• Welcome To The Machine: от автора рассылки
• Remember A Day: 5 августа в истории группы
• Main Theme: Кеннет Грэм "Ветер в ивах"
• Speak To Me: песня выпуска "Bike"

Приветствую вас, уважаемые читатели!

Надеюсь, летнее расслабленное настроение и тяготящая жара не помешают восприятию очередного выпуска рассылки о Pink Floyd.

Композицию (пока не буду говорить какую, об этом в следующий раз), загаданную в прошлом выпуске рассылки, угадали только четверо читателей. Если вы знаете ответ, но так и не прислали его мне, у вас есть шанс исправиться.

А сегодня вашему вниманию я предлагаю выпуск, посвященный первому альбому группы. Обратимся мы к известному факту происхождения наименования "The Piper At The Gates Of Dawn". Факт-то известный, а вот сама книжка в России "раскручена" мало. Напомню: альбом назван по главе произведения Кеннета Грэма "Ветер в ивах".

Кроме того, в рубрике Speak To Me композиция Bike с несколько необычным переводом, присланным мне одним из читателей рассылки. Думаю, вы оцените перевод по достоинству.

Ну, а теперь - в путь! Вниз по реке, вместе с Кротом и его дядюшкой Рэтом, к волшебным звукам свирели и не менее волшебным и чарующим звукам, которые дарит нам первый альбом группы Pink Floyd...

Вышел альбом Pink Floyd "The Piper At The Gates Of Dawn" ("Волынщик у врат рассвета"). Альбом достиг шестого места в английском хит-параде и пробыл там семь недель.

Фрагмент главы VII. Свирель у порога зари

 ...
Посредине реки тянулась ясная узкая полоса, которая слабо отражала  небо, но
там, где тени от  кустов или деревьев  падали на воду с берега, они казались
такими же плотными, как и сам берег, и Кроту надо было внимательно следить
за рулем. Было темно и пусто, ночь была полна неясных звуков, чьих-то песен,
разговоров,  шорохов,  говоривших  о   том,  что  мелкое   ночное  население
бодрствует, поглощенное своими занятиями, пока рассвет  их всех не застигнет
и не отправит на отдых,  который  они вполне заработали.  Шум самой воды был
ночью тоже  слышнее,  чем днем, хлюпанье и журчание были более отчетливыми и
возникали как бы под рукой, и оба они постоянно  вздрагивали от неожиданного
и почти что членораздельными словами выраженного звука.
     Линия горизонта была ясна и тверда, а в одном месте вдруг прорисовалась
и вовсе  черным  на фоне фосфорического  сияния,  которое все  разгоралось и
разгоралось. Наконец над краем  замершей  в ожидании  земли поднялась  луна,
медленно и  величественно, и покачнулась над горизонтом, и  поплыла,  словно
отбросив   якорный   канат,  и  снова  стали   видимы  поверхности,   широко
раскинувшиеся  луга, спокойные сады и сама река  -- от берега до берега, все
мягко себя обнаружило,  все  избавилось  от  таинственности  и  страха,  все
осветилось как  днем, а  вместе с тем вовсе  не  как днем,  а совсем, совсем
иначе. Знакомые, любимые места  по берегам вновь их приветствовали, но точно
в иных одеяниях, как будто они незаметно исчезли, а затем тихонько вернулись
назад, но  только  в других, чистых одежках,  и теперь застенчиво улыбались,
ожидая, будут ли они узнаны в новом облачении.
     Привязав лодку к стволу старой ивы, друзья сошли на берег в этом  тихом
серебристом королевстве и  терпеливо обыскали заросли кустарника,  дуплистые
деревья,   ручьи,   овражки,   пересохшие  русла  весенних  протоков.  Снова
вернувшись на  борт и  переправившись на  противоположный  берег,  все то же
проделали и там, а  луна, спокойная  и далекая  в безоблачном небе, всячески
старалась  им помочь в их поисках,  пока не настал  ее час, и  она нехотя не
спустилась к земле и  не оставила их, и таинственность снова не окутала реку
и землю.
     И тогда  все стало  медленно  изменяться. Горизонт  прояснился, поля  и
деревья стали приобретать четкие очертания,  и вид у  них был уже немножечко
другой, тайна стала от них отступать.
     Неожиданно свистнула какая-то птица, и  снова  все  замолкло.  И возник
легкий  ветерок и заставил  шелестеть камыши и осоку. Дядюшка Рэт, который в
этот   раз   правил   лодкой,  вдруг  выпрямился  и  стал  к  чему-то  жадно
прислушиваться Крот, нежными прикосновениями к воде заставляя лодку медленно
двигаться, чтобы можно было хорошенечко оглядеть  берега, взглянул на него с
любопытством.
     -- Исчезло!  -- воскликнул дядюшка Рэт,  сгорбившись на сиденье. -- Так
красиво, странно и необычно! Уж  если это должно было так быстро  кончиться,
лучше бы этого  и не  слыхать  вовсе! Во  мне  проснулась  какая-то тоска, и
кажется, ничего бы я больше в жизни не хотел, только слушать и слушать. Нет!
Вот оно снова! -- воскликнул он опять, настораживаясь.
     Некоторое время он молчал как зачарованный.
     -- Опять исчезает,  опять удаляется!  О, Крот, какая красота!  Веселая,
радостная мелодия, прекрасные звуки отдаленной  свирели. Я и во сне  никогда
не  слыхал такой музыки! Она  зовет! Греби, греби, Крот! Эта музыка для нас,
она нас призывает к себе!
     Крот, впадая в величайшее изумление, подчинился,
     -- Я ничего не слышу, -- сказал он. -- Я слышу только, как ветер играет
в  камышах, и в осоке, и  в  ивах. Рэт ничего не ответил, а может быть, и не
услышал,  что сказал Крот. Восхищенный,  он  весь отдался  восторгу, который
заключил его, маленького, трепещущего, в свои сильные и мощные объятия.
     Крот  молчал и  только  непрерывно  взмахивал  веслами,  и  вскоре  они
достигли того места, где  с одной стороны от реки отделялась большая заводь.
Легким  движением  головы  Рэт, который давно уже  бросил заниматься лодкой,
указал гребцу  держать в сторону заводи.  Медленный прилив света в  небе все
увеличивался и увеличивался,  и  можно было  различить, какого  цвета цветы,
точно драгоценными камнями окаймлявшие берег.
     --  Все  яснее  и  ближе!  --  радостно  закричал дядюшка  Рэт. --  Ну,
теперь-то ты должен слышать. А! Наконец-то! Теперь я вижу, что и ты услыхал!
     Крот перестал  грести  и замер, затаив дыхание,  потому что  и на него,
точно волной, пролилась  мелодия, и  окатила его, и завладела им совершенно.
Он  увидал  слезы на глазах  своего друга и  наклонил голову,  сочувствуя  и
понимая.  Лодка  скользила  по  воде,  с берега  их задевали  розовые  цветы
вербейника. И  тогда  отчетливый и властный  призыв,  который  сопровождался
опьяняющей  мелодией, продиктовал свою  волю Кроту,  и  он  снова взялся  за
весла. А свет становился все ярче, но ни одна птица не пела, хотя они обычно
щебечут перед приходом зари, и, кроме небесной этой  мелодии, больше не было
слышно ни единого звука.
     Травы  по обеим сторонам заводи в это утро казались какой-то особой, ни
с чем  не сравнимой зелености и свежести. Никогда розы не казались им такими
живыми,  кипрей  таким буйным,  таволга  такой  сладкой  и  душистой.  Затем
бормотание  плотины  стало  заполнять   воздух,  и  они  почувствовали,  что
приближаются к развязке своей экспедиции.
     Полукружие  белой пены, вспыхивающие  лучи, блеск,  сверкающие перепады
зеленой  воды -- большая плотина перегораживала заводь от берега  до берега,
смущая  всю  спокойную  поверхность  маленькими вертящимися  водоворотами  и
плывущими  хлопьями пены, заглушая  все другие  звуки своим  торжественным и
умиротворяющим говором.
     В самой середине потока, охваченный блистающим объятием плотины, бросил
якорь  малюсенький  островок,  окаймленный густыми зарослями ивняка, ольхи и
серебристых  березок.  Тихий, застенчивый, но полный таинственного значения,
он скрывал  то,  что  таилось  там, в  середине,  скрывал  до тех пор,  пока
настанет  час, а когда  час  наставал,  то  открывался  только признанным  и
избранным.
     Медленно, но  нисколечко не раздумывая  и  не  сомневаясь, в  некотором
торжественном    ожидании,   оба   зверя   проплыли   через   встревоженную,
взбаламученную  воду и причалили к самой кромочке острова, покрытой цветами.
Они молча сошли на берег и стали пробираться через цветущие, душистые  травы
и кустарник, туда,  где земля  была ровной,  пока  наконец  не добрались  до
маленькой  полянки, зеленой-зеленой, на  которой самой  Природой  был разбит
сад. Там росли дикие яблони, и дикие вишни, и терновник.
     -- Вот  это место,  о котором рассказывала музыка, -- прошептал дядюшка
Рэт. -- Здесь, здесь мы его встретим, того, который играл на свирели.
     И  тогда  вдруг на  Крота напал священный ужас,  и он опустил голову, и
мускулы его стали точно тряпочные, а ноги вросли в землю. Это не  был страх,
нет, он был совершенно счастлив и спокоен. А просто, просто он почувствовал,
что где-то близко-близко здесь  находится  тот, который играл на свирели. Он
оглянулся на  своего друга и  понял,  что  и  он  тоже находится  в таком же
состоянии.  А  полные птиц  кусты по-прежнему  безмолвствовали, а  заря  все
разгоралась.
     Может,  он и не решился бы поднять голову, но, хотя  музыка уже стихла,
призыв  все так же властно звучал внутри него. Он не мог не посмотреть, даже
если  бы сама смерть  мгновенно  справедливо  его  поразила  за  то,  что он
взглянул смертными глазами на сокровенное, что должно оставаться в тайне. Он
послушался  и  поднял голову, и  тогда  в светлых лучах приближающейся зари,
когда даже  сама Природа, окрашенная  невероятным розовым цветом, примолкла,
затаив дыхание, он заглянул в глаза друга и  помощника,  того, который играл
на свирели. Он  ясно увидел кудри и крючковатый  нос между добрыми  глазами,
которые смотрели на них ласково, а рот, спрятавшийся в бороде, приоткрылся в
полуулыбке, увидел руку возле широкой груди  и другую руку,  которая держала
свирель,  только   что  отведенную   от  губ,  видел  крепкие  ноги,  прочно
опирающиеся  на дерн, и  угнездившегося между его  ступнями крепко спящего в
полном покое маленького,  кругленького, толстенького детеныша Выдры. Все это
он увидел своими глазами, совершенно отчетливо  на фоне рассветного неба! Он
все  это  увидел своими глазами и остался  жив,  а оставшись  в живых, очень
этому удивился.
     -- Рэт, -- нашел он в себе силы прошептать, -- ты боишься?
     -- Боюсь? -- пробормотал он, и глаза его  сияли несказанной любовью. --
Боюсь? Его? Да нет же, нет! И все-таки... Все-таки мне страшно, Крот!
     И оба зверя склонились к земле в порыве благодарности.
     Неожиданный  и величественный, поднялся над горизонтом солнечный диск и
взглянул  на  них.  Его первые  лучи, прострелившие насквозь  заливной  луг,
плеснули  светом  в  глаза  и ослепили их. А когда они снова открыли  глаза,
видение исчезло, и воздух наполнился птичьими гимнами, славящими зарю.
     И когда оба друга глядели пустым взглядом, погружаясь в печаль от того,
что они видели и тут же утратили, капризный легкий ветерок, танцуя, поднялся
с поверхности воды, растрепал осины, тряхнул покрытые  росой розы,  легко  и
ласково дунул им  в лицо, и с его легким  прикосновением наступило забвение,
потому  что  друг и помощник каждому, перед кем он  предстал  и кому  помог,
напоследок  посылает  еще  один  чудесный  дар:  способность  забыть.  Чтобы
воспоминание о необычном  не укоренилось и не разрасталось в душе, чтобы оно
не  затмевало радостей дальнейшей жизни для  тех, кого он выручил из беды  и
кому помог, чтобы каждый оставался счастливым и беззаботным, как прежде...

Полный текст "Ветер в ивах" на Lib.ru

Wind In The Willows в оригинале

Заводной вокал Барретта, полный образов текст - тут и мышонок Джеральд, и пряничные человечки, и комната, полная часовых механизмов (их-то и изображает звуковой шквал в конце песни). Именно такой, по мнению Сида, должна быть песня, посвященная девушке (Дженни Спайрс).

Рабочее название песни - Bike Song.

По мнению Шаффнера, Bike "балансирует на грани психоза", и принято считать, что это одна из последних песен Барретта периода расцвета.

Композиция входит в:

• The Piper At The Gates Of Dawn (1967)
• Relics (1971)
• A Nice Pair (1973)
• Echoes: The Best of Pink Floyd (2001)