Россия! Моим изумленным детским глазам представились ее огромные дворцы,великолепные парки, сады, фонтаны. Поразительные семейные собрания, военные парады, религиозные церемонии в храмах, где все сияло золотом. Я помню восхитительные драгоценности, бегущих рысью лошадей с разлетающимися хвостами и гривами.Я помню казачьи полки, кажущиеся дикими, но такими красочными, будто они сошли со страниц волшебных сказок. Я помню длинные коридоры с огромными залами, гостиными, я помню пол, настолько вычищенные и натертый воском, что казалось, будто идешь по льду. И все пропитано особым запахом, смесью скипидара, кожи и сигарного дыма.

"Императорский" - слово настолько фантастическое, сказочное, волшебное, будто речь идет об историях "Тысячи и одной ночи". Превосходство было во всем в России, России Царей, полной великолепия страны, которой больше нет.








Нас, маленьких английских девочек, с Россией познакомила наша мама. Она была русской, она принадлежала всему этому великолепию. Я помню высокого мужчину с седыми волосами и бакенбардами, со строгим лицом, но добрыми глазами - отца мама, а молодые "великаны" были ее братья и кузены, "великаны" постарше - дяди моей матушки. Все они подходили по очереди и наклонялись, чтобы поцеловать меня, от них пахло сигарами, кожей и лучшим парфюмом.

Они всегда носили форму и были очень высокими. Вместе они выглядели настолько величественно и невероятно, что напоминали сказочных персонажей, которых мое воображение не могло представить, пока я не оказалась в России.

И все они так любили нас, баловали, угощали, надевали нам на шею драгоценные цепочки с крестиками или драгоценными камнями.Слуги целовали нам руки. Мы повсюду встречали матушкиных друзей, которые нас обнимали и крестили.

Когда мы добрались до наших комнат, то обнаружили там два больших блюда: одно с конфетами, второе - с печеньем. Каждый день приносили новые конфеты и печенье. Нигде и никогда я больше не пробовала таких вкусных конфет. Продолговатые фруктовые леденцы, завернутые в белую бумагу с разноцветной бахромой, плоские кремовые карамели, бумажные корзиночки с конфетами из свежей клубники, круглые плиты московской фруктовой пастилы, сухие фрукты и ягоды, привезенные из Киева.

Когда мы выходили в парк, за нами всегда присматривали специально приставленные матросы.

Такими были мои первые детские воспоминания о России. Когда я была еще совсем маленькой, мой дед, император Александр II был убит. Мы узнали об этом в Лондоне. Я помню, как мы были испуганы, видя маму в слезах. С тех пор прошло много лет и конечно я могу что-то путать. Я помню как стояла у окна и смотрела на похоронную процессию, но были это похороны моего деда или бабушки, я уже точно не помню, все будто во мгле.






Но я хорошо помню деда, особенно отчетливо я запомнила три эпизода. Один из них - семейный завтрак на террасе Царского Села. Во главе стола сидит дед, а мы бегаем вокруг с песочными пирожными в ручках и дед притворяется, что пробует их. Второй яркий эпизод: мы заразились корью и дед пришел поведать нас. Третье воспоминание: дед правит экипажем, матушка сидит рядом с ним, а я стою между ними.

Гораздо хуже я помню бабушку. Однажды мы виделись во время путешествия в вагоне ее поезда, она лежала на низенькой кровати драпированной в ткань небесно-голубого цвета. Это была бледная, истощенная женщина с худым восковым лицом и длинными белыми красивыми руками. Я думаю, тогда она отправлялась на юг Франции. В то время она уже несколько лет была практически инвалидом и, как я узнала позже, имела другие причины для грусти, помимо плохого самочувствия.

Более поздние русские воспоминания яснее. У матушки было пятеро братьев: Александр, Владимир, Алексей, Сергей и Павел. Ее старший брат Николай умер молодым в Ницце от туберкулеза. Четверо братьев были женаты к тому времени, о котором я говорю.

Нет ничего более контрастного, чем мои русские и английские родственники. Русские родственники были окружены великолепием. Они были так высоки, блистательны, но вместе с тем любили нас подразнить. Английские дяди были очень рассеянными, они всегда будто не замечали нашего присутствия и смотрели сквозь нас.




Дядя Саша, Император Александр III был очень высоким, сильным, добродушным. У него была орехового цвета борода и добрые голубые глаза. Воспоминания о нем связаны с чем-то веселым.

В его дворе стояла мачта, по которой сыновья дяди Саши учились подниматься и обрабатывать паруса и канаты, бывших в то время неотъемлемой частью кораблей. Чтобы предотвратить опасные падения, под мачтой была натянута сеть. Дядя Саша очень любил веселье и шутки, потому однажды он предложил своим гостям после обеда попрыгать на этой сетке. Я не помню более веселой игры.Веселье достигло своего апогея, когда огромный дядя Саша тоже забрался на сетку, когда он прыгал вверх-вниз, то и мы подпрыгивали как мячики от силы его веса. Игра Богов!

Тетя Минни была сестрой королевы Александры. Не будучи такой же красивой, она обладала ее шармом. Она была всегда очень любезна, хотя и не играет в моих воспоминаниях большой роли. Она была идеальной женой и матерью, центром как семьи, так и своей Империи.

У дяди Саши и тети Минни было пятеро детей, наших кузенов: Ники, Джорджи, Ксения, Миша и Ольга. Ники мы особенно любили и восхищались им. Уже в раннем возрасте у него было такое нежное обаяние и такой добрый взгляд, которые отличали его и впоследствии. Добрый и миролюбивый, нельзя было предположить, что он обречен на столь ужасную судьбу.

Джорджи, как и старший брат моей матушки, умер от туберкулеза где-то на Кавказе (неточность: умер Георгий не от туберкулеза, хотя и был им болен).

Ксения, всего на год старше меня, стала моим добрым другом на многие годы. Ольга и Миша были гораздо младше нас.





Второй брат матушки, дядя Владимир, был темноволосым, очень красивым, хотя и не так высок, как остальные дяди. Его жена, тетя Михен, урожденная принцесса Мекленбургская красавицей не была, но она определенно одна из самых интересных женщин, которых я когда-либо встречала. Между тетей Михен и тетей Минни было всегда некоторое соперничество и гораздо меньше дружбы и взаимопонимания, чем они выказывали на публике. В этой семье было четверо наших кузенов: Кирилл, Борис, Андре и Эллен. Они были самым красивыми детьми, которых можно было себе представить и наша дружба переросла нашу молодость. Позже сестра Даки вышла замуж за Кирилла.

Дядя Алексис был холостяком. Он был похож на викинга и ему идеально подходил образ Лоэнгрина. Как многие моряки, он любил все прекрасное, красивых женщин в частности. Этот дядя подарил мне первый комплимент в моей жизни. Когда мы бежали по лужайке к мама, рядом с которой стоял дядя Алексис, я подбежала первая и он тогда сказал: "Ah! voici la jolie petite!", я была "la jolie petite!" и с тех пор я об этом не забывала. Он был в течении многих лет влюблен в одну женщину которая не была свободна. Ее звали Зина и она была очень привлекательной. У нее были кремово-белая кожа, красные губы, а темные круги под огромными восточными глазами делали их еще более томными.







В кабинете папы была фотография Зины в русском платье и кокошнике, и я все не могла решить, что меня привлекало больше - глаза Зины или ее драгоценности. Зина, жена герцога Лейхтенбергского и сестра знаменитого генерала Скобелева, была тоже частью той великолепной России. Если бы Зина снималась в фильмах, то на экране она могла бы воплотить амплуа женщины вамп, но ее добродушный характер опровергал ее роковую внешность.

Но пара, которая очаровала меня больше всего - это дядя Серж и тетя Элла. Они были совсем недавно женаты, ее красота была просто мечтой.








Дядя Серж был ближе всех по возрасту к мама. Она воспитывалась вместе с ним и дядей Павлом. В отличии от трех старших братьев, которые были широкими и полными, дядя Серж был очень худ. Хотя мы его и побаивались, но он был нашим любимцем, в чем, возможно, сыграло роль восхищение его женой. Дядя Серж был очень строгим, хотя и любил детей, которых ему самому не дано было иметь. Он ругал нас и не спускал ни одной нашей шалости, но всегда приходил поцеловать нас перед сном и пожелать спокойной ночи.

Дядя Серж носил густую бороду, у него были тонкие, почти жестокие губы.Он был особенно хорош в темно-зеленом кителе, шароварах, сапогах и белой каракулевой шапке. У него была привычка держать руки перед собой так, что пальцы одной руки сжимали запястье второй, заставляя цепной браслет звенеть о пуговицы манжет. У него были светло-серые глаза, а зрачки могли сужаться как у кошки и в этом было что-то угрожающее. Он был очень красив, но в его лице было что-то от фанатика, которым он был в глубине души.

Сухой, нервный, нетерпеливый, он не обладал юмором трех старших братьев, но несмотря на это мы любили его и находили очень привлекательным.

Тетя Элла была воплощенным женским очарованием. По рождению она была нашей старшей кузиной, дочерью второй сестры моего отца, а по браку стала нашей тетей. И поскольку она была значительно старше, мы воспринимали ее как тетю. Дядя Серж часто бывал строг и жесток с ней, но он обожал ее красоту. Он относился к ней как учитель к ученице и я как сейчас помню, как ее щеки заливал румянец после его замечаний. "Mais, Serge" - говорила она и ее лицо становилось как у школьницы, замеченной в шалости. Я вспоминаю о ней и мое сердце тает.

У нее тоже были великолепные драгоценности, дядя Серж, который преклонялся перед ее красотой всегда находил поводы дарить ей подарки. К тому же у нее был дар носить одежду. Конечно, ей все подходило, ведь она была высокой, стройной, невероятно грациозной и ни одни румяна не могли сравниться с цветом ее лица. В ней было что-то от лилии, ее чистота была абсолютной, от нее невозможно было оторвать взгляд и каждый раз прощаясь с ней, мы с нетерпением ждали, когда увидим ее снова.

Русское платье было очень живописным, оно состояло из бархатного "халата" и атласного платья. Его надевали при особых случаях. Его фасон с длинными рукавами и длинным шлейфом напоминал средневековые наряды. Эти платья всегда богато расшивались золотом и серебром. Нимбообразный кокошник с вуалью был неотъемлемой частью этого наряда, каждая дама в таком головном уборе казалась невестой. Такое единство костюма сделало русские придворные торжества необычайно живописными, это были картины из "Тысячи и одной ночи", это была Византия во всем ее великолепии.






Тетя Элла в таком наряде - прекрасное видение. Вот она: на ее устах очаровательная улыбка, цвет лица напоминает цветок миндаля, как прекрасен робкий взгляд небесно-голубых глаз. Она держит несколько веточек ландыша, ее любимого цветка. Ее платье цвета льда расшито серебром, а ее ангельское лицо будто нимбом обрамлено кокошником из изумрудов и бриллиантов.Тетя Элла! Прекрасная, прекрасная тетя, может ли хотя бы частичка моей любви к тебе достичь тебя в той далекой страны, где ты обрела мученическую могилу. Теперь ты в Святой Земле, жертва этого мира, слишком черного для твоего света.





Высочайший выход императорской семьи - картина, которую невозможно забыть.

Из всех национальных гимнов русский был самым торжественным, самым впечатляющим и убедительным, меня охватывали глубокие эмоции, когда я его слышала, казалось, что его звуки поднимаются прямо к небесам.

Я помню русские службы. Все вокруг покрыто золотом,сотни свечей и передо мной алтарь, за который не ступает нога женщины. Святая Святых закрыта от моих глаз золотыми вратами. Я чувствую себя почти злоумышленником.Все остальные здесь дома, а я - маленькая чужестранка. Я вдыхаю запах ладана и думаю о том, что чувствуют остальные, те, для кого все это не ново. Я застенчиво смотрю на лица окружающих - можно ли представить себе более благородное собрание, женщин, одетых красивее, где в целом мире можно еще увидеть такие драгоценности?







На почетных местах стоят дядя Саша и тетя Минни - император и императрица. Золотое платье тети расшито серебром, а ее голову украшает тиара с настолько огромными сапфирами, что они напоминают глаза. Каскады жемчуга и бриллиантов спускаются с ее шеи до талии. Она единственное, чье платье украшено синим орденом Андрея Первозванного, в то время, как все остальные дамы носят красную екатерининскую ленту.

За тетей Минни стоит Михен, как аллегория солнечного заката в своем оранжевом платье, расшитом золотом.Каждый раз, когда она движется, крупные жемчужины ее кокошника раскачиваются. Она полна, но умеет подбирать одежду лучше всех присутствующих, чтобы подчеркнуть свои достоинства. Рядом с ней - моя мама. Здесь она дома, в отличие от Лондона. Ангелоподобная тетя Элла в розовом, расшитом серебром платье, ее голову венчает бриллиантовый кокошник. Тетя Санни, осколок старой эпохи, держится как гордый столп предыдущего поколения. Она вся в серебре, а бриллианты на ее белых волосах словно иней на снегу. На ней больше жемчуга, чем на все остальных присутствующих.

И сколько мужчин в форме! Как высоки и великолепны мои дяди и кузены! Возможно один или два из них считаются некрасивыми, но они лишь оттеняют красоту остальных. Как они все благоговейны и полны поклонения. Бог для них - реальность. Как бы ни были увенчаны их головы, все они смиренно кланяются в знак признания того, кто выше их.

Церковь полна дыма ладана и моя голова начинает кружиться. Я ловлю взгляд мама и она одобрительно улыбается мне и подносит палец к губам - "Терпение"- говорит она. Я, маленький протестант, не должна ее позорить. Затем она снова повернувшись к священникам, горячо крестится. Мама здесь дома. Она принадлежит этому. Ее душа принадлежит России, мама - часть России.






Так же как матушку и меня, тетю Минни зовут Марией. Это имя она получила при переходе в христианство, как датская принцесса она была крещена именем Дагмар. День Марии Магдалины, нашей святой покровительницы приходится на середину лета. Утро началось с церковной службы, потом прошел военный парад, а на вечер был запланирован балет на одном из Петергофских островов. Эта программа праздничного дня запомнилась мне навсегда.


"The story of my life" by Marie queen of Romania

- Держитесь, фройляйн, я веду по классу А, - участливым тоном прошелестело над ухом, аккуратно поместившись в паузу между аккордами. – Я не виноват, объяснять некогда, потом.

Хильдегарде оценила точность сказанного и жесты – времени у Лоэнграмма фактически не было, но предупредить он успел вовремя. Потому что церемонное приглашение отклонить было нельзя, но даже выход на него не означал ничего хорошего – откинутый с апломбом победителя плащ полетел в руки застывшего на месте Кирхайса, требуя отойти и освободить пространство, ибо к началу танца пара не смыкалась, а напротив, разошлась на самое амбициозное расстояние. Оценив повадку двигаться партнёра в первой восьмёрке тактов, графиня чуток успокоилась – нещадное маневрирование партнёршей откладывалось на вторую половину танца, и можно было вполне пока плыть рядом с галантным кавалером, который демонстрировал вокруг дамы очень сложные па. Райнхард честно показывал избраннице, на что способен – и это было бы очень мило, кабы не пялился на них фактически весь бал. Отвечать – а точнее позволять себе самые смелые вещи – было уже понятно, каким образом. Хильдегарде ощутила некий сильный азарт – ну, и что, раньше она не делала такого даже в мыслях с кем-либо? Техника танца ей знакома давно, и что за беда, если наконец представился случай применить умение, да ещё с немалым огоньком…

Каблуки графини выбивали снопы искр уже регулярно, несколько раз вполне фривольно побывав на плечах у партнёра, который вёл действительно безупречно – после подначек Кирхайса Хильдегарде с неведомым доселе удовольствием наслаждалась вежливой точностью движений Лоэнграмма. Он как будто полностью ощущал её состояние и самые опасные вещи делать с ним было совершенно не страшно и даже приятно. Да и такой кошачьей грации у инструкторов не наблюдалось. Поймав в очередной раз фактически весь вес дамы в одну руку, Райнхард неизменно успевал наградить её проникновенным нежным взглядом, будто просил не волноваться о дальнейшем. Довольно быстро поэтому стало возможным угадывать и выполнять остальные его довольно резкие замыслы – и шаги королевы Хильдегарде выполнила безупречно, хотя шум вокруг и попытка спровоцировать овацию вполне могли не только сбить её с такта, но и даже уронить. Она даже успела с восторгом полюбоваться на мастерство Лоэнграмма, что с проворством рыси нырял в такт под коленями своей дамы. И ещё успевал при этом весело улыбаться, не размыкая губ – ему явно доставляло удовольствие это балетной сложности действо. Особенно это стало заметно ближе к финалу, когда его руки взялись полностью владеть телом партнёрши, с невозмутимостью победителя обвивая им свой стан – некое подобное выражение удовольствия на лице командующего после фройляйн будет видеть в жарких баталиях в космосе…

Музыка быстро отошла на второй план во всём этом празднике движения – да и про остальных людей легко удалось на время забыть, слишком острым оказалось удовольствие, которое доставлял танец. Сложность движений не позволяла отвлекаться на попытки рассмотреть реакцию окружающих. Поэтому когда пришлось заканчивать это торжество самой сложной техники танца, уходящей в бесконечность взаимного объятия либо в самый дальний отход на восьмёрку самовыражения – пришлось испытать самое настоящее сожаление, ведь казалось, волшебства хватит ещё минут на сорок… Но уход на реверанс всё же был вовремя – только ощутив, как окружающий мир снова обозначился и взялся давить на плечи и взглядами в спину – жаркими и пронзительными, Хильдегарде спохватилась и изволила осознать, что она только что вытворяла с партнёром сама. Подумай она раньше о таком даже молча – залилась бы краской, как напроказившая школьница. Но сейчас всё её существо наполняла железобетонная уверенность в том, что всё было сделано вовремя и правильно. Тем более, что Лоэнграмм снова выглядел победителем и успел осторожно подмигнуть ей с прежним приятельским выражением – дескать, не сомневайтесь, фройляйн, маневр проведён успешно. Да и робеть среди грохота овации было уже некогда – нужно было церемонно уложить свою руку на предложенную ей молодым регентом, и двинуться сквозь общий шум с ним дальше, ещё куда-то… Пара бокалов игристого, конечно, была кстати, и на какой балкон они вышли с командующим, дабы подышать и полюбоваться звёздами, было уже и неважно.

Довольно скоро ничего особо важного во Вселенной и не осталось, кроме очень довольного Лоэнграмма, что улыбался сейчас столь сиятельно, что ни о чём другом думать уже не было желания. Он говорил что-то о тех звёздных системах, где успел побывать, что-то говорил ещё, не выпуская руку дамы из своих, и то и дело норовя поцеловать её пальцы. Это ощущалось сознанием очень смутно, сливаясь в целом в некий нежный и мощный рокот, на подобие океанского прибоя. Хильдегарде слушала слишком рассеянно, потому что смотрела только на лицо молодого человека – и пыталась понять, кажется ей, что оно источает некое жемчужное сияние, или это стало просто слишком заметно на фоне тёмного неба и ровной подсветки балкона, что почти сливалась с полосами из насаженных по периметру пышных цветов, источавших пьянящий аромат. А эти его вдруг ставшие бездонными глаза – сейчас там можно было утонуть и совершенно не заметить этого. Если и уместно было когда говорить об остановке времени, то это явно был именно такой случай. Когда нет никаких больше желаний, лишь бы помимо того, что есть сейчас, больше ничего не происходило.

Однако через некоторое время Хильдегарде смогла заметить, что Лоэнграмм вовсе не спокоен и безмятежен, как это выглядело столь долго. Чуть очнувшись от наваждения, она поняла, что он просто ждёт манёвра со стороны, и это вернуло ей бдительность. И даже получилось найти акцент – это были как раз не ровные нынешние речи, а быстро брошенное по пути сюда, явно для того, чтоб шаги запутали прослушку:

- Помните то, что я сказал Вам в камере, фройляйн, всегда, что бы ни случилось.

Так вот где ты был полностью настоящий, с сильным оттенком грусти подумала графиня Мариендорф, что ж, это вполне логично, перед смертью обычно не лгут. Но заметим, ты не очень-то и сейчас на себя тогдашнего не похож, если не учитывать раны после пыток там, в тюрьме. Тогда зачем было показывать такое отношение всему свету нынче? Они ж решат, что я слишком… отмечаю тебя среди всех остальных людей во Вселенной, и для чего им это знать тогда? На пути к трону ещё немало ловушек, и не логичнее было бы тогда не обозначать столь явно некоторые приоритеты… Например, тот факт, что за тебя, Лоэнграмм, не грех порвать кого угодно, полностью согласна с Оберштайном в этом подходе к людям и событиям…

- Фройляйн, я не хочу, чтоб мои офицеры добивались Вашего расположения, - тем же мягким и ровным тоном проговорил вдруг регент, будто услышав мысли соратницы. – На данный момент ни один из них Вас не стоит, и кроме того, я не желаю, чтоб Ваше повышение в звании трактовали не должным образом. Пусть привыкают к тому, что мне нужны толковые бойцы, а не устраивают демонстрацию повадок старой гвардии. Похоже, инцидент с выстрелом Ансбаха их ничему не научил, так что продолжение скоро воспоследует.

- Похоже, Кирхайс склонен рассчитывать, что через некоторое время все эти неприятности останутся позади, - осторожно проговорила та в ответ, не зная, радоваться ли полному обретению контроля над собой или горевать о том, что не утратила его полностью в обществе собеседника. – Он дал понять, что намерен служить Вам с прежним рвением…

Лоэнграмм склонил голову так, что их взгляды перестали смыкаться, что ещё более огорчило юную графиню, и улыбнулся весьма саркастически…

- Ещё бы, ему ведь это выгодно, не так ли? Впрочем, я полагаю, что скоро мы увидим это рвение, очень скоро. Только воздержитесь тогда от оценок происходящего, хорошо?

- Всё настолько плохо, командующий? – Хильдегарде опять не заметила, что говорит совершенно искренне, и собеседник улавливает это без всякого труда. – Простите, я не должна была спрашивать об этом.

- Всё как всегда, - грустно усмехнулся Райнхард. – Но чует моя спина, что кое-что уже переменилось. А вот стало ли лучше или хуже – мы увидим после, когда разберёмся со всем хламом, которому во Вселенной не место. Или даже ещё раньше.

- Но ведь он дал все показания для доказательства вины Лихтенладе в государственной измене ещё до его смерти, разве нет? Мне об этом сообщил Ройенталь, - графиня поняла, что если Лоэнграмм промедлит пару секунд, продолжая смотреть мимо неё, она покраснеет от грусти.

Этого не случилось. Регент вернул свой ровный и тёплый взгляд, снова засияв на собеседницу, и даже чуть придвинувшись к ней.

- Чертовски скучно быть той картой, что должна побить Яна Вэньли, а иначе бы её давно выбросили из колоды, - проговорил он густым, как от желания, голосом. – Вы позволите, если мне это удастся, швырнуть эту победу к Вашим каблукам, фройляйн? Или считаете, что мне не нужно пачкаться об эту фигуру?

Она ответила совершенно спокойно, абсолютно не заметив при этом, что просто расцвела в ответ:
- Пока что у нас слишком мало информации, чтоб сделать столь однозначный вывод. Мы ведь даже не знаем ещё, зачем этот человек берётся воевать с Вами столь… азартно.

- Отчего-то я тоже полагаю, что это не просто каприз их командования – направить его против нас… Но…

Закончить Лоэнграмм не смог – его довольно настойчиво потрепали по плечу, и только Хильдегарде могла видеть, какой волчий оскал промелькнул в этот момент по его лицу…

- Райнхард, я плащ принёс, - тон был безупречно вежливым, однако голос Кирхайса был слишком звонок, чтоб можно было подумать, что он и впрямь невозмутим. – Позволишь себя заменить сейчас?

- Ты мог оставить плащ мне там, - проговорил Лоэнграмм так, будто каждое слово сразу превращалось в скалу, падающую на дно глубокого ущелья. – Сам уйдёшь или тебе помочь?

- Думаю, тебе самому пора, - теперь уже совершенно невозмутимо отозвался фаворит главнокомандующего рейха. – Самое время воспользоваться перерывом, да и я справлюсь не хуже тебя, как обычно…

- Уйди, - это слово было произнесено негромко, но со столь леденящей интонацией, что можно было смело начинать бледнеть.

Однако Кирхайс как будто и не заметил этого обстоятельства. Он спокойно фыркнул, как сытый кот, и уверенно сложил руки на груди, не трогаясь с места. Возможно, Райнхард решил, что следующим движением будет отодвинуть его прочь. Возможно, у него были причины так думать – вот и всё, что успела предположить графиня Мариендорф, с грустью наблюдая, как её руку осторожно отпустили и сделали шаг с разворотом к бывшему другу – Его Светлость сделал это не менее грациозно, чем плавное движение в танце…

Следующее движение было не особо разглядеть – но дальнейшее впечатляло не хуже самых роскошных жестов. Кирхайс сумел издать некий глухой вой, прежде чем его тело отлетело на несколько метров в сторону коридора, что приводил всякого желающего на этот живописный балкон. Шмякнувшись на пол совсем неаккуратно, он довольно резво поднялся, прикрывая ладонью нижнюю губу, ворчливо чертыхнулся.

- С каких это пор ты стал столь разборчив? Я просто хотел тебя подменить, и нечего злиться, Райнхард!

- Вон отсюда, - прошипел Лоэнграмм, почернев, как небо в фазе полного солнечного затмения. – Сделай одолжение, исчезни с глаз моих, и немедленно.

- Ладно, быть посему, - с резким апломбом проговорил Кирхайс, неторопливо поворачиваясь, чтоб уйти. – Подумаешь, сколько сантиментов нынче…

Регент, побледнев, прикрыл глаза, будто боролся с желанием выругаться или броситься следом надавать тумаков… Хильдегарде воспользовалась этим, чтобы осторожно прильнуть к нему и обнять покрепче.

- Этого вполне достаточно, командующий, - ей казалось, что она говорит спокойно и рассудительно, но Лоэнграмм слышал лишь нежное воркование обрадованной подруги. – У нас есть ещё дела на балу или мы можем его покинуть без ущерба для нашего настроения?

Он медленно вздохнул, наслаждаясь моментом, и неторопливо открыл глаза. Прижал к себе соратницу, обхватив её за талию.

- Фройляйн, дела есть всегда, они грозят очень долго не кончиться. Однако полагаю, что нам следует сейчас заняться уже собой. Желаете что-нибудь?

- О, - она произнесла это с лёгким налётом лукавства, именно так, как ему очень нравилось. – Сначала – отсюда, Ваша Светлость, а там будет видно.