Глава 2

ГЕНЕРАЛЬНЫЙ КОНСТРУКТОР

Эпизод 2

    На улице Танкопия не спали папа с сыном. Перед закрытыми глазами Игоря белели обнаженные выше колен прелестные ножки двух красавиц, их умопомра­чительные бедра туго обтянутые узкими юбками. Он все еще мысленно находил­ся в машине между двумя девушками. Его папа думал о том, что он уже давно один и о том, что Тауни, очень приятная женщина. Красивая, скромная и, похоже,  добрая.

    В среду вечером Валентин подъехал на машине к дому Макароныча, запер ее и, посмотрев на часы, отправился пешком на Московский проспект. У него еще было достаточно времени до встречи у станции метро «Комсомольская». Игорь прие­хал в двадцать два часа двадцать минут. Они сели в троллейбус. Кононенко пытался развлечь парня, но тот был явно напряжен. Он не очень-то верил в то,  что знакомый папы сможет защитить его от пятерых здоровых парней. Вышли на остановке и направились к дому. На углу возле гаражей им загородили дорогу,  темные фигуры. Фонарь здесь давно не горел, и лиц в полумраке было не видно.

    Парней действительно оказалось пятеро. Судя по всему, это были ро­весники Игоря. Один из них схватил мальчишку за плечо со словами:

– Привет, шахматист!

– Не трогай его, – спокойно сказал Валентин.

– Ты иди, иди, мы тебя не задерживаем, – проговорил тот, что держал Игоря.

– Мы тебя не тронем, не бойся, – с усмешкой добавил еще кто-то из них.

– Извините, ребята, вы меня не поняли, – тоном преподавателя произнес  Кононенко.– Это я вас не задерживаю и, если вы спокойно разойдетесь, я вас не трону.

     Парни заржали, а один шагнул вперед, протянул руку и потрепал Валентина по щеке. Он начал что-то говорить, но вдруг громко вскрикнул и согнулся, т. к.  его рука оказалась вывернутой за спину обычным милицейским приемом. В ти­шине, наступившей после крика, прозвучал голос, интонации которого не предвещали ничего хорошего:

– Пока вам еще не больно и вы можете соображать, запомните. Если вы еще раз приблизитесь к Игорю в любом месте города, я вам переломаю руки и ноги. Не поможет – поотрываю головы.

После этого удары посыпались на опешивших драчунов с такой частотой,  будто на них напали  сразу человек десять. Не прошло и минуты, как все пятеро распластались на земле. Правда, двое быстро подхватились и бросились бежать. Остальные поднимались медленно со стонами.

– Теперь идите с Богом, и запомните, что я сказал. Не заставляйте меня бить вас по-настоящему. Это опасно для жизни.

 Еще двое, молча, поплелись прочь.

– Ну, а ты чего валяешься? Вставай! – с этими словами Валентин помог подняться последнему, смотревшему на него с нескрываемым страхом. Тот оперся спиной о стену гаража. Из носа текла кровь.

– Платок есть?

– Не-е.

– На! – И Кононенко протянул ему свой платок. Парень приложил его к носу.

– Спасибо надо сказать.

–  Спасибо, – поспешно повторил пострадавший.

– А теперь рассказывай, кто вас послал.

В ответ молчание. Тогда Кононенко медленно отвел назад руку со сжатым кулаком.

– Жека, это Жека, – жалобно и испуганно пробормотал парень.

– Кто это Жека?

– Он убежал. Первым убежал.

– Что он вам говорил?

–  Он давал нам по пять долларов за то, что мы били вот его и все.

–  Где он живет, знаешь?

– Да мы все из одного двора на Салтовке.

 Валентин достал из кармана листок бумаги, взял у Игоря ручку и записал адрес.

– Идем, я отвезу тебя домой. Покажешь мне его квартиру, а то ведь ты и обмануть можешь, правда?

–  Я не обманываю, – проговорил парень и послушно пошел рядом. На Игоря увиденное произвело такое впечатление, что он потерял дар речи и только дома, захлебываясь, стал рассказывать отцу, как его бывший студент за минуту расправился с пятерыми здоровыми парнями. Машина Валентина стояла в темном месте. Номер рассмотреть было невозможно.

– Садись рядом со мной, будешь показывать, – сказал Кононенко, попрощав­шись с Игорем.

– Ехали молча. Наконец уже на Салтовке, парень осмелел и спросил:

– Где вы научились так драться?

–  Я с вами не дрался. Просто проучил. Когда я дерусь, остаются трупы, - мрачно сказал Валентин.

Вскоре пассажир указал дом.

– В каком подъезде живет этот Жека?

– В седьмом.

– С кем?

– С матерью и отчимом.

Выбрав темное место, Валентин остановил машину, и погасил все огни.

– Идем, покажешь.

Когда  поднялись на нужный этаж, он сказал:

– Позвони!

– А что я скажу?

–  Спроси дома ли твой друг.

 Парень нажал на звонок, а  Валентин спустился на пол-этажа ниже.

–  Женя дома? – услышал он вопрос.

 Дверь открылась, и женский голос от­ветил, что Жени нет.

 – А что это у тебя с лицом?

– Упал. Ладно, я пойду.

    Валентин спустился вместе со своим «подопечным» вниз,  подождал пока он скроется в своем подъезде и лишь после этого сел в машину и, не зажигая света, выехал со двора. Теперь можно быть уверенным, что парень номера ма­шины не рассмотрел. Миновав два длинных дома, он въехал во двор, оставил ма­шину, и вернулся в знакомый подъезд. Ждать пришлось около часа. Но, вот и Жека. Войдя в тускло освещенный подъезд и, увидев Кононенко, он не узнал его и хотел пройти мимо, но крепкая рука задержала его.

– Это ты, Жека?

–  Ну, я.

    Сильный удар кулаком под дых заставил его согнуться и громко икнуть. Прошло некоторое время, прежде чем он смог вдохнуть, и немного выпрямиться. На лбу выступили капельки пота.

–  Я тебя не ушиб? – прозвучал вежливый вопрос, и только теперь парень сообразил, кто перед ним.

–  Кто тебе приказал бить Игоря? Кто платит доллары? Отвечай быстро!

–  Дмитрий Антонович.

–  Кто он такой?

– Хахаль моей матери.

– Где живет?

– С нами.

– Вызови его.

    На своем этаже Жека позвонил и вошел в квартиру. Минуты через три-че­тыре дверь распахнулась, и на площадку с решительным видом вышел здоровен­ный мужик, в майке и тренировочных брюках. Кононенко не сразу поверил своим глазам. Перед ним стоял его старый знакомый по зоне - Циклоп собственной персоной. А Дмитрий Антонович, вышедший с твердым намерением разделаться на месте с обидчиком пасынка и нарушителем его планов, увидев Кононенко, побледнел и прислонился к стенке.

– Ча-ак…– только и смог прошептать он.

– Привет, Циклоп, закрой дверь. Поговорить надо. Кто тебе приказал изби­вать молодого Гольдберга?

–  М-м-м. . . я. . . ну-у. .

– Гвоздев?

–  Угу

– Если еще тронешь его хоть пальцем, будешь иметь дело со мной.

–  Я. . . я человек подневольный. 

–  Будешь человек покойный! Ты меня понял?

–  Ну-у. . . да.

– Теперь я знаю, где тебя искать. Посоветуй своему пахану, оставить Гольдберга в покое. – С этими словами Кононенко, не прощаясь, пошел вниз по лестнице.

 Когда он вошел в свою, квартиру из спальни вышли ему навстречу встревоженные жены.

– До чего же они хороши в коротеньких ночных рубашонках, – подумал Валентин.

– Где ты был? Так поздно, а тебя все нет и нет. – Спросила Ила. Муж обнял обеих, поцеловал шейки и погладил попки, приподняв нижние края рубашек. За этим занятием его и застала Тауни, выглянувшая из своей комнаты.

–  Все в порядке, ложитесь спать, – сказал ей зять.

– А кушать ты будешь?

–  Не беспокойтесь, я все сам найду.

Закрывая дверь  комнаты, Тауни улыбнулась, увидев, как ее дочери одно­временно подставили мужу губы для поцелуя.

– Теперь я пойду мыться и ужинать, а вы ложитесь, – сказал он сестрам.

–    Мы тебя любим, – прошептала Нида, и снова потянулась к нему губами. Подождав, пока он поцелует сестру, Ила спросила:

– А ты нас?

– Валентин чмокнул ее в розовые губки и сказал: –  Я вас очень люблю. Вот только подкреплюсь и докажу вам это.

Девчонки заулыбались и, обнявшись, отправились в спальню.

    Утром Валентин поехал в управление СБУ. Он подумал, что защита Макароныча неплохое развлечение в ожидании аудиенции у президента страны, но может быть ему понадобится помощь. Поэтому попросил выяснить, не живет ли в Харь­кове кто-нибудь из его бывших сослуживцев. Харьковчан в их группе не было,  но может быть, кто-то осел здесь после демобилизации. Через два дня он полу­чил адрес старшего  лейтенанта Володи Усенко. Это был бесстрашный парень, с которым у Валентина установились тогда если не дружеские, то вполне прия­тельские отношения. Оказалось, что Усенко работает охранником в пункте обмена валюты. Это с его-то квалификацией и опытом ведения боя в экстремаль­ных условиях! Ему бы служить в антитеррористическом отряде, а не сидеть с утра до вечера на табуретке в обменном пункте, протирая штаны. По адресу, полученному в управлении, он легко нашел его жилье.

– Наверное, я скоро найду для тебя более приличную работу, – сказал Валентин после того, как они слегка отметили неожиданную встречу. – А  сейчас мне может понадобиться твоя помощь, –  и он  рассказал о проблеме, с которой столкнулся Макароныч.

    Усенко дал свой рабочий телефон и сказал, что с удовольствием разомнет мускулы. Надоела монотонная, скучная работа. После встречи с Усенко Валентин зашел в новый продуктовый магазин. Он часто покупал здесь продукты, потому что магазин был удобно расположен и нравился ему чистотой, блеском своих витрин, богатством ассортимента и вежливостью продавцов.  Но главной достопримечательностью здесь была, пожалуй,  директор – Лилия Сергеевна. Это была красивая женщина лет тридцати пяти,  ухоженная, с иголочки одетая, с благородной осанкой, холеным лицом и пышной прической. Одевалась она явно не с Барабашовского рынка. На ней не было ни­чего ни турецкого, ни китайского. Все, что было надето на ее роскошном теле, имело подлинные этикетки самых престижных фирм. Иногда она сама становилась за прилавок и обслуживала покупателей, одаривая каждого очаровательной улыб­кой. А когда она шла по залу неотразимая, великолепная, недоступная как королева, мужчины смотрели на нее с обожанием, повторяя, кто про себя, а кто вслух:

– Какая женщина! Ах, какая женщина! – И многие думали с завистью: – И кто-то же спит с такой красавицей.

    Кононенко получил из украшенных перстнями рук Лилии Сергеевны килограмм сыра, килограмм ветчины, пять килограммов бананов и три ананаса. Он старался включать в рацион своей семьи как можно больше продуктов, к которым привыкли Тауни, Ила и Нида, чтобы облегчить им переход на новую систему питания. Возил домой много яблок, груш, апельсинов, винограда, различных овощей. Часто ездил на базар с Тауни, и она сама выбирала продукты.

    После Валентина Лилия Сергеевна отпустила еще двух покупателей и отправилась к себе в кабинет. Ее место заняла продавщица. Помещение, куда вош­ла директриса, было совершенно не похоже на кабинеты директоров прежней фор­мации, где на обшарпанном канцелярском столе,  вперемешку с накладными и бухгалтерскими документами, валялись грязные миски с остатками еды, консерв­ные банки, вдоль стен громоздились ящики, мешки, сломанные весы и всякий хлам. Это была небольшая, но уютная комната с современной мебелью,  красивой люстрой и пейзажами на стенах, оклеенных дорогими  обоями. В свер­кающем баре стояли  стопки, бокалы и бутылки с экзотическими этикетками,  предназначенные для угощения важных гостей.

    Через несколько минут, после того как директор магазина ушла к себе, в зале появились два типа неряшливо одетых и с отвратительными фи­зиономиями. Провожаемые недружелюбными взглядами продавщиц, они направились прямо в кабинет Лилии Сергеевны. Продавцы знали только их имена – Колян и Васек, и не понимали, что у них может быть общего с их великолепной началь­ницей и почему она их всегда принимает.

– Чего приперлись? – спросила Лилия Сергеевна, когда они появились в дверях.

– Нас Паша прислал, – заявил тот, которого звали Колян. – Лилька там, гово­рит, давно не траханная, надо бабе помочь. Велел тебя проведать.

–  И наклонить, – осклабился Васек.

– Скоты, вы же меня на той неделе на моей собственной кровати изнасилова­ли.

– Мне тоже на кровати больше нравится, когда ты голая, – согласился Колян, и облапил груди женщины. – Но ты же боишься, что твой хахаль узнает. Можно подумать, что ему не хватит. Вот Паша нас и прислал сюда.

Его приятель тоже подошел ближе и крепко ухватил Лилию Сергеевну за крутой зад.

– Как тебя по очереди, или с двух концов сразу? – спросил Колян, по хо­зяйски расстегивая кофточку на крупной груди.

– Некогда мне. За товаром ехать надо, – сказала Лилия Сергеевна. Ее лицо выражало высшую степень отвращения к гостям, но она не мешала им ощупывать себя нечистыми руками.

– Тогда запирай дверь и становись в позу.

Она закрыла дверь на замок и вернулась к своему столу. Колян зашел сза­ди, снова взял ее за груди, потискал, потискал и стал задирать красивую модную юбку со словами:

– Давай, Васек.            

Лилия Сергеевна оперлась  ладонями о сиденье стула, повернувшись к Ваську лицом и сказала:

– Давай скорее, сволочь.

Через двадцать минут странные посетители покинули магазин в веселом расположении духа, а еще через двадцать, появилась хозяйка кабинета, велико­лепная и неотразимая как всегда.

     Утром следующего дня Лилия Сергеевна отправилась на Центральный рынок,  который она, как и все коренные харьковчане, предпочитала называть «Благобаз», то есть Благовещенский базар. Там среди сотен неказистых магазинчиков, отыс­кала ничем не примечательную лавку строительных материалов и, поздоровавшись с двумя продавцами, зашла в грязную каморку заведующего. За столом восседал Павел Тимофеевич Гвоздев, известный в уголовном мире как Паша Гвоздь. Эта не шибко оригинальная кличка прилипла к нему еще в школьные годы благодаря фамилии, да так и осталась навсегда. Сев, не без отвращения,  на грязную табуретку, Лилия Сергеевна сказала возмущенно:

– Зачем ты прислал ко мне этих скотов? 0ни изнасиловали меня прямо в ка­бинете. В конце концов, сотрудники узнают. Зачем ты меня постоянно унижаешь,  позволяешь им так со мной обращаться?

– Затем, чтобы ты не забывала, кто ты такая. Чтобы не зазнавалась, став богатой дамой. Унижаю! Разве такую, как ты можно унизить? Для тебя быть снизу самое привычное положение. Ты, наверное, лежа под мужчинами, провела больше времени, чем стоя на ногах. Вот интересно было бы подсчитать, сколько лет сво­ей жизни ты провела на спине с раздвинутыми ногами. И потом, ты же сама про­сила запретить им трахать тебя дома. Хахаль у тебя появился, не нравится,  что они дочку лапают. Ну, насчет хахаля, это я понимаю. Не хочешь, чтобы он уз­нал, кто ты есть на самом деле. А дочку-то, почему пощупать нельзя. Она что у тебя нещупаная, что ли? Может, скажешь и нецелованная? Девке шестнадцать лет,  а мамаша за сиськи ее взять не разрешает. Надо же! Значит другим можно, а моим парням нельзя. Со сколька лет она у тебя ноги-то раздвигает? Года три уже трахается, или больше?

– Нисколько она не трахается. Девочка она.

– В каком смысле девочка?

– В том самом!

– Ты хочешь сказать, что она еще не давала? – удивленно спросил Паша.

– Вот, именно.

– Ты шутишь?

– Ничего я не шучу. Говорю тебе, девочка  еще.

У Паши изменилось выражение лица, и он спросил, понизив голос:

– Это правда?

–    Да, правда, правда. Господи, что тут особенного. Ей же шестнадцать, а не двадцать шесть!

–  Ну,  ты даешь! По-твоему, ничего особенного. Мамаша с тринадцати лет проститутка, а дочка в шестнадцать еще не пробовала. Такая телка и до сих пор… Ты в ее возрасте уже половину города обслужила, а она девочка. Ну, ты меня удивила! Я-то считал, что она вся в тебя. Думаю, мама ребятам надо­ела, пусть с дочкой порезвятся. Ей-то что, не первые, не последние. Встала,  отряхнулась как курица и забыла. А она оказывается, еще не знает, что это такое. Это меняет дело. Раз так, то парни пусть подождут своей очереди. Для начала я сам  ею займусь. Приведешь ее ко мне…

–  Нет! – вскрикнула Лилия Сергеевна.

– Да ты не волнуйся, – отеческим тоном сказал Павел Тимофеевич. – Вече­ром привезешь, утром заберешь. Что с ней станется. Какая приедет, такая и уедет… почти такая. Кроме доктора никто разницы и не заметит. Пусть себе учится, как и прежде, пусть участвует в своих олимпиадах и… где там еще.

– Павел, у тебя что, совсем совести нету? – воскликнула Лилия Сергеевна, и на ее глазах показались слезы.

– Там, где была совесть, у меня давно кое-что другое выросло, – ухмыль­нулся Паша. Это я и хочу показать  твоей девочке.

– У тебя жена не намного старше моей дочери. Женился на семнадцати­летней в свои пятьдесят и тебе ее мало?

–    Семнадцать-то семнадцать, но я у нее был уже не первым. Говорит, с мальчиком дружила и однажды не устояла. А кто знает, сколько у нее было «мальчиков», один или двадцать один. Ты вон тоже выглядишь как порядочная. А целенькая, это совсем другое дело, это без обдуриловки. Была у меня в юно­сти одна такая, но я тогда ни хрена разницы не понимал. Первый я у нее, или седьмой, не все ли равно. Теперь-то я понимаю, что значит первым быть у девочки. Вот и хочу попробовать такую.

         Все будет культурно. Ты только предварительно проведи с ней работу. Скажи, чтобы слушалась и не вздумала кричать и брыкаться. Убеди ее быть со мной ласковой. Это в твоих же интересах. Иначе придется объяснить ей кто такая ее мамочка и откуда все ваше благосостояние. Кстати, ты ведь,  кажет­ся, замуж собралась?

–    Да.

–    Наверное, не хочешь, чтобы жених узнал, как ты ночью за гостиницей до десяти человек обслуживала. Как тебя на очередь ставили дворовые пацаны в подъезде. Может, рассказать ему и дочке за что тебя в ее возрасте прозвали Лилька – «Всегда, пожалуйста»? Так что веди свою красотку на обработку. Да позаботь­ся, чтобы она не забеременела с первого раза. Я себе не собираюсь удовольст­вие портить.

Лилия Сергеевна заплакала навзрыд.

– Да не переживай ты, – сказал Паша. – Я не понимаю, что ты из такой чепу­хи трагедию делаешь. Ну, сколько она еще в девочках проходит? Полгода – год от силы. Все равно же кто-нибудь уделает. Так почему не я? Я устрою все так,  что она будет довольна. Это не то что, стоя где-нибудь в подворотне. Будет музыка, цветы, самые лучшие вина, красивая обстановка. Девочка выпьет раз, другой, третий и сама не заметит, как окажется в постели. Ну, поплачет немного с непривычки, ногами подрыгает и успокоится. А утром будут богатые подарки, завтрак в постели, ласковое обращение. Да после этого она сама будет ко мне проситься. Подружки-то, небось, на чердаках да в подъездах поотдавались,  в антисанитарных условиях, а у нее это будет как праздник. Вот отправлю жену на две недели в Париж по путевке, и тащи ее ко мне. Но учти, я ее насило­вать не собираюсь. Она должна быть как шелковая. Ну, не без того, конечно, что поломается немножко, как положено девушке в первый раз. Это даже приятно. Особенно когда раздевать буду. Ей это непривычно. Стесняться будет. Это я понимаю. Но потом чтобы ни-ни. Прошло время, когда мне нравилось брать девок силой. Теперь я люблю, когда они ласковые.

    Если упрется, ты объясни ей, что может быть вариант и похуже. Она ведь гуляет вечерами. Однажды могут затащить, например, в подвал, повалят и изна­силуют сразу человек пять, да еще и ребеночка сделают. Так что пусть сама выбирает, что лучше, с одним в чистой постели, или с пятерыми в подвале на грязном полу, и пузо, неизвестно от кого.

    Лилия Сергеевна плакала, наклонив голову, и слезы вместе с тушью текли по ее холеным щекам.

– Ну, хватит носом хлюпать, – сказал Паша строго. – Что-то у меня желание возникло. Поговорил о твоей дочке, представил ее голенькой в постели и захо­телось. Давай-ка, докажи, что не утратила профессиональные способности.  Сделай мне приятно, как ты умеешь.

Всхлипывая, Лилия Сергеевна стала расстегивать кофточку, а за ней бюст­гальтер.

– А сиськи у тебя по-прежнему хороши, – заметил Паша. – Просто удивитель­но. Сотни мужчин их мяли, жевали, дергали, а они чуть ли не как у девочки. Представляю, как они у твоей дочки торчат. Ладно, иди сюда и начинай.

– А что же ты своей жене не даешь? У нее, у молоденькой, губки, наверное, слаще, чем у старой проститутки, – поинтересовалась Лилия Сергеевна, становясь на колени.

– Ты что! Девочка из хорошей семьи. Как это я ей предложу? Она может и не знает о таком способе.

– Теперь ты меня удивил, – и Лилия Сергеевна даже усмехнулась сквозь слезы. – Да в наше время об этом каждая школьница знает. По телевизору вон че­рез день показывают в фильмах. Может, твоя  с этого конца невинность уже года три назад потеряла, которая из хорошей-то семьи.

– Хватит! – рявкнул Паша со злостью. – На, заткни рот и не вякай!

    И... уже не шикарная Лилия Сергеевна, а «Лилька  всегда пожалуйста», покорно стала на колени.  Минут через двадцать она вышла из Пашиной конторки застег­нутая на все пуговицы и почти такая же красивая. Только внимательный наблюдатель мог заметить, что с нею что-то неладно. И не потому, что покраснели гла­за, и с губ была начисто стерта помада. Что-то изменилось в ее осанке. Эта женщина уже не казалась королевой. А еще более наблюдательный человек мог бы заметить в ее заплаканных глазах недобрые огоньки.