Другого языка они не понимают  

   1. Конструкты. Человеческий язык характеризуется тем, что он поляризует свои объекты и тем самым превращает реальные объекты в полярные абстракции. Это связано с той определенностью, которой характеризуется язык. Говоря: "лошадь", "дом" мы определяем их как таковые, притом, что и лошадь, и дом могут быть также еще и чем-то другим. Но тогда мы и определяем их как нечто иное. И т.о. в сфере понятий лошадь и её иное определение оказываются рядоположенными, формально друг с другом никак не связанными. Также мы можем сказать, что лошадь есть иное, или иное есть лошадь, и т.о. нами устанавливается соответствие между двумя понятиями. Но связываются они именно посредством этого соответствия, то есть формально. А раз формально, то они могут быть связаны и как-то иначе. Для различения же того, является эта связь простым конструктом или она соответствует чувственной реальности, вводятся понятия истины и лжи. Если я произвольно связываю между собой какие-то понятия, то я создаю конструкт, о котором я не могу сказать, является он истинным или ложным. Но я точно также не могу сказать, что я не могу ничего утверждать об истинностном значении конструкта, поскольку в естественном языке не существует такого истинностного значения. Т.о., создав конструкт, человек должен его принять в качестве истинного либо ложного, и в случае сомнения он определяет его "как если бы": как если бы данный конструкт являлся истинным, или как если бы данный конструкт являлся ложным. Но при этом, если конструкт применяется на практике, то человеку свойственно забывать своё "как если бы" и он начинает относиться к нему в соответствии с приписанным ему значением. Но если человеку удается забыть о том, что он сперва исходил из "как если бы", то это значит, что применение конструкта не ведет человека в реализуемой им практике к противоречиям, то есть к не соответствию реакций реальности на применение конструкта, и, т.о.,  эта конкретная практика применения человеком конструкта оказывается критерием его истины. При этом это не означает, что применение его же в иной практике не будет вести к противоречиям, что с необходимостью заставит изменить истинностное значение конструкта на противоположное.
   Т.о., оказывается, что язык, для того, чтобы выразить реальность, должен предварительно эту реальность разделить на множество понятий, превратить её из непрерывной реальности в дискретную реальность, и затем из этих кубиков строить понятийные структуры, посредством которых реальность отражается.
   Требование дискретности понятий порождает законы формальной логики, содержание которых сводится к требованию избегания противоречий, которое и реализуется в трех законах логики, определяющих критерии непротиворечивости с разных сторон.
   В особенности показательными в этом отношении являются полярные конструкты, которые показывают, что в одной и той же системе одни и те же конструкты проявляют себя как истинные и как ложные одновременно. Именно, они проявляют себя как истинные, поскольку их истинностное значение рассматривается по отношению к системе. Однако в отношении друг к другу они представляют собой "живое противоречие", то есть взаимно отрицают друг друга, так что  каждое из них себя рассматривает в качестве безусловной истины, противоположную же сторону - в качестве такой же безусловной лжи. Т.о., мы имеем систему, которая, подобно атому, внутри  распадается на противоположные стороны. С другой стороны, система состоит из своих элементов, каждый из которых принадлежит одной из сторон противоположности, и это означает, что имеет место также и объективная поляризация между элементами системы. Далее, если исходить из того, что элементы системы для существования системы имеют определяющее значение, тогда как система по отношению к элементам - первенствующее, то есть выступает в качестве закона, которым определяется функционирование элементов в системе, то устойчивость системы существеннейшим образом определяется отношением элементов к ней.
   Для устойчивости системы важна критическая масса активных элементов в ней, выражающих своё отношение к системе.
   В чём заключается смысл выражения "элементы системы по отношению к ней имеют определяющее значение". Для элемента системы существеннейшим требованием относительно системы является её способность удовлетворять его потребности. Если оставить в стороне вопрос о том, что качество элементов системы существеннейшим образом определяется системой, то получаем, что для существующих элементов, для их подавляющей части, безразлична структура системы, для них важной стороной является единственно способность  удовлетворять в ней свои потребности. А потребности у отдельно взятых элементов сравнительно с другими могут быть многоразличны. Т.о.,  всё то множество элементов, которое удовлетворяет свои потребности в системе, относится к равнодушным: им всё равно, какова система. Особенность элемента системы в том, что самым ближним для него является его собственная рубашка, то есть возможность  удовлетворять свои потребности. По сути своей он стоит "вне политики" и политика его не интересует. Он пробуждается от спячки в отношении политики  в той мере, в какой его потребности системой не удовлетворяются. И тогда он политизируется. Но за всей его политизированностью нет никакой иной идеи, кроме стремления к удовлетворению потребностей, какими бы они ни были - материальными, духовными, религиозными или какими бы то ни было другими.
   И т.о. оказывается, что равнодушные не вмешиваются в структуру системы, они находятся вне её. А это означает, что структура системы изменяется активными элементами, потребность которых связана именно с той или иной формой структуры системы. И т.о.  меньшинство при условии невмешательства равнодушного большинства способно изменять структуру системы. С другой стороны, для революционного изменения структуры системы необходимо переводить равнодушное большинство в неравнодушное.
   С объективной точки зрения  противоречие имеет краеугольное значение, ибо в самом этом противоречии реализуется отрицание полярности, односторонности. До тех пор, пока живо противоречие, ни одна из сторон не чувствует себя удовлетворенной, но именно этой неудовлетворенностью, неразрешенностью определяется жизнь системы в целом. Если в системе создаются условия, при которых действия одной стороны противоположности приводят к согласию с ней другой стороны противоположности, если другая сторона противоположности перестает рассматривать себя в качестве безусловно истинной, но в качестве таковой начинает рассматривать другую сторону противоположности, то равновесие в системе нарушается, признанная истинной сторона противоположности поглощает другую сторону, и следствием этого отношения является либо распад системы, либо формирование системы по противоположным основаниям.
   Что же касается оснований системы, то они определяются её структурой, а именно, законом, который является характерным для одной их сторон. Но законы противоположных сторон в силу их противоположности  противоположны в своей основе. И система, поскольку она существует как целое, всегда имеет в своём основании закон одной из сторон, который и пытается отрицать другая сторона. Законом определяется структура, которая находится под давлением противоположной стороны, и там, где системе удается сохранить противоречие, там постоянное давление на структуру другой стороны ведет к соответствующему изменению структуры, что позволяет сохранять равновесие в системе.

   Идея выражения отношения между полярными сторонами реализуется науками, в первую очередь математикой и физикой с их противоположными силами и их расчетом. В науке никакая сила не абсолютизируется, и это стало возможно благодаря введению количественных методов в принцип дискретности. Если мы имеем дискреты, то непосредственно они  выглядят как "да - нет, а что сверх этого, то от лукавого". Математика и физика, связывая качество с количественными характеристиками и переходя на основе этого к понятию меры позволяют перейти к выражению движения через посредство дискретных объектов и связываемых с ними их количественных характеристик. Т.о. мы получаем не то либо другое, но и то и другое, равнодействующую, которая реализует себя в движении. Движение - это актуальное разрешение противоречия.  В движении противоречие разрешается,  но в движении же противоречие и возобновляется.  И т.о. наука, не отрицая дискретность, снимает её, снимает связанный с ней принцип полярности,  характерный  для дискреты, и т.о. оказывается, что что бы мы ни взяли, оно есть и не есть одновременно, оно есть и то и другое, оно есть и истинное и ложное. Это обстоятельства и позволило от поляризации понятий перейти к понятиям, которые соответствуют чувственной реальности, которая никогда не бывает чем-то одним, какой-то одной  "чистой" дискретой.

   Но это относится к областям жизни, которые определяются наукой. Однако в повседневной жизни люди меньше всего думают о науке. И, однако, в повседневной жизни люди пользуются языком, который оперирует именно дискретами, которые характеризуются полярным характером. И, однако, люди используют такой несовершенный язык, и вроде бы ничего, живут.

   2. Параллелизм. Конструкт – это произвольная сторона. В то же время непроизвольная сторона заключается в том, что рефлексы непосредственно для сознания реализуют себя в форме речи. Насколько конструкты образуют произвольную сторону, настолько же высказывания рефлекторные являются непроизвольными и носят насильственный эмоциональный характер, переходящий в соответствующие ему рефлекторные реакции.. Соответственно этому мы получаем и две параллельные реальности человека: непроизвольную, бессознательную реальность и произвольную, сознательную реальность. Причем, эти две реальности могут быть совершенно скрыты друг от друга. Сознание человека может ничего не знать о непроизвольной стороне, и, соответственно, непроизвольность может быть никак не связана с сознанием. Это имеет место в условиях поляризации этих двух сторон, когда каждая из сторон отрицает, и, соответственно, вытесняет другую, и поэтому всегда, когда положена одна из сторон, другая сторона оказывается снятой. А это означает, что их графики нигде не пересекаются. И т.о. бытие человека оказывается полосатой: человек находится либо в одной, либо в другой фазе. При всей видимости непрерывности сознания оно характеризуется разными формами своего проявления, поскольку, если оно положено, то фоном для него является чувственность, и если положена чувственность,  то фоном для неё является сознание, когда человек нечто делает и в то же самое время в качестве следствия соглашается или не соглашается с тем, что он делает.

   3.Человеком управляет мистика. Мы в качестве современных людей, напичканных знаниями о формальной логике, чего-то не понимаем, чего-то не знаем о себе. Нам сказали, что мы пользуемся законами формальной логики точно также, как пользуемся правилами языка - естественным образом, не задумываясь о них, и мы этому и поверили. Мы видим себя именно такими, пользующимися естественным образом законом непротиворечия. Здесь находится наша доминанта, в этой сфере существует наше Я, и этой же сферой оно ограничивается. И когда мы высказываемся, когда мы слушаем друг друга, то мы именно и видим: что да, мы пользуемся законами логики.
   Но если мы посмотрим на себя со стороны, если бы мы только могли это сделать... но мы не можем этого сделать. Но мы можем видеть, как рассуждают другие... И тут мы с недоумением обнаруживаем, что слова наши на самом деле ничего не значат, потому что что такое мы, как не отражение других. Что сейчас мы рассуждаем таким образом, и вполне логично, а через минуту рассуждаем уже совершенно иначе, и тоже вполне логично, но уже с прямо противоположными результатами. Но при этом в себе, внутри себя мы ощущаем себя вполне логичными, в наших высказываниях нет лжи. Мы чувствуем, что её нет. Со стороны люди видят, что мы лжем, но мы, в себе, знаем, что высказываем истину. Нас, слушают, и, может быть, исходят из того, что мы придерживаемся сказанного. Но вот как раз этого-то в нас и нет. Не мы приспосабливаем себя к высказываниями, но мы приспосабливаем высказывания к себе. И вот тут и происходит то, что в математике называется разрывом функции: мы подставляем на место одного другое всюду, где только ощущаем в этом целесообразность. Мы можем не осознавать этого, можем осознавать. Но наше осознание при этом ровным счетом ничего не меняет. Мы продолжаем считать себя вполне логичными, то есть мы исходим из того, чего нет на самом деле. Не логика, не высказывания управляют нам, а принцип целесообразности. А принцип целесообразности по сути своей есть телеологический принцип. Мы можем его отрицать, считая себя вполне рациональными людьми, можем его признавать. Ни то, ни другое ничего не меняет в сути дела: принцип целесообразности - это способ работы нашего мозга.  И вот этот разрыв между рационализмом и инстинктом, порождающим мистику,  проявляет себя в условиях обнаружения несоответствия, при которых выскакивает у людей особенное слово. Как, например, у Ельцина и иже с ним: он, мол,  верил. Вот оно, это самое существенное слово и выскочило: вера. Не знание, не инстинкт, но вера. Вера-то, она, пожалуй и была, но что это была за вера, чем она подкреплялась? Принципом полезности, принципом карьеры, принципом выгоды. Была вера, а инстинкта, соответствующего ей, не было. Была вера, а инстинкт-то был противоположен вере. Вот если бы инстинкт соответствовал вере, это иное дело,  это была бы уже не одна только вера, но вера, основывающаяся на  внутреннем знании.
   Что такое это внутреннее знание?  Представьте, что у вашего предка была окружающая среда, относительно которой у него был выработан инстинкт, и этот инстинкт по наследству был передан вам.. Вокруг вас такой окружающей среды нет. Но в вас есть коды, полученные вами в наследство от  предка; эти коды обладают свойством узнавать свою внешнюю среду.  Вот актуализацией этих кодов соответствующей им средой и определяется содержание внутреннего знания. Когда код узнает свою внешнюю среду,  в нём нет сознания. Ведь что такое сознание? - это со-знание, то есть  удвоение знания. Когда человек говорит, что он познает себя, то это означает, что его сознание познает его инстинктивную реальность,то есть непосредственное знание ( и т.о. получается, что человек образован (сформирован) знанием),  в той мере, в какой у человека  она реализуется, то есть в какой  реализуется  его внутреннее знание. Самореализация, самоотождествление  человека, ощущение, что в своём движении человек приходит к самому себе - это движение , направленное на создание им среды, соответствующей его внутреннему содержанию. Потому что инстинкт - это всегда выражение природного знания и природного отношения к реальности. Инстинкт -это  непосредственное определение человека: он такой и другим не будет. Инстинкт человека - это его сущность. А вера, в основе которой не лежит инстинкт- это одежда, которую надевает на себя не осознающий своего инстинкта человек, опирающийся на критерий полезности. Так что за сущностью такой веры лежит критерий полезности. Чем определяется социальный инстинкт человека? Не тем ли, что человек впитал в себя с молоком матери? Но не только: в самом человеке должно быть нечто, что его определяет. Но когда то, что человек впитывает с молоком матери, оказывается соответствующим его инстинкту, его внутреннему знанию, тогда, хотя бы соответствующая инстинкту окружающая среда и отсутствовала, но человек получает представление о ней от родителей, от родителей родителей,  она превращается для него в идеал, в его Мекку.
   И когда Ельцин говорит о вере, то это означает только то, что вера была для него полезным средством в делании карьеры. Это была вера без веры, насильственная вера, представляющая собой простой условный рефлекс. Это была ложь Ельцина самому себе, не говоря уж об остальных, и в этой лжи Ельцин был отчужден от себя, не принадлежал себе. Ему было плохо, неудобно жить в этом советском мире. И все его выступления против Горбачева, выступления "против привилегий" - всё это были проявления его не осознаваемого им инстинкта, который искал то, что можно разрушить в этой неудобной жизни. Точно так же, хотя и в иной форме,  это произошло со Жванецким: когда советские люди в выступлениях Жванецкого видели критику советской власти ради устранения в ней её негативных сторон, в это самое время Жванецкий, по его выражению, жаловался. Его душе было невыносимо, неудобно  жить при Советах. Это был не его мир. Он и сегодня критикует. Но его сегодняшняя критика - это продолжение критики того, от чего ему было неудобно жить при Советах. Но сегодняшняя страна - его страна. Так и инстинкт Ельцина привел его на запад и сказал ему: "да, это - та жизнь и та среда, в которой мне удобно и в которой я хочу жить. И вот когда инстинкт Ельцина сказал ему это, тогда отчуждение Ельцина от самого себя было снято, он пришел к себе, к своей самотождественности, и тогда вера в социализм разлетелась у него, как карточный домик, и Ельцин в своей душе обрел веру, которая соответствовала его душе, вера в принцип свободы.
   С вопросом веры связана еще и другая сторона. Если исходить из того, что в человеке существует инстинкт, который требует своей реализации, а реализоваться инстинкт может только через соответствующую ему реальность, и в этом смысле другой стороной инстинкта является импульс, направленный на создание соответствующей ему окружающей среды, то в условиях отсутствия нужной ему среды человек будет иметь постоянно существующий у него неудовлетворяемый импульс. На инстинкте самом по себе не написано, какая именно среда может его удовлетворить. Значит, в отсутствие соответствующей инстинкту внешней среды человек будет испытывать постоянную неудовлетворенность, постоянное противоречие относительно окружающей его среды подобно тому, как это происходило в Паниковским. И если бы человек не был непосредственным существом и был способен осознать существующее противоречие, а не только переживать его в виде чувств несчастности, страдания, неудовлетворенности, ощущения, что всё - не то, что ему чего-то не хватает, так что как бы в материальном отношении он ни был удовлетворен, его не покидает ощущение, что он живет не своей жизнью, что фактически у него отнята жизнь; если бы человек мог осознать это, то у него должна будет явиться идея о такой окружающей его среде, в которой он будет чувствовать себя дома, и это притом, что в материальном, физическом плане трудности существования дома могут намного превосходить трудности его существования вне дома. Другими словами, у человека могла бы возникнуть идея, мечта о "блаженстве", потому что истинно блажен человек тогда, когда он обретает свой дом. Но если возникает идея о доме в противовес той окружающей среде, в которой он живет  и с которой внутренне  не может себя отождествить, то, соответственно идее, возникает вера в возможность соответствующей ему среды. И т.о. идея и вера формируют мысль, которая ищет средства для своей материализации в реальности.
   Значит, весь вопрос в том, осознает человек существующее противоречие, пытается человек понять, какая среда ему нужна, или же он просто следует не осознаваемому импульсу. Но различие между сознанием противоречия и простым следованием импульсу  состоит в том, способен человек образовывать понятия, или не способен. Об этом ниже.

   4. Два принципа свободы
   Что же это за принцип свободы?
   Свобода сводится  к одному единственному принципу: "всё дозволено",  к принципу эксплуатации. Это - форма свободы, реализуемая за счет несвободы других, форма свободы и демократии для меньшинства ценой свободы и диктатуры для большинства.. Этому принципу противостоит противоположный принцип свободы, принцип  отрицания эксплуатации, принцип свободы для большинства и диктатуры для меньшинства.
    Всё же остальное относится к способам, средствам реализации этих принципов. Принцип "всё дозволено" относится к животной природе человека, ибо животное не понимает человеческого языка, оно понимает лишь свой, животный язык - язык потребностей. И за его речью всегда и неизбывно стоят его собственные, индивидуальные потребности как единственно значимые, центральные для него, и ничего, кроме стремления к удовлетворению своих индивидуальных   потребностей, в его  словах нет, как бы его слова ни звучали. Поэтому человеческие животные  изначально лицемерны, ибо их речи говорят не о том, что они непосредственно обозначают; за их речами всегда стоит индивидуальный материальный интерес.
   Никакое понятие не существует без дополняющего его противоположного понятия. Принцип свободы, принцип "всё дозволено"  для одних дополняет себя противоположным принципом - принципом рабства - для других. Для того, чтобы на одном полюсе могла существовать  свобода для немногих, на другом полюсе должно быть рабство для многих. Принцип свободы порождает рабство. И когда Ницше клеймит христианство, причем, с объективной точки зрения справедливо, и  в то же самое время говорит о воле к власти, то он не знает,  о чём говорит, потому что христианство порождено стоящими на позициях Ницше. Христианство - это узда для рабов, и это поняли хищники. Они поняли, что гораздо удобнее, покойнее и безопаснее держать рабов посредством приспособленного хищниками к себе, к своим потребностям христианства, чем  противостоять их восстаниям. Впрочем, конечно, христианство - это не единственная формула, которую они приспособили к себе. Формула присвоения и приспособления того, что создано другими и поэтому является их собственностью, потому что определение собственности состоит именно в этом: собственником вещи является её создатель, к себе, отчуждая т.о. чужую собственность себе - эта формула является ключевой для всякого эксплуататора, что нетрудно проследить в том числе на действиях эксплуататоров сегодняшних. Отчуждение, присвоение, приспособление к себе чужой собственности - ключевой момент всей их деятельности. Отчуждениеот человека его рабочей силы есть такая же форма рабства, как и всякая другая.Но любое рабство развращает в первую очередь самих рабовладельцев, и они из воинов  превращаются в ту изнеженную серую массу, которая так отвращает Ницше. Ницше не может понять, что вчерашние воины - это сегодняшняя серость. Но самым поразительным в писаниях Ницше является его возмущение христианством, положения которого он рассматривает  как носящие всеобщий победительный характер. Поразительность же заключается в том, что идеология, прямо отрицающая идеологию человека-животного, приобретая всеобщий характер, начинает действовать на самого человека - животного, заражая его тем ядом, который он сам же и произвел. Пожалуй, в этом - величайшая тайна языка, положения которого носят всеобщий характер, действуют на всех без исключения.
    Когда Ницше говорит о сверхчеловеке, то его сверхчеловек - всего лишь хищное животное, и не более того. Для духа Ницше его "белокурая бестия", его хищник есть  то,  чего он сам был в физическом плане  лишен. Он писал эту свою сказку, эту свою фантазию для себя, и через её посредство  стремился разрешить противоречие, которое существовало между ним как духовным существом и вытесненностью его инстинктивной физической реальности, по отношению к которой он оказался объективирован; он мог видеть её, но был лишен возможности войти в неё. Но его инстинкт не понимал этой невозможности, не принимал её, и поэтому вся его жизнь, все его творения представляют собой нескончаемые бесполезные попытки нахождения  через пропасть между своей духовной и физической реальностью, придти к себе как к физической реальности.
     Он не был в состоянии непосредственно придти к себе, к своей самотождественности, и шёл к ней опосредованно, через зеркало, в которое он смотрелся - через зеркало тех, кто физически существовал не по ту сторону, как это было у Ницше, а по эту. Субъективное открытие им инстинкта, рассмотрение им инстинктов как здоровых и больных - всё это - не что иное, как выражение стремления его к "живой жизни",  по отношению к которой  из-за силы его духа он мог быть только объективирован, но не был в состоянии в неё погрузиться. Его "белокурая бестия" - это его сказка о себе самом, каким он видит себя в своём воображении  "по эту, физическую сторону" своей реальности, в которой он никогда не был и никогда не существовал. Его физическая реальность - это его идеализм, сказка его духа самому себе о том, каков он, если бы он был не духовной, а физической реальностью. Да, вполне можно согласиться, что его дух именно таков, каким он себе представляется. Его дух - это воин.  Но это - характеристика его индивидуального духа и его способностей. И с этой стороны его сочинения представляют собой  не что иное, как его защиту от всеобщего среднего духовного уровня. В этом смысле образ его белокурой бестии, его хищника - это образ его духа, противостоящего посредственности. Физическая сторона оказывается зеркалом для стороны духовной. Физический образ представляет его духовный образ.  
   Однако, особенность языка состоит в том, что он носит всеобщий характер. Его утверждения - это дискреты, это абстрактные утверждения, утверждения о том, что инстинктивно принимается человеком за  сущность. И он обращен ко всем без разбора. И каждый воспринимает высказывания в соответствии со своей картой, содержание которой определяется теми выборками из реальности, которые соответствуют инстинктам индивидов.
   Язык - это всегда учитель. За языком всегда стоит не реальная, а в первую очередь идеальная реальность. Если за непосредственным индивидуальным действием стоит инстинкт, и действие является формой проявления инстинкта, то за всяким социальным действием стоит язык, стоят высказывания. Раньше, чем социальное действие в качестве управляемого социального действия может быть реализовано, раньше этого всегда возникает некоторое учение как программа этого действия. Само же учение формируется на основании подходящих фактов, связываемых правдоподобным, а не правдивым образом. Связывания между собой фактов, объяснение их причинно-следственных отношений строится всегда на той предпосылке, что факты уже произошли. И, поскольку факты уже произошли, на них накладываются автором причинно- следственные отношения, превращающие их в видимость непротиворечивой системы. Вся же непротиворечивость, навязываемая фактам, оказывается всего лишь фантазией, головной болью автора, выдающего свой продукт - опять-таки благодаря природе языка, не как порождение фантазии головы автора, а в качестве того, что происходило на самом деле. Но именно эта фантазия и принимается за реальность последователями учителя.  Реализация учения заключается в реализации программы, заключающейся в учении, наложенной на ведущие инстинкты её исполнителей. Т.о., требование к учению состоит не в том, чтобы оно соответствовало реальности, а в том, чтобы оно отвечало существующим настроениям в обществе. И поэтому и можно утверждать, что людьми управляет их  мистика.
   Итак,  учения представляют собой некоторого рода идеализации, некоторого рода пост фактум. Социальные учения,   в отличие от науки, характеризуются идеалистическими компонентами и устремлениями. Они вырастают из противоречий, переживаемых субъектами,  определяющих цели создаваемых ими учений; из существующего исторического социального опыта и из идеалистических подкладываний идей причины и следствия в рассматриваемые события в соответствии с чувственными импульсами. Социологические учения имеют под собой принцип целесообразности как принцип, который строится в соответствии с законами логики посредством построения конструктов,  принципом построения которых  является то, что субъектами свободно приписываются тем или иным явлениям категории объективных причин и следствий, но основанием всех этих рационализаций является их собственная бессознательная, инстинктивно-рефлекторная реальность. Так кажется этим людям. Им представляется, что они говорят об объективности, а говорят они не об объективности, а об эмоциональном отражении ими действующей на них объективности, и, т.о., они не замечают, что на самом деле имеют дело не с объектами самими по себе, а всего лишь со своими собственными  эмоциями и своими собственными желаниями, которые эти объекты вызывают в них. И т.о. вся логика их учений оказывается всего лишь выражающей логику их собственных желаний, логику их чувств и отношений, на основе которых они и строят придумываемую ими идеальную реальность.  Но ничего этого они не замечают, им кажется, что они имеют дело с объектами и их свойствами самими по себе, а не с теми свойствами, которые они придумали для них. В этом и заключается принцип целесообразности.
   Всё это должно было совпасть - уязвленность социально-экономического положения Германии, породившего уязвленность психики немецкой нации,  которая подготовила почву для настроений, которые увидели причины своей уязвленности, как всегда, не в себе, а в слабейших, с одной стороны, и требование её уязвленности в своей противоположности - идее сверхчеловека как противоположности униженности, и возврат на этой  почве  к древнему  инстинкту немецкой социальности - варварству, неудачи которого, во всяком случае, до второй мировой войны, ничему её не учили: с немецкой земли всегда исходила война, и всегда немцев били - и вот возник психологический заряд- и учение Ницше идеально наложилось  на психологическую реальность, которая ищет своих героев и, разумеется, находит их, и эти герои своими действиями в точности реализуют те бомбы, которые заложил Ницше в своё учение. "Белокурая бестия", потому что в этих словах был доведен до сознания немцев их инстинкт варваров. Германия, как всегда, вышла за пределы себя, и, как всегда, закончила "Гитлер капут". Вот тебе и вся "белокурая бестия" со всей её волей к власти. Потому что воли к власти противостоит воля к свободе, воле к власти как выражение стремления к порабощению противостоит воля к свободе как стремление к подавлению, вплоть до уничтожения, поработителей. Носители "воли к власти", хищники  не понимают никакого другого языка, как только их безусловное подавление.
   И сколько бы ни говорили о том, что Гитлер вырос не из Ницше, этому верить могут только или очень уж наивные люди, или лицемеры, симпатизирующие идее сверхчеловека, поскольку сами хотели бы быть таковыми, да вот только разве что бодливому теленку бог рогов не дал. Да, Ницше обладал выдающимися способностями и крепкой головой. Можно утверждать, что он был аристократом духа, и сравнительно с общим уровнем он был сверхчеловеком: ведь всё познается в сравнении, и сравнительно с общим уровнем и только в этом единственном отношении он был сверхчеловеком. Но когда этот аристократизм падает на слабые головы тщеславия, тоже желающими видеть себя сверхчеловеками, то такая идея может придти в головы только тем, кто в основании своём меньше всего является человеком и более всего является инстинктивно рассуждающим агрессивным животным. Идеи, высказанные Ницше, адекватно вливаются в головы этих животных и становятся их идеей. И, т.о., мы получаем реакции животных, которые находят в аристократизме духа то, чего им так не недостает  для купающегося в наслаждении самообмана их инстинкта агрессии. Но необходимо помнить, что расплачиваются за аристократизм духа далеко не только эти животные, но в первую очередь те, с которыми они  соприкасаются.

   Вот таким образом и Ельцин нашел себя на западе, и,  подобно тому, как Гитлер, следуя учению Ницше, устроил капут Германии, и только благодаря Сталину, а точнее, учению марксизма-ленинизма,  германская нация не была стерта с лица земли, Ельцин, инстинкт которого нашел себя и, соответственно, своих учителей на западе,  устроил капут Советскому Союзу.

   5.  Другого языка они не понимают. Это - люди, которые неспособны оперировать объективными понятиями. Понятия, которыми они оперируют, это понятия субъективные.
   Люди, оперирующие объективными понятиями, занимаются объективной реальностью. Люди, оперирующие субъективными понятиями, занимаются субъективной реальностью, то есть занимаются, в конечном счете, самими собой. Для них внешняя реальность есть не что иное, как средство их бытия.
     Что это значит?
   В основе этих двух отношений лежат две противоположные человеческие функции и две различные формы существования и выживания. Люди, занимающиеся объективностью, в качестве своей точки отсчёта имеют ввиду отношение ко всему как к объекту.  Их собственная субъективность поляризована относительно их объектов и является для них средством. И в том числе их собственные субъективные состояния выступают для них по преимуществу как объекты со своими закономерностями. Т.о., у людей этого типа их собственная субъективность является для них  точно таким же средством, точно такой же объективной реальностью, как и вне их существующие объекты. Это - люди по сути своей производители. Этот тип людей строит и изменяет реальность.
  Второй тип людей принадлежит к субъективному типу. Субъективный тип характеризуется тем, что точкой отсчёта для него является внешняя среда, которая выступает для него в качестве средства  самореализации. Этот тип людей потребляет то, что создают другие. И именно этот тип людей является идеалом Ницше. И именно этот тип людей оказывается неспособен к образованию понятий.

   Но что представляют собой люди, которые способны образовывать понятия и люди, которые неспособны к их образованию. Чем они различаются друг от друга? Различие между ними состоит в том, что неспособные к образованию понятий в своём поведении руководствуются своими потребностями. Они всегда актуальны и их поведение представляет собой результирующую действующих на них сил. Люди, образующие понятия, характеризуются доминантой сознания. И самое первое различие между этими двумя типами состоит в том, что первые нечувствительны к противоречиям, подобно тому, как не чувствительны к противоречиям первобытные народы. Люди с доминантой сознания чувствительны к противоречиям, и эта их чувствительность к противоречиям позволяет им отражать объективную реальность в её объективных характеристиках вместо субъективного, мистического отражения первых, и именно потому, что чувствительность к противоречиям заставляет их любое положение проверять на весах объективности, а не собственных импульсов и желаний. Но эта же их особенность заставляет их сознание фиксироваться на каком-то сильном чувстве и уже не сходить с него.

   В то же самое время всякое человеческое животное, то есть существо, поведение которого регулируется инстинктами, является материалистом, и всякий человек духа является идеалистом. И, однако, действия материалиста оказываются идеалистическими, мистическими по своей сути действиями, и именно потому, что движущей силой у них являются инстинкты, и действия идеалиста приводят его а материалистическому знанию.

   Для того, чтобы наглядно, на самом элементарном примере показать различие между человеком рефлекса и человеком духа, я привожу маленькую историю, которую поведала (любопытное свойство музыки русского языка: вместо поведала я первоначально написал "поведовала". Обратите внимание, как это дополнительное "ов" встречается в разговорном народном языке) мне как-то одна во всех отношениях порядочная дама. И, разумеется, это - история о необыкновенной любви. У меня где-то на сайте есть её рассказ, ну, да повторение - мать учения, тем более, что там рассказ не в связи с настоящим поводом. Итак,
   История о необыкновенной любви.. Мы с Виктором  были знакомы с детства. И настолько были близки и дружны, что мои родители изменили место жительства  для того, чтобы мы могли учиться в соседних  школах. Но вот мы школу окончили, и тут - война, и его призывают в армию. И вот я его провожаю на вокзале, мы прощаемся,  он бежит в свой вагон, а я думаю: "Неужели он меня так и не поцелует?!" И тут он бросился назад, ко мне, поцеловал, и поезд тронулся. И так он уехал.
   А мне говорят: "Война, время тяжелое", и познакомили меня с одним интендантом, и я вышла за него замуж. Вскоре его забрали на фронт, но я получала его пищевые карточки. Так шли дни, а уже в конце войны пришла на него похоронка. И тут война кончилась. И мне говорят: "Время сейчас тяжелое, а вот есть у нас знакомый полковник, не будешь нуждаться". И я вышла замуж за полковника. И тут приезжает Виктор. А я в это время была беременна. И от стыда, представьте себе, взрослая женщина, от него под стол залезла.
   С тех пор прошло довольно лет. Он мне пишет, что любит. так и не женился. Работает подводником во Владивостоке.

   Чувствуете разницу в двух типах? Одна любит, но её поведение регулируется её инстинктом выживания, и поэтому "любовь любовью, а кушать, и по возможности хорошо, хочется всегда". Другой фиксировался на любви и эта фиксация образовала связь, которая удерживает его на определенной точке. Образование понятий возможно только там, где возможны подобного рода фиксации, которые делают человека нечувствительным к изменяющимся внешним текущим чувственным влияниям.

       Любая полярность предполагает другую сторону. Она предполагает другую сторону вне себя как свою вытесненную сторону, как своё не-Я. Она определяет себя как плюс по отношению к вытесненной стороне, которую определяет в качестве минуса. Она унижает противоположную сторону для того, чтобы возвыситься самой. Она неспособна существовать сама по себе, она не самодостаточна, поскольку не обладает равновесием в себе. И поскольку она вытесняет противоположную сторону в отрицательную сферу, эта вытесненная противоположность принимает рабские качества именно в силу своего униженного положения. На этом и зиждется равновесие систем в условиях поляризации их элементов. И, в то же самое время, всюду положительно поляризованный элемент, привыкший к своему состоянию и лишенный возможности его реализации посредством рабов, приобретает все психологические качества своей противоположности.

   Максим Горький в его статье о Ленине описывает такой эпизод:
    "Как-то вечером, в Москве, на квартире Е.П.Пешковой, Ленин, слушая сонаты Бетховена в исполнении Исая Добровейн, сказал:
    — Ничего не знаю лучше «Apassionata», готов слушать ее каждый день. Изумительная, нечеловеческая музыка. Я всегда с гордостью, может быть, наивной, детской, думаю: вот какие чудеса могут делать люди, — И, прищурясь, усмехаясь, он прибавил невесело: — Но часто слушать музыку не могу, действует на нервы, хочется милые глупости говорить и гладить по головкам людей, которые, живя в грязном аду, могут создавать такую красоту. А сегодня гладить по головке никого нельзя — руку откусят, и надобно бить по головкам, бить безжалостно, хотя мы, в идеале, против всякого насилия над людьми. Гм-м, — должность адски трудная".
   В своё время это замечание Ленина я не понял. И только длительный личный опыт и опыт страны показал, насколько Ленин прав. Когда вы сталкиваетесь с открытым хамством, невменяемым хамством, здесь всё понятно, но когда вы сталкиваетесь с нытьём, со всяческим выражением страдания, то за ним чаще всего скрывается еще более наглое хамство. То страдание, с которым вы сталкиваетесь, является действительным страданием. Но следует различать страдание и страдание. Следует ставить вопрос: человек страдает - от чего. И тут чаще всего оказывается, что его страдание - это страдание вампира, который лишен возможности "питаться чужой  кровью", а ведь любая эксплуатация - это и есть питание чужой кровью. Это - всё то множество  людей, о которых Ницше умиленно говорит:
   "Что ягнята питают злобу к крупным хищным птицам, это не кажется странным; но отсюда вовсе не следует ставить в упрек крупным хищным птицам, что они хватают маленьких ягнят. И если ягнята говорят между собой: "Эти хищные птицы злы; и тот, кто меньше всего является хищной птицей, кто, напротив, является их противоположностью, ягненком, - разве не должен он быть добрым?" - то на такое воздвижение идеала нечего и возразить, разве что сами хищные птицы взглянут на это слегка насмешливым взором и скажут себе, быть может: "Мы вовсе не питаем злобы к ним, этим добрым ягнятам, мы их любим даже: что может быть вкуснее нежного ягненка". - Требовать от силы, чтобы она не проявляла себя как сила, чтобы она не была желанием возобладания, желанием усмирения, желанием господства, жаждою врагов, сопротивлений и триумфов, столь же бессмысленно, как требовать от слабости, чтобы она проявляла себя как сила."

   Извечная ошибка человеческого животного состоит в том, что он принимает человеческое за слабость.

   Особенность отношений с человеческим животным состоит в том, что человеческое животное  только тогда и становится похожим на человека, когда его бьют, когда оно страдает, когда оно больно от страдания. Никакого другого языка оно не понимает. Это его природа такая. И для доказательства этого положения далеко ходить не надо. Достаточно взглянуть на историю России последних десятилетий. Сколько было криков о правах человека, как и по сию пору выливается вся возможная и невозможная грязь на жизнь в Советском Союзе, сколько кричалось  и кричится  о диктатуре в Советском Союзе. Сколько криков  о гулагах, о невинных, загубленных жизнях людей, которым разве что не хватает ангельских крылышек. Но вот что за всеми этими криками оказалось: все эти вопли о том, что их ограничивают , все эти вопли о правах человека  - всё это оказалось воплями этих самых человеческих животных,  лишенных возможности эксплуатации. И вот когда Советского Союза не стало, вдруг оказалось, что все эти несчастные, "честные"  вопильщики о правах человека - все они вдруг оказались на поверку антисоветчиками,  все они оказались движимы неизбывной ненавистью к "быдлу", то есть народу, который позволил себе  однаждысбросить с себя ярмо эксплуатирующих животных, создающих для себя рай на земле за их счет. Действительно, ставка для них высока. И вот когда Союз был растащен по сусекам, когда хищники снова со всеми удобствами уселись на народные плечи, все их вопли прекратились, наступили тишь да гладь да божья благодать - разумеется, для этих животных. И завоеванная т.о.меньшинством для себя   демократия  при её  диктатуре для большинства уже никого из этих животных, способных только к потреблению, не способных ни к какому творческому действию, ключевой формулой которых являются обман и насилие, насилие и обман,  не только не возмущает, но рассматривается как естественное, природное положение вещей.
   Следует учиться у врагов  их идеологии, ибо сила ломит силу, и идеология, которая производится хищниками для угнетенных, естественно, должна быть противоположна идеологии хищников.
   Сострадание - это инстинктивно-рефлекторное отношение. Никакая категория не может рассматриваться абстрактно. Если сострадание - то сострадание к кому и сострадание ради чего. Если это - сострадание раба к хищнику, то как иначе это сострадание можно назвать, как не затягиванием петли рабом на собственной шее? Если это сострадание раба к рабу ради его усиления, которое ведет к усилению самого раба, то это - путь к свободе от рабства.
    Не следует питаться едой из вторых рук. Не следует питаться той идеологической жвачкой, которой потчуют хищники своих рабов. Ибо не по словам, а по делам судят.
   Для того, чтобы победить врага, необходимо у него учиться. И в этом отношении, как всегда, непревзойденным учителем оказывается Ницше:
   " Что хорошо? - Все, что повышает в человеке чувство власти, волю к власти, самую власть.
    Что дурно? - Все, что происходит из слабости.
    Что есть счастье? - Чувство растущей власти, чувство преодолеваемого противодействия.
   Не удовлетворенность, но стремление к власти, не мир вообще, но война, не добродетель, но полнота способностей (добродетель в стиле Ренессанса, virtu[8], добродетель, свободная от моралина). (От моралина по отношению к потребностям хищников Ш.)
    Слабые и неудачники должны погибнуть: первое положение нашей любви к человеку. И им должно еще помочь в этом.
    Что вреднее всякого порока? - Деятельное сострадание ко всем неудачникам и слабым - христианство. "

   Всё это - формулы хищников, и в этой формуле  заключается их сила. Силе может противостоять только сила. И поэтому по отношению к людям, придерживающимся этой формулы, должна противостоять эта же формула, приложенная по отношению к ним, то есть противостоящая им.
    Для того, чтобы говорить с человеком, и чтобы он при этом правильно тебя понял, необходимо говорить с ним на языке, который он понимает. Поэтому с хищником бесполезно говорить на языке христианина, потому что он поймет тебя превратно,  приняв твои слова за выражение твоей слабости и глупости.

    Ненависть буржуазии на любое покушение на её интересы безмерна. Нет такой лжи, нет такой грязи, которую она не вылила бы на всякого, покушающегося на них. И поэтому всякий её антипод ей ненавистен. И уж, конечно, в первую очередь ей ненавистен Ленин как охотник на буржуазию.

   Горький писал:
   " Лично для меня Ленин не только изумительно совершенное воплощение воли, устремленной к цели, которую до него никто из людей не решался практически поставить пред собою, — он для меня один из тех праведников, один из тех чудовищных, полусказочных и неожиданных в русской истории людей воли и таланта, какими были Петр Великий, Михаил Ломоносов, Лев Толстой и прочие этого ряда. Я думаю, что такие люди возможны только в России, история и быт которой всегда напоминают мне Содом и Гоморру.
    Писать его портрет — трудно. Ленин, внешне, весь в словах, как рыба в чешуе. Был он прост и прям, как все, что говорилось им.
    Героизм его почти совершенно лишен внешнего блеска, его героизм — это нередкое в России скромное, аскетическое подвижничество честного русского интеллигента-революционера, искренне верующего в возможность на земле справедливости, героизм человека, который отказался от всех радостей мира ради тяжелой работы для счастья людей.
    Должность честных вождей народа — нечеловечески трудна. Невозможен вождь, который — в той или иной степени — не был бы тираном. Вероятно, при Ленине перебито людей больше, чем при Уот Тайлоре, Фоме Мюнцере, Гарибальди. Но ведь и сопротивление революции, возглавляемой Лениным, было организовано шире и мощнее. К тому же надо принять во внимание, что с развитием «цивилизации» ценность человеческой жизни явно понижается, о чем неоспоримо свидетельствует развитие в современной Европе техники истребления людей и вкуса к этому делу.
    Но скажите голосом совести: насколько уместно и не слишком ли отвратительно лицемерие тех «моралистов», которые говорят о кровожадности русской революции, после того как они, в течение четырех лет позорной общеевропейской бойни, не только не жалели миллионы истребляемых людей, но всячески разжигали «до полной победы» эту мерзкую войну? Ныне культурные нации оказались разбиты, истощены, дичают, а победила общечеловеческая глупость: тугие петли ее и по сей день душат людей.
    Человек изумительно сильной воли, Ленин был во всем остальном типичным русским интеллигентом. Он в высшей степени обладал качествами, свойственными лучшей русской интеллигенции, — самоограничением, часто восходящим до самоистязания, самоуродования, до рахметовских гвоздей, отрицания искусства, до логики одного из героев Л.Андреева: «Люди живут плохо — значит, я тоже должен плохо жить».
    В тяжелом, голодном 19-м году Ленин стыдился есть продукты, которые присылали ему товарищи, солдаты и крестьяне из провинции. Когда в его неуютную квартиру приносили посылки, он морщился, конфузился и спешил раздать муку, сахар, масло больным или ослабевшим от недоедания товарищам.
    Приглашая меня обедать к себе, он сказал:
    — Копченой рыбой угощу — прислали из Астрахани.
    И, нахмурив сократовский лоб, скосив в сторону всевидящие глаза, добавил:
    — Присылают, точно барину. Как от этого отвадишь? Отказаться, не принять — обидишь. А кругом все голодают. Ерунда.
    Неприхотливый, чуждый привычки к вину, табаку, занятый с утра до вечера сложной, тяжелой работой, он совершенно не умел заботиться о себе, но зорко следил за жизнью товарищей. Его внимание к ним возвышалось до степени нежности, свойственной только женщине, и каждую свободную минуту он отдавал другим, не оставляя себе на отдых ничего.
    Сидит за столом у себя в кабинете, быстро пишет и говорит, не отрывая пера от бумаги:
    — Здравствуйте, как здоровье? Я сейчас кончу... Тут один товарищ, в провинции, скучает, видимо, устал. Надо поддержать. Настроение — немалая вещь. "

    20.05.10 г.