Ресурсы НГО по-русски и по-немецки (выпуск #19)

Новости сайта
Ресурсы НГО по-русски и по-немецки
выпуск №19 от 27 декабря 2005г.

ПРАКТИКА МИЛОСЕРДИЯ

Ульрика Пройсс (Ulrike Preuss) в рамках "социального года" работала в Москве с сентября 1995г. по сентябрь 1996г., в конце этого срока она изложила свои впечатления о ее работе в интернате для детей-инвалидов на окраине столицы.

Круг поддержки "Иванушка" Мы помогаем развитию в России человеческого и нежного обращения с инвалидами. Мы поддерживаем новые российские организации и инициативы, которые с большой отдачей пытаются работать в направлении интеграции людей с нарушениями в общество вопреки ограниченным финансовым ресурсам и многочисленным барьерам со стороны государства. Мы выбрали именно имя "Иванушка", поскольку это имя дурачка из русских сказок, поначалу никем непризнаваемого, а под конец становящегося самым удачливым. Так же как и этот "дурачок" дети с ограничениями вовсе не являются неполноценными, а лишь другими и именно поэтому достойными любви. Они нас могут научить таким вещам, которые в нашем обществе потребления чересчур легко забываются. Круг поддержки "Иванушка" образовался летом 1996 года в конце альтернативной службы добровольцев Анны, Йоахима, Эрика, Доминика и Ульрики, которые работали в Интернате №30, в лечебно-педагогическом центре и в мастерской для молодых людей с синдромом Дауна. Прежде всего беспомощность перед лицом условий в государственном интернате №30 пробудила внутреннюю потребность проявить активность в интересах российских инвалидов и после завершения срока службы в Москве. Волонтерам было ясно, что сотрудничество с закрытыми госучреждениями не может быть постоянным, а от российской общественности не скоро добиться сознательности и понимания в отношении людей с ограничениями. Показалось более разумным поддержать частные российские организации, которые поддерживают детей-инвалидов, живущих в своих собственных семьях. Каждый такой ребенок, который растет, живет и учится в своей семье и внутри общества, понемногу разрушает советский тезис о неспособности инвалидов к обучению и развитию. Таким образом в российском обществе могут пробудиться толерантность и понимание людей с нарушениями. Совместно с лечебно-педагогическим центром Круг поддержки "Иванушка" развивал систему опекунства, обеспечивающую многолетнюю помощь детям в этом центре. У нас нет штатных работников, только добровольцы и все работают без какого бы то ни было возмещения расходов. Круг поддержки "Иванушка" состоит из приблизительно 10 человек в возрасте от 20 до 30 лет, которые вместо гражданской службы или так называемого "социального года" несли или еще несут на протяжении 12-15 месяцев добровольную мирную службу в России. В этот период они работали или работают преимущественно в учреждениях для инвалидов в Москве.

Воспоминания-отчет о работе в московском интернате для детей-инвалидов №30

Здание интерната, обнесенное забором (вход только по пропускам) словно само стыдясь своего существования, затерялось позади нескольких фабрик у опушки леса. Дважды в неделю я ходила туда пешком, первые два месяца - через заснеженную пустынную местность вместе с Тило, позднее - по цветочному лугу одна или с Анной. Первые месяцы моей работы там были не простыми. Утром я выходила из дома с ощущением в животе: "Я не могу! Я не хочу!", и в то же время со знанием, что идти к детям необходимо. В метро я всегда читала, чтобы не думать о том, что меня ждет. И все же в течение получасового пешего похода от метро к интернату бессилие все нарастало, однако находясь столь близко от цели никогда не поворачивают обратно...

Как только минуешь домик сторожа с бродящим рядом брошенным псом и откроешь дверь первого корпуса интерната, навстречу ударяет приторный запах мочи. В вестибюле, куда дети редко заходят, стены разноцветные, в то время как в остальных комнатах - стерильно белые. Нам была выделена комната, в которой мы могли хранить игрушки, полученные по гуманитарной помощи. Вооружаешься коробкой игрушек - и вперед. Я работала вместе с Тило в отделении на первом этаже, где находятся как дети, прикованные к постели, так и способные ходить. Но даже тем, кто может более или менее вертикально передвигаться, не разрешается покидать кровать или манеж, стоящий посреди комнаты, исключением лишь была пара "любимчиков". Дети, которые этого не понимали и сами высвобождались из "клетки", попросту привязывались.

Изо дня в день дети сидят в этой комнате без игрушек, три раза в день их кормят и два раза переодевают. В остальном о них никто не заботится. В результате дети слаборазвиты, маленького роста и с нарушениями. В большинстве случаев практически невозможно отличить ограничение или задержку в развитии, которую соответствующий ребенок имел при поступлении в интернат, от той, которую приобрел вследствие содержания здесь. Госпитализм повсюду: преобладающий шум в мертвой тишине - ритмичный стук детских голов о стены и решетки кроватей. Дети должны иметь дранг (стремление, тягу к самоощущению), иногда до такой степени, что они сами себя травмируют. С другой стороны, кажется, что ритм колебательных движений успокаивает их и отвлекает от убогой действительности.

Большинство детей оказались в интернате с рождения, потому что в счастливом обществе коммунистического Советского Союза не могло быть инвалидов. Врачи сообщали матерям, у которых ребенок рождался с отклонениями, что он будет недоразвитым и непохожим на остальных. Поскольку у матерей не было противоположного примера, многие из них доверяли врачам и сдавали детей. Для содержания таких детей на окраинах городов были сооружены большие закрытые интернаты, численность детей в которых часто превышала несколько сотен. С момента распада СССР мало что изменилось, поскольку в обществе не появилось доказательств того, что люди с ограничениями являются любящими и достойными любви.

В интернате, в котором я работала, для каждого отделения предусмотрена своя медсестра, однако из-за нехватки персонала она разрывается сразу между несколькими отделениями. Далее, присутствуют от одной до пяти женщин, как правило три, без специального образования, чьей обязанностью является кормить, мыть, переодевать детей и заботиться об их хорошем самочувствии. Они работают 24 часа подряд, затем четверо суток свободны до следующего 24-часового марафона. Данный режим занятости приводит к тому, что эти женщины по возможности избегают детей для экономии своих сил, поскольку никто не в состоянии ночь и день подряд интенсивно выполнять подобную работу. С учетом низкой заработной платы единственная привлекательность такой работы - особое регулирование рабочего времени с четырьмя свободными днями.

Помимо сказанного, в каждом отделении есть помещение, где живут состарившиеся и ослабленные инвалиды, которые провели здесь целую жизнь и по этой причине практически неразвиты. Поскольку они никогда ничего другого не испытывали и постоянно запугиваются персоналом грязной работой, эти несчастные часто очень грубы в обращении с детьми.

Мы не могли заниматься со всеми детьми сразу, поэтому ограничились уходом в каждой из двух комнат сначала за одинадцатью, позже за семью сиротами. Сперва это значило: высвободить детей из их обписанных штанов и рубашек, если только они сами уже не справились с этим и не сидели голыми в кровати или манеже. Вокруг были видны маленькие лужи и порой коричневые комочки, с которыми дети иногда играли или пытались есть. Пеленок они не знают. Мы моем детей, когда небходимо, переодеваем их (если позволено брать чистые вещи) и садим их к игрушкам на одеяло на полу. Естественно дети редко остаются на одеяле, а охотно ползают по комнате, обследуют ее углы и пытаются улизнуть через дверь, откуда для них начинается большой неизвестный мир.

Трудно представить, что все эти маленькие, бледные дети с коротко подстриженными волосами в пестрых костюмах старше шести лет, так как выглядят они как малыши. Но в "интернат" попадают дети, лишь начиная с этого возраста. В нашем отделении для "лежачих" содержались дети, которые либо действительно не могли ходить вследствие физических ограничений, либо их до сих пор этому просто не учили. При этом следует учесть, что пространство, где они могут учиться ходить, состоит из полутораметрового мягкого матраца в их кровати! (Эти дети признаны "неспособными к развитию", при этом некоторые из них в этих условиях сами научились ходить. Кое-кому стоило бы попробовать...) Из этих "лежачих" только где-то одна пара может неуверенно ходить, но никто не в состоянии говорить, поскольку с ними не разговаривают.

Тем не менее, когда мы приходили, дети узнавали нас, начинали с удовольствием пищать, кричать и смеяться. Например, 14-летняя Света, выглядящая на пять, просовывала свои ноги сквозь решетку кровати и кричала "гуа, гуа", что означало" гулять". Ей хотелось, чтобы я ее вытащила, позволила держаться за задние карманы брюк и так со мной, прохаживаться вдоль коридора. В одиночку она не может ходить. Света относится к детям, которые пытаются мало-мальски занять себя в течения долгого интернатского дня. Так она рисует ногтем узоры на своем матраце или разрывает свою простыню, чтобы обвить несколькими изящными перышками решетки своей кровати. У ней был период, когда она пыталась всем в своем окружении закасать рукава рубашки, свитера или шорты, потому что кто-то и ей случайно закасал вечно длинные рукава. Потом в Свете пробудилась страсть собирать игрушки в коробку сразу же после того, как мы их оттуда достали.

С некоторыми моментами из повседневной жизни интерната дети неплохо справлялись. Почти все могли весьма изящным способом надеть или снять рубашку или штаны (а больше они ничего и не носят), подтереть собственную мочу простыней, а некоторые даже старались обписывать только один угол своей кровати и держать сухими остальные. Как-то я забыла убрать ведро после мытья полов. Быстрее, чем я смогла взглянуть, Ольга - одна из девочек с синдромом Дауна - подползла к ведру и начала мокрой грязной тряпкой тереть пол, что ей часто приходилось видеть. В другой раз один маленький мальчик с синдромом Дауна снял мою обувь и тотчас же, никогда ранее в жизни не носивший ничего подобного и столь большого, попробовал ее одеть на себя.

Потребовалось некоторое время, пока мы нашли подходящие занятия для детей, ибо что делать с детьми, которые не знают "нормальной" жизни, никогда не видели, как готовят пищу, стирают белье. Которым неведомы цветы, собаки и машины. Принесенную нами игрушку они разбирали до последней детали, поскольку ни одному из них, никогда не видевшим телефона, было неясно, почему он должен разговаривать и как обращаться с этой разноцветной и хрипящей трубкой, чтобы услышать ответ. Мы тогда решили больше играть с тем, что касается их собственного тела и жизни: мы позволяли детям себя купать, мазаться кремом и расчесываться, играли с ними в "пальчики" и рифмы в танце, массировали и приводили их в движение.

Однако мы повсюду упирались в некие границы из-за нашей необразованности. Например, я пыталась научить петь одну девочку, Юлию, поскольку наше пение ей очень нравилось, пение расслабляет и ей это бы пошло на пользу. Юлия не может говорить, но всегда, когда меня видела, она закатывала глаза кверху и пищала тоненьким голоском в вопрошающем тоне, на что я точно также отвечала. Чтобы дать возможность Юлии расслабиться, я постоянно пропевала одну ноту и при этом слегка покачивала головой в стороны. В результате, как только Юлия видела меня, она принималась пищать, вращать глазами и трясти головой. Однажды, когда она плакала, мне показалось, что это похоже на пение и я продолжила свое хоровое занятие - в итоге Юлия долгое время проплакала, при этом тряся головой.

Конечно, результаты нашей работы очень незначительны, но все же дети немного изменились. Они уже не столь беспомощны в коммуникации между собой как прежде. Они уже воспринимают и реагируют друг на друга, правда часто лишь для того, чтобы побороться за игрушку. Иногда они помогали друг другу одеться, хотя и больше из интереса к действию, чем к помощи, но такой интерес к окружению далеко не всегда присущ детям в подобной ситуации. Света выучилась говорить "пока", Ольга произносить одно слово, похожее на ее имя и вытягивать свой ротик навстречу входящему для поцелуя.

Один случай меня очень тронул - прощание с девочкой по имени Люда, с которой я занималась лишь первый месяц, пока ее не перевели в другое отделение. Так как она могла бегать, но была чересчур тихой и пассивной, я брала ее за руки и прыгала вместе с ней по комнате. Потом я вновь увидела ее спустя два месяца - забытой в углу коридора. Я заговорила с ней, но она поначалу никак не отреагировала и смотрела сквозь меня. Внезапно она схватила меня за руки и принялась прыгать.

Обед - это всегда ужас. Из металлических мисок огромными ложками в рот лежащих в кровати детей запихивается месиво из картофельного пюре, супа и мясного фарша. Дети кричат, пока не получат пищу, во время еды смотрят лишь в тарелку и затравленно глотают, глотают... - и кричат, когда тарелка уже пуста. Тех, кого кормят стоящими в манеже, отталкивают друг друга, чтобы перехватить лишнюю ложку. Из-за страха детей получить слишком мало, а также нетерпения персонала большая часть еды оказывается вместо рта в кровати, на одежде или в волосах детей. В этой атмосфере борьбы, крика и спешки на фоне монотонной беззвучной повседневности еда превращается в кошмар. Совершенно излишне подчеркивать, что такое питание несовместимо с болезнями этих детей и приводит к тому, что почти у всех вздутые животы, худые как щепки руки и ноги, а также сыпь по всему телу - в большей степени от применения успокаивающих средств.

Для нас также было большой проблемой отыскать имена детей, поскольку воспитатели, если они вообще что-то знали, в большинстве случаев называли лишь фамилии.

Что еще сильно сказывалось на нашей работе в интернате - так это вечные стычки со штатным персоналом, который всевозможными способами пытался помешать нашим занятиям с детьми. Часто на наши плечи перекладывалась масса обязанностей, без сомнения лежащих в сфере ответственности нянечек, как например, мытье полов, кормление или купание детей. Принципиально я не имею ничего против помощи персоналу, но я считала своей главной задачей - занятия с детьми, так как другая работа в любом случае делается и подлежит контролю, чего не скажешь о развитии детей. Чтобы полностью не рассориться с персоналом и не дать директору основания выбросить нас совсем, приходилось идти на компромисс, в результате чего выходило - будто бы я убираю комнату лишь наполовину, пытаюсь убрать женщин со своего пути или действую так, словно не понимаю их из-за языка.

Приходилось без конца сражаться за новый почин, даже тогда, когда появлялось чувство, что признание завоевано. Иногда нас вовсе не пускали в отделение и эти же люди приветствовали нас вопросом - а чего же вы хотели? Снова и снова нам запрещали брать детей на руки или играть на полу, аргументируя, например, что пол холодный и грязный (словно в кровати с экскрементами теплее и чище).

Настоящий аргумент против наших занятий с детьми, который нам редко высказывали открыто, это то, что дети после получения хорошей порции внимания, требовали большего и помимо прочего плакали ночами, и что потом из-за нас приходилось расплачиваться воспитательницам. Но и в этой области мы добились маленькой победы, добавившей нам силы. Однажды, например, когда я пришла в отделения с коробкой игрушек, единственная работающая воспитательница не позволила мне войти. Я прошла мимо нее, пробормотав что-то вроде "...мне нужно только взглянуть...". Тогда женщина, позабыв про свой запрет, подумала, что я могла бы ей помочь переодеть детей, и любезно вошла вместе со мной. Когда мы вошли в "мою" комнату, дети конечно же принялись кричать, чтобы их достали из кровати. Я начала переодевать одну из девочек и немного с ней при этом играть. А среди мальчиков был Саша, который не давал покоя, пока он не сможет ползать по полу. Моя повелительница переодела его и хотела оставить в кровати, но тут Саша закричал еще громче. Итак, она посадила его в манеж и попросила игрушку из моей коробки. Но Саша кричал дальше так, что мне наконец было дано "добро" взять одеяло, чтобы посадить Сашу на пол. Шаг за шагом воспитательница пришла к тому же, за что я сражалась!

Чего я никогда не могла понять - почему персонал, который сам ругает тяжелые условия работы в интернате, тотчас, как только их убогое существование может быть вскрыто, захлопывает двери. Журналистам вход воспрещен и комиссии, проверяющие учреждения, обманываются. От случая к случаю там объявляются подобные комиссии, тогда помещения заранее быстро убраются, каждому ребенку выдается неиспользованное полотенце и мыльница, дети срочно купаются и переодеваются. Однажды я это пережила - некоторым детям по такому случаю были постелены новые простыни, которые поставили детей в тупик, были ими разорваны и обследованы. С нами в подобные моменты обходились по-разному: поначалу мы должны были естественно убирать кровати, в спешке мыть и переодевать детей. Иногда нам позволяли вместе с детьми садиться на пол на незапятнанные покрывала и выстраивать игрушки вокруг себя. В другой раз нас принуждали аккуратно усаживать детей в кровати и ничего им не давать, игрушки также только показывать. В эти моменты подобных проверок персонал было не узнать: сама шеф бегала по детским комнатам с красным лицом.

Любя всех детей, я видела сдвиги, хотя часто это было очень тяжело. Иногда я сидела на полу между этими маленькими существами без сил сражаться против госпитализма, успокоительных средств и персонала. Я могла лишь выть, словно вся убогость этого мира сошлась передо мной в этой паре детей. Это неописуемое чувство стыда, что решетка на этой кроватке перед таким ребенком для того, чтобы уходить в уютный дом, пока невинный ребенок вынужден оставаться здесь.
Я очень страдаю от вопроса - не причинили ли детям мои действия и любовь больше боли, чем помощи, словно я показала им кусочек рая, чтобы тотчас снова его отобрать. Мне немного помогло письмо моей подруги о том, что этот поиск любви как нечто реального и связанные с этим страдания имеют смысл для детей, потому что делают их более живыми, нежели они были бы в своих буднях влачения жалкого существования. И все-таки я не знаю, должна ли я пожелать им долгой жизни или быстрой смерти, обильного нового опыта или ограниченного восприятия, чтобы как можно меньше осознавать безнадежность своей жизни. Вопрос о смысле жизни присутствует там в каждом помещении, и он кажется мне неразрешимым и неотложным как нигде прежде.

Временами я сомневалась в своей компетентности, когда другие люди, которым я рассказывала о детях, были этим не очень тронуты. Иногда я думала, что это возможно меня устраивает, что я не сплю ночами, должна постоянно рассказывать о моих детях и не могу видеть смеющихся детей без воспоминаний об интернате. Теперь я не уверена, творилось ли там безобразие, но точно знаю, что то, что там происходит с людьми, является большим бедствием.

Мы готовы работать только за улыбку, но тогда каждый день без улыбки - это потерянный день...

[к материалу на сайте...]

Если Вы только намереваетесь или уже сотрудничаете с немецкоязычным партнером - представьте себя и Вашу деятельность! Online-анкеты: ∙ Организации ∙ Специалиста ∙ Проекта/программы ∙ Услуги ∙ События/мероприятия ∙ WWW-ресурса Анкеты на русском языке публикуются БЕСПЛАТНО! Условия перевода и размещения анкет в немецкой версии сайта.

Гостевая книга - теперь у каждого из Вас появилась возможность публично высказаться по поводу нашего сайта и размещаемых материалов, порекомендовать что-то от себя или сделать интересное предложение. Для прямого контакта с нами используйте Форму обратной связи.

Станьте нашим автором! Расскажите о своем опыте партнерства, опишите свою целевую группу и социальные технологии по работе с ней. Лучшие работы будут поощряться. Материалы присылайте на e-mail.