| ← Февраль 2015 → | ||||||
|
5
|
8
|
|||||
|---|---|---|---|---|---|---|
|
10
|
12
|
15
|
||||
|
16
|
19
|
21
|
22
|
|||
|
24
|
26
|
|||||
За последние 60 дней ни разу не выходила
Сайт рассылки:
http://viva-raphael.com/
Открыта:
24-02-2013
Статистика
0 за неделю
Viva-raphael Воскресные чтения с Татьяной Коссара
Житейские истории: портрет
Машина остановилась у длинного одноэтажного дома-барака. Взрослые вышли из неё, а дети остались сидеть и глядеть из раскрытых окон на своих молодых и нарядных родителей – то уходивших к дому, то возвращавшихся обратно к машине.
Неясно было, кто ожидает их в этом доме. Но детей не волновала эта взрослая суета. А того, что их волновало, того они и сами не могли бы пока что вразумительно объяснить даже самим себе.
Каждое движение, разворот головы, улыбка; каждый взгляд искрящихся на солнце ярко-синих глаз – волшебство. И Николушке всякий раз становилось невыносимо больно, когда всё это волшебство от него почему-либо вдруг отстранялось и отдалялось – так что он вынужден был созерцать его как нечто отдельное от себя – вместо того, чтобы, напротив, самого себя ощущать центром этого плещущегося, нежного и благоухающего океана красоты, любви и безграничного покоя.
Он просто физически никаким образом не мог этого выносить, а потому всегда с плачем вынужден был бежать к маме, обнимал её, утыкался личиком ей в колени и потихоньку успокаивался только тогда, когда мама, наклонившись, брала его на руки, и он крепко-накрепко обнимал её за шейку. Но сейчас Николушка понимал, что он уже достаточно большой мальчик. А потому ему приходилось уже привычно держать себя в руках. Поскольку таких больших мальчиков мамы уже на руках носить, оказывается, не могут и не должны. Такие большие мальчики сами уже должны будут вскоре вырасти настолько, чтобы носить своих мам на руках… в подтверждение чего папа неоднократно демонстрировал это сыну, подхватывая на свои сильные руки смеющуюся разрумянившуюся маму. И Николушка, в ожидании такого часа, обычно представлял себе, как это будет прекрасно, что маме уже не нужно будет никуда от него убегать, поскольку она теперь уже вечно будет сидеть у него на руках и крепко обнимать его за шейку – и он, таким образом, обретёт, наконец, желанный покой… об утрате которого он откуда-то всегда безотчётно знал и помнил.
Так что сейчас он привычно предавался созерцанию обоих родителей – имея, однако, в виду, что папа – это всего лишь тот зримый образ существа, в которое он сам когда-нибудь со временем должен будет неминуемо превратиться (и которое именно поэтому должно постоянно находиться перед глазами – чтобы Николушка уж никак не мог чего-нибудь по оплошности перепутать и всегда точно знал, в кого именно ему следует превращаться по мере возрастания); а вот мама… мама – это его вечная боль и единственное условие всей его жизни. Рядом с Николушкой на заднем сиденье машины пребывала его Наталя. Раньше, когда он был маленький, он неизменно подробно расспрашивал всех своих друзей на предмет того, где их папа? – (на работе); где их мама? – (на кухне); и – где их Наталя? На что очень многие мальчики растерянно отвечали: - «А у меня нет никакой Натали…» - и тогда Николушка с округлёнными глазёнками в ужасе бежал к своей прекрасной маме выяснять, куда же у этого несчастного мальчика могла подеваться его Наталя, как он может без неё жить, и что именно нужно конкретно предпринять для того, чтобы она у него, наконец, возникла…
Итак, Наталя была далеко-о не у всех мальчиков. Но у Николушки она была. И это был ещё один предмет его постоянных одиноких созерцаний, но только совсем в другом роде. Это было существо, которому он был отдан в полное распоряжение и послушание; на полное, как он был уверен, «растерзание» его души. Он её страшно боялся. Он перед ней абсолютно благоговел. И он всегда мечтал, но никак и никогда не мог оказаться адекватным другом и товарищем её бесчисленных занятий и игр. То в руках у Натали оказывался пластилин. И тогда из него возникали длинногривые кони с крутыми лебедиными шеями, и несли на себе благородных рыцарей к невиданным крепостям и замкам, где покоились в вечном сне, ожидая их поцелуя, утончённые прекрасные принцессы. Наталя, конечно, великодушно делилась с братиком пластилином и терпеливо учила его, как надо лепить. Но он-то видел, что из его рук выходят только уродливые и бессмысленные «колбаски», которые к прекраснейшей Наталиной игре было категорически не приспособить. То вдруг она раскладывала на своём рабочем столе всяческие рисовальные принадлежности – и тогда на альбомных листах возникали цветы; сказочные бальные платья; какие-то самые невероятные лица с огромными, почему-то всегда печальными глазами. Николушка тоже брал в руки чистый альбомный лист; тоже честно старался нарисовать на нём роскошными цветными карандашами что-то своё – вроде солдатиков или машин… но каждый раз в немом отчаянии переворачивал лист, не позволяя никому даже взглянуть на свой рисунок, - ибо он понимал почему-то, что его «каракули» не шли ни в какое сравнение с Наталиными картинами – полными, как ему казалось, волшебства и неизменного совершенства. Либо открывалась крышка фортепиано, и Наталя начинала учить братика играть с ней в четыре руки… и опять у неё из-под пальцев лилась чарующая настоящая музыка, которую он только портил своим неумелым вмешательством… и опять остро это переживал.
Но чаще всего длинными зимними вечерами, которые они вдвоём коротали в пустой квартире, ожидая родителей с работы, Наталя рассказывала брату истории, вычитанные ею из книжек. Про индейцев племени делаваров и могикан. Про всадника без головы. Про тайну Золотой долины; и даже про копи царя Соломона. Николка слушал, то весь розовея и блестя круглыми глазками от восторга, то – бледнея и совершенно изнемогая от страха… и, в конце концов, из всего этого общения со старшей сестрой вынес для себя твёрдое ощущение того, что волею судеб рядом с ним оказалась своенравная и грозная маленькая волшебница, от которой нет и не может быть никакого спасения ни всему миру, ни ему, маленькому мальчику… - разве что только на самое малое время в объятиях большой волшебницы – мамы… когда мама его, уже полусонного, купает; целует; укладывает в постельку и – о чудо! – сама на несколько минуточек прилегает рядышком… Наталя созерцала мир по-другому. Из открытого окна машины она, не отрываясь, глядела на папу. На маму смотреть было слишком больно и бесполезно: мама для неё была безвозвратно потеряна уже очень давно – с тех самых пор, когда в семье появился братик. И с этой потерей уже ничего невозможно было поделать. Можно было неделями подряд получать в школе сплошные пятёрки. Можно было выдраивать всю посуду; вытряхивать на улице все половички; гулять с братиком и совершать любые иные подвиги – мама могла гордиться своей девочкой или предъявлять к ней те или иные претензии, но сердце мамы этой девочке больше не принадлежало, и с этим открытием пришлось не только совершенно смириться, но – учиться как-то с этим жить дальше. И тогда взоры малышки невольно обратились к папе.
Слава Богу, - она чувствовала, что уж его-то сердце от неё никуда не подевалось! – он как-то умел любить всю свою семью целиком; умел дарить в ней «всем сестрам по серьгам» - и вот с некоторых пор в одном этом сердце Наталя стала видеть свою единственную точку опоры… в это сердце внимательно вглядывалась и чутко вслушивалась – бессознательно ощущая себя скорее сказочной «папиной дочкой»… полусиротой. Так что вот теперь её взгляд из раскрытого окна машины был прикован к точёному отцовскому профилю и блестящей пряди прямых волос цвета воронова крыла, вечно падающих у него со лба – в ожидании того, какие же, наконец, последуют распоряжения: дети уже изнемогали от духоты и хотели есть.
Наталя уже изначально смирилась с тем фактом, что Николка практически полностью отдан на её попечение. Она вынуждена была научиться управляться с ним, подчиняя его своему авторитету, чтобы родители ею были довольны – но всё-таки ей, похоже, не очень хватало силёнок на этот двойной труд: расти самой и растить братика… и вот в безоговорочном послушании отцу она пыталась, как могла, эти силы черпать. Ей только что минуло тринадцать, и она как-то стремительно стала взрослеть. Наконец, им было велено выйти из машины. Сквозь зеленеющий весёлый палисадник, виноградные арки и вишнёвые деревья дети попали прямо в распахнутые объятия тёти Лизы – маминой подруги детства.
Лицо тёти Лизы им было хорошо знакомо по семейным фотоальбомам; она улыбалась и была принаряжена, но только пахло от неё чем-то пронзительно чужим, и брат с сестрой постарались как можно улыбчивее и вежливее уклониться из тётиных объятий и пройти в дом. Однако и в доме их ждал тот же специфический, хотя и более приглушённый запах… Много лет подруги детства не виделись, а только переписывались. Мама растила деток. А тётя Лиза замуж так и не вышла. Вместо деток у неё были очень сильно постаревшие больные родители, за которыми он усердно ухаживала. И вот теперь, наконец, с маминой стороны впервые была предпринята эта поездка в родные края – что называется, «на смотрины»: показать родне и друзьям свою молодую семью во всей её красе и благополучии. Продолжение следует... Татьяна Коссара |
Маленький
Николушка смотрел на маму. Этим созерцанием он занимался, сколько жил
на свете – то есть вот уже почти шесть лет. И оно неизменно его до самой
глубины души потрясало. МАМА!!! - это был некий самозабвенный экстаз;
это была такая непрестанная безотчётная молитва. МАМА. В бледно-розовом
шёлковом летнем платье, подчёркнутом у высокой груди тонким чёрным
кантом; не без склонности к полноте, но – очень стройная, с тонкой
талией и блестящими волнистыми пепельными волосами.
| В избранное | ||
