феофана такой фразы нет, но
все же показательно, что в церковной среде подобный анекдот появился.) 

Однажды Святитель приехал в Новоспасское село и, войдя в храм, стал рассматривать
старинные иконы. Приложившись к одной из них, т.е. поцеловав ее, он заметил:

— Как жаль, что лик потускнел, совсем его не видно... 
Присутствовавший при сем известный шутник профессор И.М.Снегирев сказал: 
— Это, Владыко, от наших нечестивых устен. 
— И скверного, нечистейшего языка, — тут же добавил Митрополит Филарет. 
(Оба они процитировали молитву Св. Иоанна Златоустого, № 2 в последовании ко
Святому Причащению.) 

Аристократ и богатый помещик Ш. пригласил погостить в свое имение самарского
губернатора. Когда он объявил о прибытии важного гостя местному священнику, тот
пришел в большое волнение. Посреди церкви разостлали ковер и поставили кресло
для сановника. //17// 
А во время самого богослужения батюшка делал такие возгласы: 
— Мир всем! — и прибавлял почтительно тоном ниже: — И Вашему Высокопревосходительству!..


Мой родной дед А.А.Ольшевский в начале века обучался в гимназии города Владимира.
Он вспоминал, как на уроках Закона Божьего преподаватель, священник, разъяснял
своим ученикам одно из прошений ектеньи: 
"Христианския кончины живота нашего безболезнены, непостыдны, мирны, и добраго
ответа на Страшном Судищи Христове просим". 
Батюшка, по-владимирски "окая", говорил: 
— Какая бывает постыдная кончина? Например, в г... утонул. 

Тут в памяти всплывает и такое. Некий батюшка приходит домой в сильном расстройстве
и говорит жене: 
— Матушка, меня сегодня в церкви диакон побил... 
— Это каким же образом?! 
— Да не образом, дура, а подсвечником! 

Окончить эту, первую главку моего повествования, пожалуй, стоит нижеследующим
курьезом. После отречения Государя Императора Правительствующий Синод разослал
по епархиям распоряжение о том, что теперь на ектеньях и возглашениях следует
поминать не монарха, а "благочестивое временное правительство". По окончании
же литургии и в иных случаях предлагалось воспевать и такое несообразное к Богу
прошение: 
— Временному правительству — многая лета! 

 
"Тихоновцы" и "обнагленцы"

"Тихоновцы" — так, по имени великого Российского Первосвятителя, называли православных
их гонители и недруги. Полагаю, в свое время слово это — "тихоновцы" — произносилось
то с ненавистью, а то и с высокомерием. Но зато можно с уверенностью сказать:
сами истинные чада Церкви в этом прозвище ничего зазорного для себя не чувствовали.

 
Некоторые священники и диаконы подобно о. В. Свенцицкому открыто отказывались
поминать "власти", а более осторожные клирики прибегали к нижеследующему наивному
приему. 
Вместо того, чтобы произносить на ектенье "О богохранимой стране нашей и о властех
ея, Господу помолимся", они говорили так: "О богохранимой стране нашей и областех
ея"... 
На слух разницу уловить было трудно. 

Даже в мое время многие помнили публичные диспуты "митрополита" "живой церкви"
Введенского с наркомпросом А.В.Луначарским. Рассказывали, что за кулисами они
вместе пили чай и дружески беседовали. Оба были весьма находчивы и остроумны.
Один из диспутов, например, имел такое окончание. Введенский сказал: 
— Так как ни мне не удалось убедить Анатолия Васильевича в божественном происхождении
мира и человека, ни ему убедить меня в правоте материалистической теории, и мы
оба остались при своем мнении, будем считать так: меня создал Бог, а Анатолий
Васильевич произошел от обезьяны. 
Луначарский отвечал на это: 
— Я согласен. Но взгляните на меня и представьте себе обезьяну... Вы увидите
явный прогресс... А что такое этот человек в сравнении с Богом?.. 

Естественно, наркомпрос не мог быть постоянным партнером Введенского на модных
в те времена диспутах, и с ним часто выступали другие деятели. Мне рассказывали
об одном таком случае, который окончился весьма драматически. (Факт подтверждала
покойная дочь "первоиерарха".) Было это, если не ошибаюсь, где-то в Средней Азии.
Там оппонентом Введенского выступал местный партийный работник, как видно, не
семи пядей во лбу. К концу диспута он был совершенно разбит своим эрудированным
и красноречивым партнером и тогда в отчаянье возгласил: 
— Пусть он говорит, что Бог есть... А я жил без Бога, живу без Бога и еще проживу
сто лет... 
С этими словами он замертво свалился с трибуны — разрыв сердца... 
Невозможно вообразить, что тут произошло в зале и что началось во всем городе...
Введенского во всяком случае оттуда выслали через несколько часов. 

В масштабах каждой епархии гигантской фигурой был уполномоченный совета по делам
религий. От его характера и настроений часто зависела чуть ли не вся епархиальная
жизнь. При сравнительно слабом архиерее уполномоченный мог едва ли не полностью
управлять делами епархии. 
Мой первый благочинный, настоятель Вознесенского храма в городке Данилове о.
В.С. любил повторять такую незамысловатую шутку: 
— Упал намоченный... //56// 

И еще несколько слов о совете по делам религий. В свое время Е. наблюдал интересную
закономерность. Первым председателем этого совета был человек по фамилии Карпов.
В его время в магазинах еще было достаточно продовольствия, встречалась и рыба,
в частности карпы. Затем карпы из продажи исчезли, но оставались в продаже куры.
Тогда Карпова сняли и назначили на это место Куроедова... По прошествии времени
куры также исчезли из магазинов. Тогда сняли и Куроедова. И поскольку еще кое-какая
еда в продаже оставалась, назначили Харчева. И вот уже недавно снимают Харчева
— в магазинах совсем беда... Е. терялся в догадках: кто будет следующий председатель?
Нитратов? А, может, Нитритов?.. Однако действительность зачастую превосходит
всякий вымысел: новым председателем совета по делам религий стал — Христораднов.


По прямому распоряжению властей печально известный архиерейский собор 1961 года
запретил священнослужителям возглавлять приходы и перевел их на положение "наемников".
Вот тогда-то на первый план выдвинулась фигура старосты — "председателя исполнительного
органа". Особенно явно это положение проявлялось в больших городских приходах.
В Москве, например, весьма многие из старост вполне уподоблялись Иуде — воры
и осведомители. (Я, помнится, знавал одного такого, на приходе его так и называли
"Иуда". Был он пьяницей, а также отличался тем, что своих сотрудников "шутливо"
благословлял кукишем.) 
Власти иногда совершенно игнорировали принцип выборности — староста назначался
в райисполкоме, а членов т.н. "двадцатки", которые по уставу должны его выбирать,
лишь уведомляли о том, что у них теперь новый "председатель". Зачастую это были
люди вовсе и не церковные. 
Мне вспоминается рассказ о таком старосте. Этот человек старался вообще не иметь
никакого общения со священнослужителями своего храма, он лишь выдавал им зарплату.
Однако же с тамошним диаконом у него образовались более близкие отношения. И
вот староста решился задать ему вопрос. 
— Вот, я вижу, по праздникам вы что-то такое кладете посреди храма, а потом это
все верующие целуют... Что же это там такое лежит? 
Диакон совершенно серьезно ответил ему: 
— Это — наш финансовый отчет. 
Староста очень удивился, но поверил... 
(По праздникам верующие целуют Евангелие или икону.) 

И тут мне вспоминаются замечательные слова покойного епископа Николая (Чуфаровского),
который говорил: 
— Нам не страшна антирелигиозная пропаганда и даже преследования. Это — горячий
утюг, который выжигает вшей из ризы Христовой. 

 ...Затем наступило время сострадать вьетнамцам. 
Даже в патриарших посланиях на День Святой Пасхи по крайней мере два абзаца были
посвящены осуждению "американских агрессоров". (Е. называл такие послания "Аще
кто вьетнамолюбив..." Это была косвенная ссылка на знаменитейшее пасхальное слово
Святителя Иоанна Златоустого, оно начинается словами — "Аще кто боголюбив"...)


Затем мы громогласно сочувствовали чилийцам (жертвам генерала Пиночета), католическому
меньшинству в Северной Ирландии, чернокожим в ЮАР и т.д. и т.п. 
В конце концов, Е. предложил произвести переименования: Патриарха впредь официально
называть "Архипатриот", а Синод — "Митрополитотдел". 

В пасхальную ночь в некоторых московских храмах бывает множество специально приглашенных
лиц. Особенно много в патриаршем соборе — дипкорпус, иностранцы, любопытствующие
советские начальники, разного рода знаменитости. Е. в свое время предложил на
пасхальной литургии по этому случаю изменять чинопоследование и вместо того,
чтобы возглашать "Оглашенные изыдите" (т.е. желающие принять крещение), говорить
так: 
— Приглашенные, изыдите, приглашенные изыдите! Да никто от приглашенных, елицы
вернии паки и паки Господу помолимся! 

Помнится, как-то в Ярославле 9 мая к тамошнему Вечному огню пришла депутация
духовенства во главе с Митрополитом Иоанном. Постояли. Помолчали. Полюбовались
языками пламени. 
— Нет, — вполголоса проговорил отец И.М., — это еще не вечный огонь... 
Реплика имела успех. Е. тогда же сочинил заметку для церковной печати: 
"9 мая Святейший Патриарх в сопровождении постоянных членов Священного Синода
посетил могилу Неизвестного солдата у Кремлевской стены. Иерархи в скорбном молчании
созерцали Вечный огонь, уготованный сатане и аггелом его". 

В редакции одного советского журнала возникло недоумение. Им надо было написать
письмо епископу, и они не знали, как к нему обратиться. "Ваше Преосвященство"
— казалось им неуместным, поскольку люди они были неверующие... Тогда спросили
совета у Е. Тот сказал: 
— Пишите просто: "Глубокоувожаемый епископ..." Или даже так: "Клобукоуважаемый
епископ..." 

В те же восьмидесятые произошло и такое событие. В дальневосточном городе Комсомольске-на-Амуре
был построен и открыт православный храм. (Как видно, местные власти решили таким
образом положить предел распространению сектантства.) Е. сказал: 
— Это весьма отрадный факт. Остается только мечтать, чтобы там была учреждена
архиерейская кафедра и у нас бы появился епископ — Комсомольский и Амурский.


В свое время возникли, да и теперь еще продолжаются споры о том, следует ли перевести
богослужение со славянского языка на русский. Один из противников перевода так
сформулировал самую суть проблемы: 
— А как этот перевод осуществить? "Отверзу уста моя и наполнятся духа..." Значит,
придется петь так: "Открою рот и наполнится воздухом"? 

Много лет тому назад в Ярославле произошла такая забавная история. Некий чудаковатый
батюшка пошел в день выборов отдать свой голос. Он был в облачении и при нем
был прислужник в стихаре. 
 Прежде чем получить бюллетень, батюшка окропил урну и все вокруг святой водой.

Члены избирательной комиссии буквально зашлись от гнева: 
— Вы нам тут все осквернили! 
(Реплика, не оставляющая никаких сомнений в том, что выборы в те времена были
отнюдь не формальностью, а носили ритуальный, идолослужебный характер.) 
Священника этого немедленно вызвали к уполномоченному, и он навсегда был лишен
регистрации. Когда я служил в Ярославской епархии, я его видел — места ему так
и не дали, и он кормился тем, что нелегально крестил детей в частных домах. 

А вы обращали когда-нибудь внимание на самую конструкцию слова "комсомолец"?
Мы все к нему настолько привыкли, что не задумываемся об этом... Но мне известен
случай, как маленькая девочка из христианской семьи спросила свою маму: 
— А комсомольцы — кому они молятся? 

Директор школы в большом украинском селе узнал, что некий житель не только сам
посещает храм, но и водит туда своих детей. Он пригласил верующего к себе в кабинет
для доверительного разговора. 
— Что же это получается? — начал директор. — Все у нас плывут по течению, а вы
один — против течения? 
— А по течению только мусор плывет, — отвечал христианин. 
На том разговор и кончился. 

Мне известны и более курьезные свидетельства совершенной отчужденности советского
общества от Церкви. Некий батюшка служил в Московской епархии, где-то недалеко
от города Клина. Ему предстояло очередное награждение, его должны были возвести
в протоиерейский сан. Незадолго до Пасхи ему принесли телеграмму из епархиального
управления. На бланке, который священнику вручил почтальон, было напечатано буквально
следующее: 
"Вам надлежит прибыть для возведения в сан 
п р о т и в е в р е я". 

У наших бюрократов, да и вообще у всех "советских людей" было о нас, клириках,
вполне устойчивое мнение: это или жулик, или ненормальный. В этой связи мне вспоминается
разговор между московским уполномоченным Плехановым и отцом А.Б., который до
семинарии был генетиком, кандидатом биологических наук. Выдавая ему справку о
регистрации, Плеханов глядел на него с изумлением и сказал: 
— Как же так? Вы — кандидат наук, генетик, и вдруг становитесь служителем Церкви?

На это отец А. отвечал: 
— А вы разве никогда не слышали, что основатель генетики был священником и даже
настоятелем монастыря? 
(Он имел в виду Г.И.Менделя.) 


Старостиха Горинской церкви, после того, как мы с ней познакомились ближе и она
прониклась ко мне доверием, передала отзыв обо мне секретаря Даниловского исполкома.
(По общему положению церковными делами занимались в районных советах именно секретари.)
Так вот даниловский секретарь, фамилия его, помнится, была Орлов, изучив мои
бумаги и автобиографию, взглянул на старосту и произнес: 
— Советский человек... До чего дошел... 

В пятидесятых годах в Троице-Сергиевой лавре на балюстраде Трапезного храма стоял
лоток, с которого продавали иконки. В те времена они были особенно непривлекательны
— бумажки, наклеенные на картон, сами изображения весьма примитивны, да к тому
же безвкусно раскрашены. Торговал ими иеромонах, один из братии монастыря. Как-то
к нему подошло несколько простых деревенских женщин. Одна из них сказала: 
— Батюшка, что же у тебя иконки-то какие плохонькие? Ты бы нам хороших продал,
деревянных, старых... 
Иеромонах ей отвечал: 
— Какие вы молитвенники — такие вам и иконы. 
Ответ этот поражает меня своею простотою и глубиною. 
Какие мы молитвенники — такие нам и священники... Какие мы молитвенники — такие
нам и архиереи. Священнослужители не опускаются с небес на землю, а берутся из
самого народа. А народ наш в подавляющем своем большинстве вполне советский —
то есть трусливый, безответный, заискивающий перед власть имущии. И я не только
не склонен осуждать теперешних клириков и иерархов, я наоборот удивляюсь, что
при том, в каких условиях существовала и существует Церковь в этой стране, среди
духовенства столь высок процент людей весьма достойных и разумных. 

Эх, да что там! Как говорила мне старая псаломщица: 
— Что нам попов судить? На то есть черти! 

Однако же переменим тональность. Начнем с профессионального "поповского" анекдота.
(Тут необходимо для несведущих сделать предварительное замечание. Священнослужитель
перед совершением Божественной литургии обязан трезвиться, вычитать молитвенное
правило и ничего — даже воды — не вкушать после полуночи.) Так вот был на каком-то
приходе престольный праздник, и по этому случаю туда съехались несколько батюшек.
Они соборне отслужили всенощную и сели ужинать в доме настоятеля. Разговоры,
обильные возлияния... Опомнились сотрапезники далеко за полночь... 
— Что же мы натворили? — воскликнул кто-то. — Ведь уже второй час, а мы все едим
и пьем... Кто же завтра будет литургию служить? 
— А вот отец Василий, — отвечают ему, — он у нас с десяти вечера лежит под столом,
ничего не ест и не пьет... 

Одна из непременнейших и важнейших обязанностей любого священника — проповедь.
Среди интеллигенции долгие годы был очень популярен покойный настоятель Никольского
храма "в Кузнецах" отец Всеволод Шпиллер. Бывало, образованные дамы смотрят ему
в рот, а бедные замоскворецкие старушки не могут понять ни одного слова. Стоит
отец протоиерей на амвоне и произносит, слегка грассируя: 
— Эссенсуальная сущность бытия... 

Покойный протоидакон Александр Пижицкий рассказывал мне, что в Ростове-на-Дону
он знавал священника, который проповедовал примерно так. Он выходил на амвон
и начинал: 
— Братья и сестры... 
(В это время на глаза его навертывались слезы.) 
— Сегодня мы празднуем Введение Пресвятой Девы Марии во храм... 
(Тут уже слезы текли по его щекам.) 
— Пресвятая Дева... ее праведные родители... 
В этот момент его начинали душить рыдания, и он не мог уже произнести ни одного
слова... Но, глядя на батюшку, начинали плакать присутствующие в храме... Так
продолжалось еще некоторое время, и, наконец, батюшка, плачущий, удалялся в Алтарь.

И прихожане в один голос утверждали, что лучше этого священника не проповедует
никто. 

И еще о слезах на проповеди — история, напоминающая анекдот. Батюшка проповедует,
а вся паства от умиления плачет. Некто, случайно вошедший в храм, видит, что
одна старушка стоит с сухими глазами. Он спрашивает: 
— А ты почему не плачешь? 
— А я не из этого прихода. 

И все же кое-где звучит с амвона и живое слово проповеди. Иной раз еще как звучит!
Вот мне пересказывали речь одного из московских священников, который обращался
к своей пастве в день поминовения усопших. 
— Добрая половина ваших покойников — все эти ваши пьяницы — сидят в Преисподней...
Вы пришли сегодня помолиться за них... Это хорошо, это неплохо... Это как вот
если кто-то в тюрьме сидит, и вдруг приходит письмо из дома... Срок твой оно
не сокращает, а все-таки приятно — помнят о тебе... 

В заключение — еще один церковный анекдот. 
Батюшка выходит на амвон и начинает проповедь: 
— Братия и сестры! Жизнь наша... 
В это время он сует руку в карман подрясника, чтобы достать приготовленный текст
своего поучения... 
— Жизнь наша..., — машинально повторяет проповедник, но не находит своей шпаргалки.

— Жизнь наша..., — опять произносит он, судорожно проверяя все свои карманы,
— Жизнь наша... 
Но текста нет нигде, и проповедник, махнув рукой, произносит: 
— В старых штанах осталась... 
С этими словами он удаляется с амвона. 

Во времена недавние, когда на приходах, в особенности на городских, верховодили
не священники, а старосты, произошел такой случай. Владимирскому преосвященному
донесли, что молодой еще совсем иерей, у которого, естественно, не было никаких
наград, служит в митре. (А надо сказать, что он был назначен настоятелем в храм
большого города.) Владыка вызвал этого батюшку и говорит: 
— Правда, что ты в митре служишь? 
— Служу, Владыка... Только я не виноват... Это — староста... 
— А при чем тут твоя староста? 
— А она мне так говорит: " Я ваших этих делов не знаю... Я только одно знаю:
у меня тут все в митрах служили, так и ты у меня в митре служить будешь!.." 
И архиерей только рукой махнул... 

Еще будучи мирянином, я иногда задавался вопросом: что такое упоминаемый в молитвах
грех "мшелоимства"?.. Мне уже тогда казалось, что это должно иметь ко мне какое-то
отношение. Так оно и вышло, ибо мшелоимство — страсть к дорогим изящным вещам,
у монахов — держание в келье ненужных в обиходе предметов. 
Весьма забавно переделал это слово покойный ныне отец Г.К., в свое время он был
секретарем Митрополита Ярославского Иоанна: "мышеловимство". (От выражения "ловить
мышей".) 
По своей должности о. Г. частенько сопровождал архиерея при посещении храмов
епархии, и если видел какую-нибудь старинную утварь или ценную икону, выпрашивал
их у настоятеля. Вот это и было его — "мышеловимство". 

Что же касается "бестактного вопроса" о доходах священнослужителя, то мне вспоминается
примечательный диалог, который произошел в Париже между отцом Борисом Старком
и Митрополитом Евлогием (Георгиевским). После посвящения он послал о. Бориса
настоятельствовать в небольшую эмигрантскую общину. При первой же встрече Владыка
спросил батюшку: 
— Ну, как приход? 
— Это — не приход, — отвечал отец Борис, — это — сплошной расход... 

В семидесятые годы в одном московском храме были нестроения, и клирикам то и
делоприходилось торговаться со старостой и казначеем, чтобы получать приличное
вознаграждение. Однажды некий батюшка, разгоряченный разговором на эту тему,
вошел в Алтарь и с возмущением обратился к прочим клирикам: 
— О чем они думают? Что, я им ради Христа тут служить буду? 

Существует мнение Святого Иоанна Кронштадтского, который утверждал: деньги, предлагаемые
священнику за требу, следует брать непременно. Я и на собственном опыте убедился
в правоте этого суждения. Сколько раз я пытался отказаться от платы, которую
мне давала какая-нибудь нищая больная старуха в грязной нетопленой избе... И
пенсия-то у нее была от силы рублей тридцать... А деньги брать приходилось, ибо
она рассуждает так: раз платы не берет, значит, не за что... Значит, или таинство
недействительно, или обряд совершен небрежно... И приходится брать эту скомканную,
замусоленную трешку... 

Богослужение в Православной Церкви бывает общественное и частное. Общественное
— круг суточных служб, которые отправляются в монастырях и храмах, это — полуночница,
утреня, часы, литургя, вечерня... А частное (в просторечии требы) — крестины,
браковенчание, отпевание покойников, молебны, панихиды, соборование и причащение
больных на дому. Именно требы всегда были и остаются основным источником существования
духовенства. А посему следующие главки моего повествования будут посвящены богослужению
частному. 

Для меня и для многих единомысленных со мною священников самая неприятная, самая
тягостная треба — крестины. В нашей Церкви сложилось положение, при котором мы
почти всегда вынуждены крестить младенцев у неверующих родителей и при таких
же воспреемниках. И переменить это в ближайшем будущем будет чрезвычайно трудно,
почти невозможно.

Я сам пытался и пытаюсь заниматься катехизацией, но из этого практически никогда
ничего не выходит. Люди, приходящие в храм с одной единственной целью — окрестить
своего младенца, не понимают, по существу не слышат слов священника о важности
этого таинства, об ответственности, которую оно налагает на крещаемого и воспреемников.
Не следует забывать, что люди — советские, у них совершенно определенное понятие
о некоторых своих правах: они сюда пришли, готовы заплатить (или уже заплатили
деньги), а потому священник обязан их "обслужить".
Ты им говоришь: — Ведь вы сами не верите в Бога, зачем же вы хотите крестить
ребенка?
Они отвечают: — Как же, мы — русские. Надо крестить.
Или еще лучше — вторят персонажам Лескова:
— Мы все крещеной веры.
По поводу этого распространенного ответа мой приятель священник сделал тонкое
замечание:
— Вдумайтесь, они говорят о себе совершенно точно: крещеная вера. То есть они
верят в некую мистическую силу Таинства Крещения. Они никогда не скажут: Христова
вера, поскольку о Христе они ничего не ведают и в Него не верят.

Действительно, Таинство Крещения — увы! — окружено суевериями. Широко распространено
такое мнение: крещеный младенец болеть не будет, а некрещеный непременно будет.
А еще и такое я неоднократно слышал от старых женщин:
— Я некрещеного и на руки ни за что не возьму.

Как-то раз подошел ко мне молодой человек и попросил окрестить сына. Я говорю:
— Зачем тебе его крестить. Ты же в Бога не веришь...
Он отвечал совершенно честно: — У моей жены бабушка говорит: "Я с некрещеным
сидеть не буду". А мы с женой оба работаем... Вы уж помогите нам, пожалуйста...

Надо сказать, я до этой минуты так и не могу с определенностью решить для себя
вопрос — следует ли категорически отказывать в Крещении детям неверующих родителей...
Один архиерей, с которым я поделился своими сомнениями, сказал, что отказывать
не следует, и прибавил:
— За крещеных Церковь молится.

В маленьких сельских храмах можно заниматься катехизацией. Я, например, взрослых
крещу не иначе, как если они хотя бы по бумажке читают Символ веры...

Но вот несколько лет назад я попал на многоштатный городской приход. Там все
это дело поставлено на поток — крестины оформляют за ящиком. И вот ты входишь
в комнату, где совершается Таинство, и видишь перед собою целую толпу людей,
которые уже заплатили деньги и теперь ждут, чтобы их "обслужили". И почти все
они — нецерковные, стоят даже семидесятилетние старухи, которые лба не умею перекрестить.
Обстановка жуткая — помещение тесное, дети плачут, духота... Ты едва успеваешь
перекинуться несколькими словами со взрослыми крещаемыми, а уж до воспреемников
и младенцев дело не доходит.

Подходишь к взрослому парню.
— Ты чего вздумал креститься?
Он не знает, что сказать.
Тут вступает в разговор тот, кто его сюда привел:
— А как же? Он ведь русский...
— Для Церкви это не имеет значения, — говорю я. — Для того, чтобы
креститься, надо верить в Бога. Ты в Бога веришь?
По большей части отвечают:
— Верю.
Иногда услышишь и такое:
— В чего-нито верю...
Иногда на вопрос о вере в Бога сам желающий креститься вообще не отвечает.
Тогда опять-таки вступает в разговор родственник:
— Он верит, верит...
— Так, — говорю я, — а в какого же Бога ты веришь?
Опять недоуменное молчание.
Я ставлю вопрос иначе:
— Как Имя Того Бога, в Которого ты веришь?
И тут многие говорят:
— Иисус Христос.
(Но так отвечают вовсе не все. Иногда слышишь — "Илья-пророк" или "Святой Николай".
А одна девушка на вопрос о том, как зовут Бога, простодушно сказала мне: "Батюшка".)
Довольно часто на вопрос — отчего ты решила креститься? — можно услышать: — Я
замуж выхожу.(Это означает, что родственники жениха не позволяют ему жениться
на некрещеной.)

Пришла ко мне в храм молодая женщина.
— Батюшка, у меня мама умирает. Рак у нее. Но мы бы хотели
похоронить ее по-человечески... А она у нас некрещеная...
— В таком случае, — говорю, — ее надо немедленно крестить.
— А нельзя ее просто побрызгать святой водой?
— Нет, нельзя. Над нею надо совершить Таинство Крещения.
— А как же мы ей скажем?.. Мы ей боимся сказать... Она не знает,
что у нее рак...
— Да вы ей не говорите о смерти. Вы ее спросите, не хочет ли она
креститься?.. Может быть, после этого ей лучше будет...
— А если она некрещеная, в Церковь ее приносить нельзя?
Тут уже я не выдержал.
— Жить по-человечески, по-христиански — вы не хотите. Умирать по- христиански,
по-человечески — не хотите! А хоронить своих покойников хотите по-христиански!
Тут следует добавить, что в тот раз все совершилось как нельзя лучше. Я пошел
домой, наставил, как мог, умирающую, она вполне сознательно крестилась и тут
же приобщилась Святых Христовых Тайн.

Весьма любопытные истории случаются при крещении маленьких цыганят. (Тут надобно
заметить, что цыгане в массе своей отличаются отнюдь не религиозностью, а сильнейшими
суевериями.) Зимним морозным днем в храм явилось несколько цыган с целью окрестить
ребятишек. Начались приготовления к таинству, и по случаю сильных холодов в купель
влили подогретую воду — дабы не простудить детей. В этот момент к священнику
приблизился старый цыган, он бесцеремонно сунул в сосуд свою руку и решительно
сказал:
— Ты, батя, мне цыганят не порти. Крести их в холодной воде — крепче будут!

В одну из церквей пришла толпа цыган, желающих окрестить младенца. Треба была
оформлена официально, и они заплатили деньги за крещение одного ребенка. Затем
вся компания выстроилась перед купелью, и не успел священник приступить к чинопоследованию,
как началось то, что можно было бы наименовать "чудесным умножением младенцев".
Цыгане стали переговариваться:
— А Васька-то где?.. А Наташка?.. А Ванюшка?..
И тут из-под пестрых юбок и еще нивесть из каких мест стали появляться многочисленные
"Васьки" и "Наташки", так что вместо одного ребенка священнику пришлось окрестить
едва ли не дюжину цыганят.

Вот рассказ моего знакомого батюшки:
— К нам в церковь принесли крестить пять или шесть цыганских младенцев. Но только
я начал совершать таинство, дети стали плакать, да так громко, что я не слышал
собственного голоса... И вдруг я заметил, что взрослые все время щиплют ребятишек,
а те орут благим матом. Тогда я оторвался от требника и говорю цыганам: "Что
вы делаете? Зачем же вы мучаете своих детей?" Они мне отвечают: "Ты, батя, свою
Библию читай, а в наши цыганские дела не вмешивайся..." Но я им сказал: "Пока
не перестанете щипать детей, я продолжать крестины не буду". Спрашиваю: "Для
чего вы это делаете?" Они мне говорят: "А у нас поверье такое: чем больше они
сейчас будут плакать, тем меньше слез прольют в дальнейшей жизни — после крестин".
В конце концов цыгане меня послушались и щипать малюток перестали, но те все
равно плакали до самого окончания требы...

И еще одна характерная история. Некоему священнику довелось крестить целую группу
цыганских ребятишек. Таинство было совершено, детей одели, и цыгане стали покидать
храм... Но тут батюшка вдруг заметил, что с аналоя, стоящего возле купели, исчез
напрестольный крест.
— Стойте, стойте! — закричал священник. — Верните крест!
— Какой крест? — послышались возгласы. — Не видали мы никакого креста! И все
цыгане поспешили к выходу. Но батюшка оказался весьма находчивым. Он тотчас же
схватил за руку одного из только что окрещенных детей, подвел его к купели и
объявил:
— Если вы мне сейчас же не вернете крест, я буду вашего цыганенка "раскрещивать"!..
И он сделал вид, будто собирается начать некое священнодействие...
Одна из цыганок тут же подбежала к купели и выложила на аналой похищенный было
крест. (Для несведущих надлежит сделать примечание. Таинство крещения совершается
над человеком один раз в жизни и никоим образом не может быть изглажено. Так
что угроза находчивого священника была абсолютно нереальной, но, как видим, возымела
действие на невежественных святотатцев.)

Теперь я хочу вернуться к недавнему времени, когда власти пытались пресекать
крещения, во всяком случае снизить их число до минимума. Неразумная эта политика
целей своих отнюдь не достигала, ибо те, кто боялся неприятных последствий, все
же находили какой-то выход, и почти всем удавалось крестить своих младенцев нелегально.
Кто-то с этой целью отправлялся на дальний деревенский приход, где контроль властей
практически отсутствовал, а кто-то приглашал батюшку к себе домой. Эта практика
в больших городах была весьма распространена. В Ярославле я знавал по крайней
мере двух священников, которые в штате не состояли, но тем не менее безбедно
существовали именно за счет "нелегальных" крестин. На профессиональном поповском
жаргоне такие требы назывались "шабашками".

Вот отрывок из монолога такого "шабашника" (записано дословно). Этот священник
стоял в коридоре Тамбовского, как помнится, епархиального управления и с жаром
рассказывал своим собратьям:
— ...а тут староста ведет мне еще целый батальон крестить и говорит: "Батюшка,
все деньги ваши..." Ну, я давай их макать!

Надо сразу признаться, что в практике современной исповеди "многословие" явление
сравнительно редкое, по большей части из теперешних верующих каждое слово приходится
вытаскивать. (Исключение составляют образованные женщины, эти уж действительно
вещают "паче ума и естества".)

Для начала старинный церковный анекдот.

Батюшка исповедует. Неподалеку от него стоит несколько женщин и один мужчина.

Подходит очередная исповедница.
Священник спрашивает:
— Как ваше имя?
— Катерина.
— Е-катерина, — поправляет священник.
Следующая к нему приближается.
— Имя?
— Лизавета.
— Е-лизавета, — говорит священник.
Подходит мужчина.
— Как ваше имя?
— Е-тит.

Вот самый распространенный вариант начала исповеди.
Подходит к священнику женщина, улыбается во весь рот.
— Батюшка, всеми грехами грешна...
— Ну, а чего же ты улыбаешься? Ведь плакать надо...
(Один священник на подобное заявление о "всех грехах" отвечал так:
— А вот я тебе сейчас все какие только есть епитимьи назначу!)

Еще одна подходит. Начинает:
— Живу одна. Абортов не делала, душ не губила, не воровала...
Перебиваю:
— Ты мне рассказывай не о том, чего ты не делала, а о том, что ты делала...
— А что я делала?
— Сплетничала, ругалась, осуждала...
— Ну, не без этого...

Часто вместо грехов начинают перечислять болезни.
— Вот у меня операция была... Ногу я ломала...
— Подожди, — говорю, — ты мне про грехи рассказывай... Может быть, у тебя на
душе есть что-нибудь особенное?..
— Вот, батюшка, живот у меня внизу очень болит... Там, наверно, у меня что-нибудь
особенное...

Подходит. Улыбается и молчит.
Я говорю:
— Ну, что ты улыбаешься?
Она:
— Я — такая...

Подходит мужчина.
Спрашиваю:
— Вы в Бога верите?
— Верю. Конечно, верю. Ну, не так, конечно верю... Некоторые верят, ну, прям
взахлеб...

Иногда выясняется поразительное невежество.
Некий батюшка во время исповеди почувствовал, что прихожанка о христианстве имеет
самое смутное понятие. Тогда он указал ей на лежащий на аналое Крест.
— Вот посмотри сюда. Кто здесь распят?
— Я, — отвечает, — батюшка, без очков. Не вижу...

Приходит на вид очень бойкая.
— Как зовут? — спрашиваю
— Святая великомученица Евдокия.
— Что?! Какая же ты — великомученица?
— Я, батюшка, всегда так про себя говорю: святая великомученица Евдокия...

Весьма трудно исповедовать современных детей — за редчайшими исключениями. 
— Ты ни с кем не ссорился?
— Нет.
— Ты никого не обидел?
— Нет.
— И тебя никто не обидел?
— Нет.
— Ну, может быть, у тебя какая-нибудь неприятность была?
— Лягушку видел...

Батюшка в храме объявил:
— Завтра будет молебен с акафистом.
(Об акафистах речь пойдет ниже.)
А старушка греческого слова не восприняла, а поняла на свой лад:
— Завтра будет молебен закатистый.

Кроме молебнов общих нам приходится служить и, так сказать, отдельные. В честь
какого-нибудь праздника, благодарственные, об исцелении болящих...
Известный в свое время священник О.Р. рассказывал о таком
поразительном случае из своей практики. К нему подошла женщина и попросила отслужить
молебен о здравии Василия. Батюшка облачился и приступил к священнодействию.
Во время молебна женщина эта плакала горькими слезами и с таким
отчаяньем, что священник был весьма тронут ее горем. Когда служба отошла, он
участливо спросил:
— Кто же этот Василий? Сын он тебе или муж?
— Да какой там муж... Кот это, кот мой, батюшка...
— Как так — кот? — священник опешил.
— Да так... Кот мой любимый, Васька у меня пропал... Вторую неделю его нет...
А мне тут и посоветовали: сходи в церковь, отслужи молебен о здравии...
Отец О. сделал ей строгое внушение и удалился в Алтарь.
Но история эта имела продолжение. На другой же день женщина эта появилась в храме
и бросилась к о. О.
— Батюшка!.. Батюшка!.. Не знаю, как тебя и благодарить... Кот-то мой, Васька,
вернулся... Я вчера из церкви прихожу, а уж он меня ждет... Как отслужили молебен,
так он и вернулся... Ведь полторы недели пропадал... Спаси тебя Господи, батюшка...
Дай Бог тебе здоровья...

Ну, а теперь пора поговорить об акафистах. Это слово греческое, означает оно
"гимн, при воспевании которого нельзя сидеть". Самый древний акафист (Пресвятой
Деве Марии) возник в Византии в VI или VII веке. В настоящее время в обиходе
нашей Церкви существуют десятки акафистов, как греческого, так и, по большей
части, отечественного происхождения. Среди последних есть и превосходные образцы.
(Как, например, Празднику Покрова Пресвятой Богородицы или Преподобному Серафиму
Саровскому.) Но есть — увы — и довольно посредственные. И это легко объяснимо,
ибо в прошлом, например, веке акафисты составляли даже некоторые благочестивые
барыни... 

У Владыки Афанасия был акафист, составленный в честь какого-то Преподобного,
который подвизался на Севере России, на берегу озера. И больше, собственно говоря,
ничего существенного о его житии известно не было. А посему составителю пришлось
сочинять примерно такие икосы:
Радуйся, в езеро мрежу ввергавый,
Радуйся, исполнену рыб на брег ее извлекавый,
Радуйся, рыб из нее вынимавый,
Радуйся, на брезе костер разводивый,
Радуйся, уху себе варивый...
А следующий кондак оканчивался, по словам Владыки Афанасия, буквально так:
"Уху ел и Богу пел: Аллилуйа!"

В заключение этой маленькой главки не могу отказать себе в удовольствии сделать
еще одну выписку из Лескова. Это — примечание к главе третьей "Печерских антиков",
набирается оно мелким шрифтом, и почти никто его не замечает. Там содержится
образец творчества киевских "бурсаков" прошлого века — отрывок из "Акафиста матери
Кукурузе". Надо заметить, что дух "бурсацкий" жив и в нынешних духовных школах,
там и теперь еще сочиняют пародийные акафисты.
По свидетельству Лескова, "Акафист матери Кукурузе был сложен студентами Киевской
духовной академии, как протест против дурного стола и ежедневного почти появления
на нем кукурузы в пору ее созревания".
"Бысть послан комиссар (помощник эконома) на базар рыбы купити, узрев же тя,
кукурузу сущу, возопи гласом велиим и рече:
Радуйся, кукурузо, пище презельная и пресладкая,
Радуйся, кукурузо, пища ядомая и неколиже изъядаемая,
Радуйся, кукурузо, отцом ректором николиже зримая,
Радуйся, кукурузо, и инспектором николи же ядомая..."

Место упакования. Это выражение родилось случайно, когда во время погребения,
произнося прокимен, псаломщик оговорился: вместо "Блажен путь, в оньже идеши
днесь душе, яко уготовася тебе место у п о к о е н и я" сказал "место у п а к
о в а н и я". Согласитесь, применительно к гробу и могиле это отнюдь не лишено
смысла.

С требой, в просторечии называемой отпевание, а в уставе — погребение, у нас
происходит почти то же самое, что и с крестинами. Мы отпеваем лиц, заведомо недостойных
христианского обряда. По большей части это люди, которые во всю свою жизнь порога
храма не преступали, что называется, лба себе ни разу не перекрестили. Принадлежность
их к Церкви исчерпывается тем, что во младенчестве они были крещены. И все же
мы их отпеваем. Основательных причин тому — две. Во-первых, у многих из них есть
верующие родственники, часто родные матери, которые истово о них молятся. А во-вторых,
есть мнение, которое сводится к следующему: лучше, если слова христианского погребения
множество раз прозвучат над людьми их недостойными, нежели хотя бы один раз не
прозвучат над достойным. Об истинной праведности или греховности знает только
Сердцеведец Бог.
Особенно ярко проявляется одичание нынешних русских людей на первый День Святой
Пасхи. Несметными толпами они устремляются на кладбища и там, подобно древнейшим
язычникам, пируют и пьянствуют "на гробах". Чудовищный этот обычай получил особенное
распространение в шестидесятые годы, когда власти запретили священнослужителям
ходить на кладбища и совершать там панихиды.
(Тут надо добавить, что Церковь не совершает поминовения усопших на Пасху, это
делается неделю спустя — на Радоницу.)

Я мог бы предложить социологам и психологам интереснейшую тему для исследований.
Надо провести опросы на городских и сельских кладбищах в День Пасхи. Следует
поинтересоваться у людей: почему они приходят сюда именно в этот День? Отчего
они тут едят и пьют? Верят ли они в загробную жизнь?
Результаты могут быть поразительными, тут может выявиться нечто вроде новой бездуховной
религии с грубыми суеревиями и примитивными обрядами.
Советские поминки, совершаемые на домах и на кладбищах, сами по себе превратились
в некий особый ритуал, который отчасти заменяет поминовение христианское, церковное.
Во время этих трапез непременно ставится полная стопка водки "для покойника".
В некоторых домах она так и стоит от похорон до сорокового дня. И в День Пасхи,
разумеется, на любом кладбище, на каждой могиле стоит полная стопка водки. Об
этом прекрасно знают все пьяницы, и к концу дня, когда родные покойников уходят
с могил, туда тянутся иного рода посетители.

В свое время на меня сильнейшее впечатление произвела открытка, которую я нашел
на могиле у некоей женщины, умершей, судя по надписи на памятнике, в возрасте
тридцати с лишним лет. Там стоя букет крупных и свежих тюльпанов и лежала эта
открытка. Я наклонился, поднял ее и прочитал буквально следующее.
"Дорогая мамочка! Поздравляем тебя с днем рождения. Мы помним тебя и любим".
Несчастные советские дети... Несчастные советские люди! У них отняли религию,
изуродовали душу... А человеку так свойственно верить в загробную жизнь!

Надо сказать, что храмы, при которых есть кладбища, обыкновенно вовсе не бедствуют.
Среди духовенства в ходу пословица:
— На кладбище еще ни один поп с голоду не умер.

Мне известен такой диалог между архиереем и священником.
— Ну, как у тебя дела? — спросил епископ при встрече.
— Владыка, — отвечал батюшка, — с тех пор, как вы перевели меня на кладбище,
я — ожил.

За десять лет священства мне пришлось отпеть не одну сотню покойников. Видел
я похороны многолюдные и совсем малолюдные, видел людей убитых горем и рыдающих,
видел и равнодушно стоящих у гроба...

Вот картина довольно типичная. Поближе к гробу в храме стоят несколько немолодых
женщин — эти молятся. Чуть подальше более многочисленная группа женщин помоложе,
эти изредка крестятся и внимают чинопоследованию с уважительным любопытством.
А сзади всех стоят мужчины. (Тут хочется написать: мужики.) Вид у них унылый,
в глазах тоска и ожидание — когда это все кончится?.. Ведь еще надо будет идти
на могилу, потом ехать с кладбища в дом к покойному... Когда еще только сядем
за стол и нальем по стакану...

Вспоминается мне кладбищенский храм под Ярославлем. Гроб уже стоит в церкви,
я иду из дома, чтобы совершить обряд... А мужики, бедные, лежат на травке у самого
Алтаря и молча провожают меня глазами. Один не выдерживает и говорит мне вслед:
— Ну, ты, батя, там поживей...

В церковь вносят простой гроб, в нем лежит маленькая, сухонькая старушка. Ко
мне подходит пожилая женщина и серьезно говорит:
— Вы, батюшка, ее по-особенному отпевайте. Она у нас — девица непорочная.

Трагикомический случай с похоронами стал мне известен совсем недавно. Неподалеку
от Москвы служил батюшка, человек очень добрый и хороший, но подверженный известному
недугу.
Как-то днем к нему в храм без предупреждения привезли отпевать покойника. Постучались
в дом. Батюшка вышел, но был, что называется, не в форме. Тем не менее храм открыли,
и покойника он стал отпевать. Однако же, по ходу требы, действие винных паров
усиливалось, а вместе с этим увеличивалось и одушевление совершителя — под конец
он служил с неподдельными слезами.
Затем по обычаю пошли на самую могилу. Тут уже батюшка плакал навзрыд... Когда
же наступило время гроб закрыть и предать земле, он стал обнимать и целовать
покойника с таким жаром, что родственники с трудом его оттащили...

В наши бедственные времена необычайно распространились так называемые "заочные
отпевания". В старой России это дозволялось лишь в самых крайних случаях. А теперь
— то храма нет ближе чем за сто километров, то родственники время не хотят терять
и завозить покойника в церковь, а кто-то и боится — заочно отпевают почти всех
начальников, да и простых членов партии. Мне, например, довелось в Егорьевске
заочно отпевать секретаря райисполкома, даму, которая причинила Церкви немало
зла.

Практику эту ни с какой стороны нельзя одобрить. Помнится, маститый ярославский
протоиерей, покойный отец Прокопий Новиков, когда его просили кого-нибудь отпеть
заочно, обыкновенно говорил так:
— Я заочно в баню не хожу.

По обычаю вместе с покойником в церковь приносится куться, которую потом едят
участники поминальной трапезы. Иногда вместо кутьи приносят в храм с этой целью
конфеты. (Это бывает и при "заочном отпевании".)
Один мой приятель совершал именно такую требу. Вазочка с конфетами при этом стояла,
как положено, на кануне — столике с горящими свечами. Когда "заочное" отпевание
окончилось, родственники умершего обратились к батюшке:
— Вы нам эти конфеты отпели... А теперь что с ними делать?

Особую проблему составляет для нас отпевание самоубийц. (А ведь их с каждым годом
становится все больше и больше.) Церковными канонами это категорически запрещается,
однако же послабления всегда были. Достаточно вспомнить рассказ о Митрополите
Филарете (Дроздове), приведенный Лесковым в "Очарованном страннике". Я даже знаю
священников, которые, основываясь, в частности, на этой истории, с особенным
усердием молятся за самоубийц. 
Вообще же сложился некий определенный порядок, так сказать, официального оформления
этой жуткой требы. Родственники самоубийцы едут в епархиальное управление и там
составляют прошение на имя правящего архиерея. Через некоторое время им по почте
приходит ответ, практически всегда гласящий одно и то же: "Благословляется отпеть
заочно". С этим они являются в храм.
В Ярославле один батюшка показывал мне курьезнейшую бумажку. Это была обыкновенная
квитанция на совершение требы, одна из тех, которые обыкновенно приносят из-за
ящика в Алтарь. На этом клочке рукою старосты прихода было написано буквально
следующее:
"Заочное отпевание. Сидоров Иван Иванович удавился с благословения Владыки".

Среди народа нашего распространены верования и даже суеверия, многие из которых
корнями своими уходят в языческие времена. Даже в самом христианском обиходе
встречается нечто такое, что явно связано с религией предков. Так, например,
особенное почитание, которое оказывали и оказывают русские люди святому пророку
Илье, подобного происхождения, ибо у нас его наделяют некими функциями "громовержца".
Весьма чтима на Руси и Святая Великомученица Параскева — в переводе с греческого
это имя означает "Пятница". Почитание, которым пользуется Великомученица, народ
перенес и на одноименный день 

Мне рассказывали, что в некоем белорусском селе особенно
почитается 10-я пятница, в просторечье она именуется там "десятуха". В этот день
в местном храме полно молящихся, и богослужение отличается особенной торжественностью
И тамошний батюшка во время крестного хода вместо молитвенного прошения к Великомученице
Параскеве возглашает такой немыслимый запев:
— Святая Десятуха, моли Бога о нас!

Если проездиться по всей Православной Руси, посетить храмы, раскинутые по ней,
и присмотреться к местным обычаям, то можно будет обнаружить очень много и умилительного
и смешного, и даже — увы — соблазнительного. Этот небольшой раздел повествования
я и решаюсь посвятить подобным курьезам "местного значения", о которых мне удалось
узнать разными путями.

Отец Борис Старк рассказывал мне, что покойный Митрополит Одесский Борис (Вик)
в свое время распорядился, чтобы благочинные выясняли, какие странности существуют
в подведомственных им храмах и по возможности устраняли то, что несообразно с
уставом и общецерковным обиходом.
В результате подобного благочинского расследования стало известно, что в некоей
церкви, расположенной на самой границе с Молдавией, весьма своеобразно завершается
панихида. При возглашении "вечной памяти" диакон берет столик с приношениями
прихожан и начинает поднимать его и опускать в лад пению. Те женщины, что стоят
поближе, берутся за платок, которым накрыт этот столик, и сами начинают то приседать,
то выпрямляться... Стоящие за ними берутся руками за уголки головных платков
передних и так же ритмично раскачиваются... Словом, вся церковь начинает, что
называется, ходить ходуном.
Один священник, которому я об этом рассказал, в ответ заметил:
— Тут уже надо петь не "вечную память", а "волною морскою".
(Ирмос, песнопение Страстной седмицы.)

Священника назначили на новый приход. Первая служба. После литургии, как положено,
панихида. После окончания ее обычно поют:
"Души их во благих водворятся, память их в род и род".
А тут певчие запели нечто более продолжительное:
— Души их во благих водворятся, память их в род и род, и род и род, и род и род...
в род и род, и род и род... в род и род, и род, и род...
И так до бесконечности.

Некий батюшка был назначен помощником настоятеля на двуштатный приход. А там
было такое обыкновение: в каждую поминальную книжечку, которая приносилась в
Алтарь, была вложена рублевая ассигнация. Деньги эти делились между священниками.
Но вот наступил День Усекновения главы Святого Иоанна Предтечи. (А надо сказать,
с XVIII века в Русской Церкви есть обычай служить в этот день особую панихиду
о павших воинах, так что поминаний приносится много.) Новоназначенный священник
открывает первую попашуюся поминальную книжечку и обнаруживает там не рублевку,
а десятку. Сначала он решил, что кто-нибудь это положил по ошибке. Однако и в
другом поминании, и в третьем — всюду десятки. Его недоумение рассеял отец настоятель.
Он объяснил, что это — местный обычай. Основывается он на том, что на десятке
в отличие от меньших купюр отдельно напечатана голова Ленина. И по этой причине
считается обязательным передавать в День Усекновения главы Иоанна Предтечи в
Алтарь именно десятки... И мнится мне, что священнослужители с этим несообразным
и отчасти даже кощунственным обычаем в борьбу так и не вступили...

А вот рассказ о более принципиальном батюшке. Прибыв на приход, он обнаружил
там такой порядок. Прихожане клали почти за каждую икону в храме копченое мясо,
сало и колбасы. Батюшка был молодой, ревностный, а потому несколько раз осудил
в проповеди подобные жертвы, как нарушающие традиции Православной Церкви — в
храм не вносить ничего мясного. И, надо сказать, пастырь добился своего — за
иконы больше никто никакую снедь не клал. Но самому настоятелю, дотоле вполне
обеспеченному мясом, пришлось впредь покупать его.

Клирики, приехавшие к нам с Украины, ввели обыкновение омывать руки в конце Божественной
литургии, перед причащением Святых Даров. Кое-где батюшка для этого сам подходит
к умывальнику, а кое-где ему, так сказать, по архиерейскому чину, подносят кувшин
и блюдо.
Настоятель одного из храмов московской епархии рассказывал мне, что так было
и у него на приходе. Однако он заметил, что алтарники как-то особенно бережно
обращаются с водою, которая остается после омовения рук на блюде. Он это дело
исследовал и выяснил, что вода эта собирается, а потом продается прихожанам по
цене три рубля за бутылку. Название она носит такое — "Отченская водичка", поскольку
омовение рук происходит при пении "Отче наш". Батюшка искоренил эту торговлю
самым простым способом — стал подходить к умывальнику.

В некоторых местах, в частности, я знаю, на Кубани, есть обычай подавать деньги
"на кадило". То есть во время каждения молящиеся вручают купюры священнику или
диакону.
В городе Обухе Киевской епархии, как мне рассказывали, по этой самой причине
отец настоятель в большие праздники сам литургию не служит, а только выходит
из алтаря для каждения на "херувимской". Правая рука размахивает кадилом, а левая
проворно берет мзду. При этом произносятся такие слова:
— Помяни, Господи, приносящих и принесших, и жертвующих, и дающих, и подающих,
и через них передающих...
В своем роде — литургическое творчество.

Один художник, реставратор икон, рассказывал о совсем уже дикой странности, которую
он наблюдал в каком-то приходе. Во время литургии около самого амвона ставился
столик, а на нем ваза с печением. Во время пения "херувимской" к этому столику
поочередно подходили все присутствовавшие в храме, аккуратно брали из вазы по
одному печению и откладывали в сторону... В это время поется:
— ...всякое ныне житейское отложим попечение...
А тамошние верующие воспринимали эти слова так — "отложим по печению".

Мой друг, протоиерей Б.Г., родом москвич, начинал свое служение на Кубани. Был
он тогда молод и неопытен. В первые же недели на станичном приходе он совершил
множество "заочных отпеваний". И почти все покойники были мужчины. Документов
там никаких не спрашивали, оформляли требу просто, а батюшка отпевал себе и отпевал.
Но вот однажды он обратился к женщине, которая заказала заочное
отпевание, с вопросом:
— А давно он у вас умер?
— Как умер? — удивилась та. — Он — живой...
— Как живой? — опешил батюшка.
— Так — живой, живехонький... Ничего ему, подлецу, не делается...
И тут выяснилось, что в тех местах существовало суеверие: если заочно отпеть
неверного мужа, он вернется к семье. Словом, батюшка мой, сам того не ведая,
за несколько недель отпел всех распутных мужиков целой округи.
Разумеется, в дальнейшем он неукоснительно требовал, чтобы предъявлялись документы
о смерти...

"Рвань на дырище" или "Нога приставленная"
 ...сей читал трудно и козелковато, а пел неблагочинно лешевой дудкой...
Н.Лесков. Заметки неизвестного

 ...помяни, Господи, раба Твоего и м р е к а.
Н.Лесков. Соборяне

Теперь пора перейти к тому, что я называю "лесковщиной в чистом виде". Возникает
это явление по двум наиглавнейшим причинам. Первая — оговорки. Типичнейший пример
тому — "рвань на дырище". Кому-то пришлось читать в храме 101-й псалом, там есть
такая фраза: "бых яко нощный вран на нырищи" (по русскому переводу: как филин
на развалинах). Так вот чтец вместо не вполне понятных "вран на нырищи" произнес
нечто более доступное его разумению — "рвань на дырище".

Вторая причина возникновения забавных и немыслимых словосочетаний та, что "закон
Божий" за годы советской власти никогда и нигде не преподавался (кроме как в
немногочисленных духовных школах). И прихожане наши все, что произносится или
поется в церкви, вынуждены воспринимать со слуха. Отсюда и возникают — вместо
"иеромонаха" — "аэромонах", вместо "Мелхиседека" — "Мелкосидел", вместо "митрофорного
протоиерея" — "микрофонный", вместо "Преосвященного Митрополита" — "облегченный
мелкополит".

Сравнительно недавно в одном из московских храмов была забавная оговорка. В Евангелии
от Иоанна есть греческое слово "епендит" (в русском переводе — одежда). Вся фраза,
содержащая это слово, по славянски звучит так:
"Симон же Петр слышав, яко Господь есть, епендитом препоясася, бе бо наг, и ввержеся
в море".
Так вот некий батюшка прочел это место так:
— ... аппендицитом препоясася...
— 
Другой московский священник, читая Евангелие от Матфея, вместо "Приидите ко Мне
вси труждающиеся и обремененнии..." произносил:
— ...труждающиеся и беременные...

В некоторых случаях после прокимна: "Помяну Имя Твое во всяком роде и роде" произносится
стих — "Слыши, Дщи, и виждь, и приклони ухо Твое".
Мне рассказывали, что один из диаконов на этом стихе сбился. Он возгласил:
— Слыши, Дщи, и приклони...
После этого диакон сделал паузу и закончил так:
— ...и виждь ухо Твое.

Было это под праздник Рождества Христова. Тут в начале всенощной весьма торжественно
звучит песнопение "С нами Бог!"
Обыкновенно это исполняется так. Солист возглашает:
— С нами Бог, разумейте языцы и покоряйтеся...
А хор подхватывает:
— Яко с нами Бог!
Солист:
— Услышите до последних земли...
Хор:
— Яко с нами Бог!
Далее там есть такие слова: "Бог крепок, Властитель, Начальник мира". И вот солист,
которому довелось это петь, то ли имел отношение к армии, то ли по другой какой
причине ошибся и спел так:
— Бог крепок, Властитель, Начальник штаба...

Мне рассказывали, что некий диакон, служивший с Владыкой Питиримом (Нечаевым),
однажды вместо того, чтобы произнести "архиепископ Волоколамский", возгласил
"архиепископ Валокординский". И больше всех над этим смеялся сам Владыка, который
в действительности довольно часто принимал валокордин.

В некоем людном городском приходе было несколько чтецов, и существовала между
ними конкуренция, каждому хотелось читать Апостола на литургии. Но отец-настоятель
решительно предпочитал одного из них — самого голосистого.
Как-то один из чтецов, мучимый завистью, решился на злую шутку.
Перед самым чтением Апостола он незаметно переложил закладки в книге, чтобы публично
опозорить удачливого соперника.
А тот, ничего не подозревая, выходит из Алтаря, становится перед
амвоном, как положено, возглашает прокимен, а затем произносит:
— К Коринфянам послания Святаго Апостола Павла чтение.
— Вонмем! — раздается из Алтаря.
— Бра-ти-е... — звучит протяжно и нараспев.
Но открыв книгу, чтец видит — закладка не на месте. Тогда он надеется спасти
положение — еще раз и более протяжно произносит "Бра-ти-е", а сам судорожно листает
книгу, тщетно пытаясь найти требуемый текст... И тогда, имея в виду своих завистливых
сотоварищей, чтец в отчаянье восклицает на весь храм:
— Да это не "братия", а сволочи!..

И еще одна история, которая трогает меня почти до слез.
(Тут для несведущих требуется пояснение. На литургии, после того, как чтец произносит
слова, которыми оканчивается текст из Апостола, священник благословляет его и
говорит:
— Мир ти.
А чтец отвечает:
— И духови твоему.)
Так вот представьте себе глухой сельский приход. Служит там старенький батюшка,
а помогает ему — поет и читает — его сверстница матушка. Зачастую кроме этих
престарелых супругов в храме ни одной души нет.
Вот старушка окончила читать Апостола, муж благословляет ее и возглашает из Алтаря:
— Мир ти, Николаевна!
— И духови твоему, Тимофеич! — отзывается чтица.

Или такой случай. Некий диакон на всенощной читал молитву "Спаси, Боже, люди
Твоя..." Но вместо того, чтобы сказать "предстательствы честных небесных сил
бесплотных", он возгласил:
— ...предстательствы честных небесных сил бесплатных...
Когда диакон зашел в Алтарь, священник сделал ему замечание:
— Как это можно произнести — "небесных сил бесплатных"?
— А что же тут такого? — отвечал тот. — Разве ангелы за деньги Бога славят?..

Иногда для достижения сильнейшего эффекта даже не нужно коверкать или перевирать
слова, достаточно просто ошибиться в ударении. Вот стих, который произносится
на заупокойном богослужении:
— Души их во благих водворятся.
Некий диакон однажды возгласил так:
— Души их, во благих водворятся!

И, наконец, подлинный анекдот времен дореволюционных.
В большом городском храме шла литургия в неделю (воскресение) "святых отец" —
перед самым Рождеством Христовым. Диакон, как положено, на амвоне читает Евангелие
от Матфея — родословие Иисуса Христа, а священники стоят в Алтаре у Престола.
Вместо того, чтобы прочесть: "Салафииль же роди Заровавеля", диакон произнес:
— Соловей же роди журавеля...
Старший протоиерей прищурил глаз и тихонько сказал сослужителям:
— Вот так пташка!..

Некий человек, вовсе нецерковный, первый раз побывав на
богослужении, делился своими впечатлениями.
— Очень мне понравилось. Там и за животных молятся...
— За каких животных? — спросили его.
— За крокодила...
— За какого крокодила? Что вы говорите?
— Как же? Я сам слышал, они пели про крокодила...
Этот человек так воспринял на слух песнопение вечерни: "Да исправится молитва
моя, яко кадило пред Тобою..."
С этим же песнопением связан еще один анекдот, который возник в московской церковной
среде. Будто бы некая женщина восприняла этот стих на покаянный лад:
"Да исправится молитва моя, я — к р о к о д и л а пред Тобою".
И будто бы эта прихожанка с сердечным воздыханием прибавила:
— Не только что к р о к о д и л а, еще и б е г е м о т а.

В сельских храмах даже на клиросах порой стоят вовсе неграмотные женщины, во
всяком случае не умеющие читать на церковнославянском языке. И поют они только
то, что запоминают с чужого голоса. Вот яркий пример.
Во время погребения поется, в частности, такое:
"...яко земля еси и в землю отидеши, аможе вси человецы пойдем..." (т.е. в землю
все люди пойдем).
В некоем храме клирошане, как видно, подразумевая лежащего перед ними покойника,
вместо "аможе вси человецы пойдем" пели так:
— А, может, в человеки пойдет...

Весьма употребительное песнопение — ирмос пятой песни воскресного канона (8 глас)
оканчивается таким к Богу обращением: "...обрати мя, и к свету заповедей Твоих
пути моя направи, молюся".
Старушки в некоем сельском храме пели это на свой манер:
"обрати мя, и к свету заповедей Твоих пути моя направи, Маруся".

Другой ирмос начинается словами "Крест начертав Моисей...", а старушки поют:
— Влез на чердак Моисей...

Вместо — "О всепетая Мати..." — поют:
— Осипетая Мати...

Вместо — "Прокимен, глас третий..." возглашают:
— Проткни мне глаз третий...

Вместо "Елицы (т.е. те, которые) во Христа крестистеся, во Христа облекостеся..."
поют:
— Девицы, во Христа крестистеся...
Это в особенности забавно, если принять во внимание, что в пятидесятые и шестидесятые
годы на клиросах стояли по большей части "девицы", незамужние женщины, "девство"
которых объяснялось тем, что почти всех мужчин из их поколения унесла война.

Отец Борис Старк рассказывал мне, что когда он вернулся из Парижа в Россию и
был направлен для служения в кладбищенский храм Костромы, его поражали поминальные
записки. Приходилось молиться об упокоении таких предметов, как "лампа" или "графин"...
И только по прошествии времени он овладел обязательным для священнослужителя
Русской Православной Церкви умением расшифровывать слова, встречающиеся в поминаниях.
"Лампа" следует произносить как "Олимпиада", а "графин" — "Агриппина".

Впрочем, встречаются и такие слова, которые расшифровке не поддаются. (Я, например,
так и не смог понять, что имела в виду женщина, которая написала загадочное имя
"Риголетта".) Но и тут есть вполне благопристойный выход, в этом случае вслух
произносится:
— Ее же имя Ты, Господи, веси.

Чтение записок вслух — совершенно необходимый элемент современного богослужения.
Прихожане внимательно это слушают, ловят знакомые имена из своих поминаний и
особенно благоволят к тем священнослужителям, которые произносят внятно и с видимым
усердием.
Мне рассказывали о некоем монахе из Почаевской лавры, который читал имена очень
внятно, но чрезвычайно быстро, строчил, как пулемет... Кто-то решил над ним подшутить,
и ему подсунули записку, где множество раз повторялось одно имя — "Тит", а в
самом конце было приписано "та-та-та". И монах, как по нотам, воспроизвел:
— Ти-та-ти-та-ти-та... Ти-та-ти-та-ти-та... Ти-та-ти-та-ти-та...
Ти-та-ти-та-та-та-та...

Но есть и такие поминания, которые я бы отнес уже к жанру литургического творчества.
В семидесятых годах одна женщина в храме города Мурманска за каждым богослужением
подавала такую записку: "О упокоении дважды великомученика Владимира Ленина".
В конце концов, это стало известно органам компетентным, и она попала в психиатрическую
больницу. Вышла она оттуда месяцев через шесть и больше "дважды великомученика"
уже не поминала.

Чаще всего творчество в поминаниях проявляется под самый конец записки. Поначалу
идут самые обыкновенные имена, а финал бывает оригинальный:
"Царя Давида и всю кротость его" (Цитата, псалом 131).
"Всех военно-убиенных".
"Всех усохших сродников".
"Всех забытых и всех заброшенных".
"Всех сродников по плоти и крови до седьмого колена от Адама и Евы".
"Всех бывших младенцев".
"Всех видимых и невидимых младенцев".

А вот целый пассаж, который я бы назвал поэтическим. (Сохраняю правописание подлинника.)
"Всех воиных убиеных Всех млоденцов безимяных всех млоденцов умерших Всех безродных
умерших Всех утопляющих Всех удавляющих Всех згорающих Всех убивающих и Всех
умерших".
Еще как бы стишок:
На поле лежавших
в огне горевших
великих мучеников
за нас грешных.

Или вот такие лирические послания на тот свет:
Вечный покой новопреставленной Раисе.
Упокой, Господи, ее многострадальное тело.
Возьми к себе ее ангельскую душу.
(Подпись.)

За упокой Евгений.
Царство тебе Небесное.
Мир праху твоему.
Пусть земля будет тебе пухом,
Вечная тебе память.
Низкий тебе поклон.
Придет мой час —
приходи за мной.
Твоя Тамара.

За упокой Сергея.
Мой любимый хороший я люблю тебя.
Мой милый хороший я люблю тебя.
Сережа мы с тобой встретимся лет через 50.
Лариса
извини за почерк
(Подпись.)

В заключение еще несколько перлов из моей коллекции.
"Убивенца Ивана".
"Беременную, первородящую Клавдию".
"Ожидаемого младенца Юрия (Георгия)".
"Неопознанного младенца Сергия".
"Листопадную Марию".

А вот записка жуткая, так что — мороз по коже:
"беземеных
детей один оборт двах
радила и задушила".
(Это вообще распространено, убитых во чреве поминают как
"безымянных".)

Записка, свидетельствующая о дикости и темноте:
"За упакой
Ксению Питербурскую
царя Давида
чудотворца отца Сирофима
Казанскую Божью Мать
Николая угодника
и всех святых".

Святой мученик Вонифатий, живший в III веке, как верят
православные русские люди, помогает исцелять пьяниц, и по этой причине ему весьма
часто заказывают молебны. Одна старушка, которая молилась об исцелении от пьянства
своего сына, написала имя святого по собственному разумению:
"Мученик В и н о х в а т и й".

Довольно много ошибок связано с написанием слова
"новопреставленный", т.е. недавно умерший. (Так поминают покойников до сорокового
дня.) В записках пишут:
"Вновь приставленная Анна".
"Мною представленная Таисия".
И, наконец, о той записке, что вынесена в заглавие. Она попалась мне лет двадцать
назад в Скорбященском храме на Большой Ордынке. Там после некоего перечня имен
было приписано: "и ногу приставленную".

И еще одна подлинная история. Некий диакон сослужил архиерею. На литургии в положенный
момент он встал на амвоне и с пулеметной скоростью начал:
— Елицы оглашеннии, изыдите, оглашеннии изыдите, елицы оглашеннии, изыдите...
Архиерей, стоявший в Алтаре перед Престолом, повернул к диакону голову и вполголоса
произнес:
— Помедленней! Помедленней!
Находясь в некотором распалении, диакон владычних слов не
расслышал. Тогда он сделал в сторону паствы властный, предостерегающий жест и
громко возгласил:
— Оглашеннии, подождите!
А затем почтительно обратился к архиерею:
— Простите, Владыка, что вы сказали?..

Среди самых знаменитых протодиаконов в двадцатые годы был покойный
М.Д.Михайлов. Затем его переманили в театр, работать там было, разумеется, безопаснее.
Но он притом от религии не отрекался, никаких кощунственных заявлений не делал.
Когда он умер, Патриарх Пимен благословил отпеть его в облачении и поминать как
протодиакона.
В артистической карьере М.Д.Михайлова был такой эпизод. Он снимался в печально
известном фильме "Иван Грозный", исполнял там роль протодиакона в сцене коронации
царя. Мне рассказывали, что он, в конце концов, очень обиделся на киношеников,
ибо, возглашая "многолетие", он блеснул профессионализмом — тянул последнее слово
едва ли не две минуты... А в готовом фильме это сильно урезали.
— Что же теперь про меня диаконы скажут? — сетовал он. — Михайлов "многая лета"
пропеть не может...
— 
Забавное происшествие было и во время самой съемки. Надо сказать, что постановщику
фильма С.Эйзенштейну разрешили снимать в Кремле, в Успенском соборе, т.е. в том
самом месте, где это и происходило. Можно себе представить, как киношники набились
в храм, затащили осветительные приборы... У Эйзенштейна, как известно, совершенная
композиция кадра была едва ли не главной целью, а потому недоразумение, возникшее
у него с М.Д.Михайловым, осообенно забавно. Итак, к съемке было все готово: протодиакон
стоит на амвоне, звучат команды — "Свет!", "Камера!", "Начали!"... Михайлов поворачивается
спиною к режиссеру и оператору и начинает говорить ектению...
— Стоп! — истерически кричит Эйзенштейн. — Вы почему туда
повернулись? Камера здесь!
— А мне что ваша камера? — отвечает с амвона Михайлов. — Алтарь-то вот он...


Другой раз отец Константин рассердил архиерея в Великую Субботу.
Ему довелось читать на утрени Апостол — послание к Коринфянам. Там несколько
раз встречается слово "квас" — "мал квас", "ветхий квас", "квас злобы и лукавства".
А под конец говорится: "Писано бо есть: проклят всяк висяй на древе". Вот протодиакон
и прочти после всего этого:
— Проклят квас висяй на древе...
После службы архиепископ долго не мог успокоиться:
— Ну как это можно так сказать: квас висяй на древе?..
Один из батюшек, чтобы несколько разрядить обстановку, говорит:
— Ну, а если в кувшине, Владыка?

Рассказывают и такое. Скончался некий архимандрит. В его келье под кроватью обнаружили
чемодан, где было аккуратно сложено приготовленное на случай хиротонии архиерейское
облачение. А поверх всего находилась каллиграфическим почерком переписанная речь,
которую покойный намеревался произнести при наречении его епископом. Первые слова
были такие:
— Никак не ожидал...

Надо сказать, что монашествующие — даже самые благочестивые из них — с древнейших
времен вовсе не чуждались юмора. Есть свидетельства о том, что со своими учениками
шутил Святой Антоний Великий, то же самое позволял себе и Преподобный Серафим
Саровский...

В 1996 году в Москве вышла книга под названием "Отцы-пустынники смеются". Выпустили
ее католики-францисканцы, но речь там идет о великих старцах, которые во времена
стародавние подвизались в египетских пустынях. Я не могу отказать себе в удовольствии
сделать несколько выписок из этого замечательного издания.

"Один человек сказал великому Антонию:
— Ты самый великий монах на всем Востоке!
— Дьявол мне это уже говорил, — отвечал Антоний.

Некий мудрец века ссего посетил однажды авву Зенона.
— Отче, — спросил он, — можешь ли ты сказать мне, что такое философ?
— Философ — это слепец, который ищет в темной комнате черную кошку, когда ее
там нет, — отвечал старец.
— А кто же тогда богослов?
— Богослов это то же самое, но иногда он находит кошку...

Однажды епископ посетил монастырь в пустыне. Братья, жившие там только на хлебе
и воде, лезли из кожи вон, чтобы приготовить для епископа подобающую трапезу.
В конце обеда, трепеща, они спросили его:
— Владыка, как ты нашел нашу козлятину?
— Случайно, под листиком салата, — отвечал епископ.

Старец упрекал молодого монаха:
— В твоем возрасте я работал по десять часов в день, а еще десять проводил в
молитве.
Молодой монах отвечал:
—Я восхищаюсь твоим юношеским рвением, отче, но еще больше меня восхищает твоя
зрелость, благодаря которой ты оставил эти крайности.

Один из старцев Скитской пустыни страшно косил глазами. Однажды на узкой дорожке
он толкнул брата, шедшего навстречу, и заметил ему:
— Брат, тебе бы следовало лучше смотреть, куда ты идешь.
— А тебе, отче, следовало бы лучше идти туда, куда ты смотришь.

Одного старца как-то спросили:
— Почему это, отче, всякий раз, когда брат, живущий с тобою в келье, принимается
петь псалмы, ты высовываешься в окно?
— Чтобы никто не подумал, что я его истязаю.

Авва Филатерий однажды сказал:
— Женщины догадываются обо всем. Ошибаются они только тогда, когда думают.

Когда авва Виссарион решил отправиться в пустыню, группа молодых бездельников
окружила его.
— Куда ты бежишь, Виссарион? Разве ты не знаешь, что дьявол умер?
— Примите мои соболезнования, бедные сиротки, — отвечал им святой старец.

По русской традиции при наречении монахов выбираются имена по возможности малоупотребительные.
В этой связи мне вспоминается рассказ монахини Надежды, одной из сестер знаменитой
в Москве Марфо-Мариинской обители. Священник, который служил у них, отец Вениамин,
был в свое время пострижен с именем "Елевферий" и под конец жизни стал Ленинградским
Митрополитом. После пострижения престарелая его тетка жаловалась близким:
— Венечку-то моего как обидели?.. Ведь какое имя красивое было — Вениамин...


Насельник Троице-Сергиевой лавры архимандрит М. отличается острым языком и изрядным
чувством юмора. Однажды он услышал, как опоздавший на трапезу обратился к присутсвующим
со словами:
— Приятного аппетита.
Отец М. задумался на секунду и сказал:
— Когда говорят: "Мир всем", надо отвечать: "И духови твоему". А когда говорят:
"Приятного аппетита", следует отвечать "И брюхови твоему".

Одним из результатов гонений на веру и Церковь стало широкое распространение
тайного монашества, в особенности среди верующих женщин. Архиепископ Киприан
шутя называл их: кустовые монахини.
(Т.е. пострижение происходило в лесу, под кустом.)
Иногда "тайное монашество" приобретает даже очень явные формы. Мне рассказывали,
как в Троице-Сергиевой лавре под руки ведут старуху к Святой Чаше для приобщения,
и сопровождающие возглашают на весь храм:
— Пропустите тайную монахиню Феодосию!..
Быть может, главный признак, который роднит старые и новые духовные школы, —
юмор, веселый "бурсацкий" фольклор.
Однако же обратимся к "бурсе" современной. 
Я уже упоминал о том, что в семинариях до сих пор составляются пародийные акафисты,
высмеивающие начальствующих и преподавателей. Но вот шутка с политическим оттенком,
и в семидесятых годах, когда она была в ходу, ее "авторы" и "исполнители" могли
за нее поплатиться. К сожалению, в записи это сильно проигрывает, тут все надо
произносить вслух с соответствующими интонациями.
Д и а к о н: Вонмем!
Ч т е ц: Прокимен, глас четвертый. Пролетарии всех стран,
соединяйтесь!
Х о р: Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
Ч т е ц: Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма.
Х о р: Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
Ч т е ц: Пролетарии всех стран...
Х о р: Соединяйтесь!
Д и а к о н: Премудрость!
Ч т е ц: Соборного послания Леонида Брежнева чтение!
Д и а к о н: Вонмем!
Ч т е ц: До-ро-гы-я то-ва-ры-щы...

На экзаменах по гомилетике (искусство проповеди) бывают такие вопросы – сказать
слово на заданную тему. Например, первое обращение к пастве священника, только
что назначенного на приход. (Мне самому довелось на экзамене произносить такую
проповедь.) Так вот бурсаки сочинили небольшой стишок – первое слово пастыря
к пастве.
Благословен Бог наш –
Я – поп ваш.
И ныне и присно –
Владыкой присланный.
И во веки веков –
Учить вас, дураков.

Вообще же гомилетика многим "бурсакам" дается с большим трудом.
Некий "бурсак" приготовил проповедь и выучил ее наизусть. Но как только вышел
на амвон, от волнения забыл все, что должен был сказать.
— Братья и сестры, — начал он, потом беспомощно повторил, — братья и сестры...
После этого "проповедник" некоторое время помолчал, силясь вспомнить текст, но
безуспешно... тогда он в третий раз возгласил:
— Братья и сестры... спасайтесь, кто как может!
И с этими словами убежал из храма.

Весьма своеобразные фигуры бывают и среди семинарских
преподавателей. Например, протоиерей Зотик Я. Его предмет – церковное пение,
и предан он ему до самозабвения. У меня до сих пор в памяти стоит его вдохновенное
лицо. Он буквально вещает:
— Интервалы! Интервалы! Да вы знаете, что такое в музыке
интервалы?.. Кто бы мы с вами были без интервалов?.. Мы бы были – лишние люди!..
Или:
— Кварта! Да вы знаете, что такое кварта?.. Это такой интервал, с которого начинается
гимн Советского Союза!..

Помнится, я сочинил коротенькую эпиграмму на него, но – увы! — среди соучеников
моих почти никто не мог оценить ее по достоинству.
Экзамен Отца Зотика
- Чистейшая экзотика!

А.И.Осипову принадлежит, на мой взгяд, превосходная метафора.
— Выдвигать в качестве аргумента против существования Бога то, что Его не видели
космонавты, то же самое, как если бы некто бегал бы с ложкой по берегу океана,
черпал бы время от времени воду и кричал: "Видите? Китов в океане нет! Видите?
Нет китов!.."

Прежде чем продолжить тему экзаменов, я хочу сказать несколько слов о так называемом
"заочном секторе" духовной школы. Вот это — дело совершенно новое, невозможное
для старой России. Теперь же, когда нужда в священнослужителях не может быть
удовлетворяема за счет нескольких семинарий и академий, многие люди принимают
священный сан, не имея специального образования, а потом поступают на "заочный
сектор". 

В семинарии (и в заочном секторе) всегда учится много украинцев, в особенности
из западных областей. У этих учащихся бывают довольно странные для русского уха
фамилии. Со мною, например, обучался батюшка по фамилии Дубина. Надо сказать,
что знания его вполне соответствовали этому наименованию. Помнится, на одном
экзамене он отвечал так мучительно и долго, что преподаватель, в конце концов,
даже запамятовал его выразительную фамилию.
— Так, так, — сказал экзаменатор, — значит, как вас зовут?
— Дубина, — напомнил батюшка.
Тут раздался общий смех, и преподаватель решился слегка утешить экзаменуемого.
— Ничего, ничего, — сказал он, — со мной в семинарии учился один по фамилии Тупица.

Справедливости ради надлежит заметить, что юмор в семинарии не всегда возникает
по вине "бурсаков", иногда его привносят и сами преподаватели. Вот два примера,
позаимствованные мною из книги "Семьдесят семь православных коанов".
Преподаватель на уроке Ветхого Завета говорит:
— На Синайской горе у Моисей с Богом произошла встреча на высшем уровне...

На уроке разбирают евангельский отрывок о блуднице, пойманной фарисеями и приведенной
ко Христу. Вопрос из класса:
— А куда девался мужчина — тот, который с ней согрешил?
Преподаватель ищет в тексте.
— Нет тут никакого мужчины. Убежал, наверное...

И еще одна, на мой взгляд, самая забавная история.
Шел экзамен по предмету катехизиса. Преподаватель спрашивает:
— Какая заповедь была дана прародителям в Раю?
Семинарист невозмутимо говорит:
— "Плодитесь и размножайтесь".
Удивленный преподаватель даже переспросил:
— Как? Как?
— "В поте лица своего", — отвечает "бурсак".
(Для несведущих тут требуется пояснение. Заповедь божия Адаму и Еве — не есть
от древа "познания добра и зла" (Быт. 2, 16). Что же касается слов "плодитесь
и размножайтесь", то это никакая не заповедь, а Божие благословение (Быт. 1,
28). "В поте лица своего" должен был есть хлеб Адам по изгнании из Рая, в наказание
за нарушение заповеди (Быт. 3, 19).

Мне рассказывали об одном архиерее, вернее, о проповедях его особенных, которые
он говаривал дважды в год. Первая была — в Неделю жен-мироносиц. В этот день
Владыка возвеличивал женщин, говорил о том, что именно они не покинули Господа
Иисуса и тогда, когда мужчины — апостолы — в страхе разбежались. О том, что за
верность свою жены-мироносицы первыми удостоились принять весть о Воскресении
Христовом. И вся церковь, весь храм, разумеется, заполненный почти сплошь женщинами,
все — плакали от умиления...
Но совсем иная проповедь бывала на День Усекновения Главы Святого Иоанна Предтечи.
Тут Владыка говорил о женщинах совсем иное. Он проклинал Иродиаду и дочь ее,
винил их в убийстве величайшего праведника, бичевал женское распутство и коварство,
говорил о бесчисленных преступлениях, которые совершались самими женщинами или
мужчинами по их внушению... И опять вся церковь рыдала навзрыд...

Продолжая эту тему, можно сказать, что не одна эта ярославская начальница сетовала
на невоспитанность и грубость в наших церквах. На это жалуются очень многие люди,
которые случайно заходят в храм. Там на них волчицами и тигрицами накидываются
старухи: "В брюках женщинам нельзя!.. С накрашенными губами — нельзя!.." Притом
и старух этих можно понять — церковь их собственный, обособленный мирок, и они
инстинктивно не хотят допускать туда посторонних. Этих темпераментных блюстительниц
наружного благочестия великолепно наименовал Митрополит Сурожский Антоний (Блум):
— Наши православные ведьмы.

Известно, что на Руси самый почитаемый угодник Божий — Святитель Николай Мирликийский.
Это относится и к нашим бедственным временам, а среди тех, кто питает к Святому
особенное доверие, есть не только церковные, но и совсем дикие люди.
(Тут надобно заметить, что у этого Святителя два дня празднования — день преставления
(6/19 декабря), т.н. "Никола зимний", и день перенесения мощей (9/22 мая), т.н.
"Никола летний".) И вот некая женщина заявила священнику:
— Я никакого Бога не знаю... Я верю только в "Николу летнюю" и в "Николу зимнюю",
и обе мне помогают.
Зашли как-то к деревенской старушке два бродячих художника, которым очень надо
было подработать. Поглядели они на божницу и говорят хозяйке:
— А икона Николы у тебя есть?
— Как же! Есть, родимые, вот она...
— Так ведь это у тебя — "Никола летний". А где же у тебя "Никола зимний"?
Бабка всполошилась, а они говорят:
— Давай мы тебе напишем икону, будет "Никола — зимний".
— Сделайте милость...
И вот они написали ей Святителя Николая в шубе с меховым
воротником и в шапке. Бабка радехонька, заплатила им, а "образ" на божницу поставила.
Зашел как-то раз к ней местный священник, посмотрел и изумился:
— Это что же у тебя тут такое?
— Это, батюшка, у меня — "Никола — зимний"... Вот "летний", а этот — "зимний"...
— Сними, — распорядился батюшка, — и в печке сожги.

— Здравствуй, батюшка, я пришла.
— Здравствуй. Очень хорошо, что пришла. Что скажешь?
— Я объявляю голодовку.
— Как? Для чего? Против кого?
— Против Бога.
— А ты что — очень рассердилась на Бога? Обиделась?
— Нет: просто похудать хочу.

К священнику подходит прихожанка и говорит:
— Батюшка, благослови меня на подвиг юродства.
А батюшка, который ее довольно хорошо знал, говорит ей с
предельной откровенностью:
— А зачем тебе подвиг юродства? Ты и так дура.
Женщина обиделась и нашла себе другого духовника.

Две бабушки разговаривают в храме:
— Порасселись тут, узлов понаставили...
— Спаси ж тебя Господи!
— Нет, это тебя спаси Господи!..

— Хотели мы съездить одну болящую помыть, да вовремя вспомнили, что в тот день
Казанской иконы праздник — грех большой работать, ну и не поехали...

— Вначале ее в церковь затащили, и ей там жутко понравилось. А потом она меня
туда затащила, и мне там тоже жутко понравилось...

Женщина средних лет с клироса:
— А вчера на меня такая тоска напала — замуж хочу!
Матушка-алтарница:
— Терпи, Господь за нас как терпел! Какие Ему гвозди вбивали в руки!..

Диалог двух женщин в притворе семинарского храма:
— Ты куда идешь? Там людей нет — одни семинаристы.
— Я причаститься.
— Да у них и причастие учебное...

Не перевелись еще и своеобразные церковные эстеты. Один из них, помнится, говорит
другому во время каждения на литургии:
— Чувствуешь, как запах этого ладана подходит к мелодии этой "херувимской"?..

И вот забавная история, которую рассказывал Владыка Антоний. Он был в составе
делегации Русской Православной Церкви на экуменической конференции, которая проходила
в Эфиопии. В какой-то день участников этого мероприятия повезли в глухую деревушку,
где они посетили местный храм. Собравшиеся там эфиопы, вообще имеющие предубеждение
по отношению к белокожим, смотрели на этих гостей с недоверием и даже страхом.
Местный священник, чтобы разрядить обстановку, обратился к своей настороженной
пастве с такими словами:
— Вы не пугайтесь, вы не бойтесь... Наши гости только снаружи такие белые...
Душа у нах такая же черная, как и у всех нас.

Алма-атинский Митрополит Иосиф (Чернов) как-то прогуливался возле своего дома.
К нему подошла маленькая девочка и сказала:
— Дедушка, а я что знаю...
— Что же ты знаешь, детка?
— А человек произошел от обезьяны...
— Неужели?.. Ну, ладно... А как твою маму зовут?
— Наташа.
— Ну, хорошо. Кланяйся своей Наталье Обезьяновне...
— Моя мама — не обезьяновна!..
— Как же не обезьяновна? Если человек произошел от обезьяны,
значит и она — обезьяновна.
— Нет, нет! Моя мама — не обезьяновна! Нет!
На том разговор и закончился.

Знаменитый Архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий) гулял по какому-то садику, где
играли дети. Был он, разумеется, в рясе и клобуке. Владыку увидел милиционер
и буквально набросился на него:
— Гражданин, почему вы тут гуляете в таком виде?.. Здесь же дети! Подумайте,
какой вы им пример подаете?..
Владыка отвечал:
— А по-вашему так: если бы я нацепил кобуру с пистолетом, это было бы для них
лучшим примером?..

Однажды к Патриарху Алексию обратились с просьбой удалить за штат московского
священника.
— А почему его надо увольнять? — спросил Святейший.
— Он очень старый...
— А я? — спросил Патриарх.
На этом разговор был окончен.

А вот самый последний анекдот, связанный с именем Патриарха Пимена. (Это произошло
недели за две до его кончины, в апреле 1990 года.) В Чистый переулок, в здание
Патриархии, пришел деловитый мужчина и обратился к секретарше:
— Могу я видеть Всевышнего?
(Он, конечно, имел в виду "Святейшего", т.е. Патриарха.
Секретарша, разумеется, это поняла и отвечала ему по существу дела, а потому
диалог их с богословской точки зрения получился совершенно удивительный. Всевышним
мы именуем Самого Бога.)
— Могу я видеть Всевышнего?
— Он плохо себя чувствует, — отвечала секретарша.
— А есть у него заместитель по хозяйственной части?
— Есть, — отвечала секретарша и указала посетителю путь в
хозяйственное управление.

Владыка Иоанн рассказывал о таком забавном происшествии, которое случилось с
ним в бытность его Митрополитом Нью-Йоркским и Алеутским. Он шел по какой-то
улице в Нью-Йорке. К нему подошел негр и сказал:
— Равви, я тоже верю в еврейского Бога. Мне очень хочется выпить.
Дай мне, пожалуйста, четверть доллара.
(Тут надо напомнить, что по происхождению своему Владыка был из немцев, и семитского
в его внешности не было решительно ничего.)
Просьба чернокожего рассмешила Митрополита, и он дал попрошайке пятьдесят центов.
Негр взглянул на монету и произнес:
— Равви, я у тебя просил четверть доллара, а ты мне дал пятьдесят центов... Может
быть, ты тоже хочешь со мною выпить?

Он говорил:
— У меня теперь какие главные расходы? На такси да на баню...
На это я ему отвечал:
— Вы, Владыка, свои капиталы изничтожаете не мытьем, так
катаньем...

Пишите мне!

Оля.