Давайте не лазать в русскую древность, к Петру и Февронии. Давайте отмотаем лишь на век назад.

1916 год. Россия. Средняя продолжительность жизни — 32 года у мужчин, 34 у женщин.

29% мужчин и 13% женщин — грамотны. Это значит — умеют написать свое имя.

Роды ранние, частые, тяжелые. Детей в среднем девять. Пятеро умирают во младенчестве.

«Молодые матери часто "засыпают" детей, то есть придушивают их нечаянно во сне. Ребенка мать иногда ночью кладет между собою и мужем, "чтобы пососал", даст ему грудь, заснет, навалится на него и придушит. Добрая половина баб "заспала" в своей жизни хоть одного ребенка — чаще всего в молодости, когда спится крепко».

Как питаются выжившие, сообщает агроном Александр Энгельгардт, сосланный в глушь за поддержку студенческих бунтов.

«Наш мужик хлебает пустые серые щи, считает роскошью гречневую кашу с конопляным маслом, об яблочных пирогах и понятия не имеет, да еще смеяться будет, что есть такие страны, где неженки-мужики яблочные пироги едят, да и батраков тем же кормят. У нашего мужика-земледельца не хватает пшеничного хлеба на соску ребенку, пожует баба ржаную корку, что сама ест, положит в тряпку — соси… Дети питаются хуже, чем телята у хозяина, имеющего хороший скот. А мы хотим конкурировать с американцами, когда нашим детям нет белого хлеба даже в соску?»

Голод, как по часам, случается раз в десять лет: 1891, 1901, 1911, 1921. Весной 1891 года Толстой покидает Ясную Поляну и путешествует по уездам Тульской губернии. «Из избушки, около которой мы остановились, вышла обо­рванная грязная женщина и подошла к кучке чего-то, лежащего на выгоне и покрытого разорванным и просетившимся везде кафтаном. Это один из ее 5-х детей. Трехлетняя девочка больна в сильнейшем жару чем-то в роде инфлуэнцы. Не то что об ле­чении нет речи, но нет другой пищи, кроме корок хлеба, которые мать принесла вчера, бросив детей и сбегав с сумкой за побо­ром. И нет более удобного места для больной, как здесь на выгоне в конце сентября, потому что в избушке с разваленной печью хаос и ребята. Муж этой женщины ушел с весны и не воротился».

Это из его черновиков. В окончательную редакцию статьи «О голоде» этот кусок так и не вошел: Толстой боялся, чтоб статья не стала «нецензурною» — чтоб не попала под запрет за очернение действительности, как и в наши дни случается со многими статьями.

Голод, эпидемии, нищета и невежество: вот на какой почве произрастали, как могли, семья, любовь и верность.

Любовь: чем правильно бить жену

Чтобы попасть в 1916 год, не надо путешествовать во времени, достаточно — в пространстве. Под Тулой, в таборе, сохранив обычай вековой давности, цыгане женят 13-летних мальчиков на 12-летних девочках, потому что так поступали их прадеды. Шекспира это тоже не смущало:

Синьора Капулетти

Четырнадцать ей скоро.

Няня

Я свои б четырнадцать зубов прозакладала, Что это так, но только у меня Во рту всего четыре.

Джульетте тринадцать, ее готовят замуж, и для XVI века это нормально. В царской России девушек женят чуть позже — с пятнадцати. Это время расцвета.

Вопреки нищете и голоду русские девочки растут красавицами. Это не та «внешность славянская», про которую в объявлениях о сдаче квартир. Настоящий русский человек черняв и смугл.

«Наиболее распространенный тип — это очень правильные лица с темно-серыми глазами, темными бровями и ресницами и темными волосами. Кожа смугловатая. Настоящие блондинки чрезвычайно редки. Чаще попадаются черноволосые, черноглазые... Женщины в нашей местности безусловно красивы, рослы и лет до пятнадцати-шестнадцати недурно сложены (после шестнадцати фигуры у них портятся, благодаря тяжелой работе). Чем раньше выходит замуж девушка, тем скорее она приобретает отцветший, изможденный вид».

Красота увядает от нудной и трудной работы, но и от побоев тоже. Как и в наши дни, в царской России женщин бьют повсеместно, обычно спьяну. И в насилии, и в любви русский мужик остается прежде всего хозяйственным человеком. «Бьют и палкой, и рогачом (ухват), и сапогами, и ведром, и чем попало… Если муж бьет жену и при этом сломает или испортит тот предмет из своего несложного инвентаря, которым чинил расправу, то ему, разумеется, гораздо более жалко этот предмет, чем избитую жену. Да и всякая баба гораздо больше будет сокрушаться о каком-нибудь сломанном рогаче, чем о своих помятых боках».

«Как выражается любовь к жене? — спрашивает в 1904 году Ольга Семенова-Тянь-Шанская, первая в России женщина-этнограф. — Этот вопрос меня давно уже интересовал, и одно время я думала, что “никак”, благодаря тому, что внешних выражений нежности мужа к жене положительно нет, даже у молодоженов… Но последнее время я думаю несколько иначе…»

Далее она описывает некого замечательного Петруху, который выражает любовь к жене чисто хозяйственным способом: «Летит в деревню, чтобы сделать, что “баба просит”. “Хозяйка моя удумала просо скорей связать, а того и гляди дождь — я уж ей и скосил паюшечку”...»

Верность: сука не захочет, кобель не вскочит

В 2016 году по фейсбуку гуляет хештег #янебоюсьсказати. Русские и украинки рассказывают, как их насиловали.

Век назад в этих краях было все то же самое. Только фейсбука не было.

Говоря об исключительной духовности русского народа, часто приводят в пример статистику по изнасилованиям. При царе их и правда немного было — лишь несколько тысяч в год, — и судили за изнасилование строго: восемь лет с конфискацией.

Но цифры занижены. Дела не доходили до нормальных судей. Вместе с «повредителями чужих канав» и «кулачными бойцами» насильники получали смешные штрафы: против всяких правил их судил волостной суд — крестьянский, низшей инстанции.

В Бузулукском уезде Самарской губернии двое крестьян изнасиловали девушку. Приговор: родителям потерпевшей уплатить 10 рублей (это телега или четыре пары валенок), судьям — полведра водки (компенсация издержек).

Насилие, конечно, считалось преступлением, но не большим, чем супружеская измена. Крестьянское насилие — оборотная сторона крестьянской верности. В деревне, где все на виду, единственный способ получить любовь на стороне — получить ее силой.

Если насиловали незамужнюю, предпочитали обвинять жертву: сука не захочет, кобель не вскочит. Часто и вовсе прекращали дело за примирением сторон. «Нынешним летом был такой случай, что двадцатилетний караульный яблоневого сада изнасиловал тринадцатилетнюю девочку — и мать этой девочки (очень, правда, бедная) помирилась с обидчиком за три рубля».

Зато насильника, покусившегося на чужую, замужнюю бабу, ждал самосуд. Летом его избивали, зимой выпускали голого на мороз, а то и просто отрубали часть полового члена или калечили иным способом.

Случались и ложные обвинения, чтобы стрясти с мнимого насильника рубль или два. «Хозяин мой, Василий Гордеев Гребенников, не говоря ни слова кинулся на меня и давай душить, затем положил меня на спину, заголил мне юбку, и, улегшись на меня, стал меня употреблять. Мне стало очень больно, и я пробовала кричать, Гребенников же заткнул мне рот моей же шалью. Насиловал меня Гребенников часа полтора...»

В царской России не знали греческого слова «педофилия» и детей насиловали наравне со взрослыми. 29 апреля 1879 года Татьяна Попова, 10 лет, пошла с подружкой играть на луг. Односельчанин Иван Рассказов, 30 лет, схватил ее и потащил на гумно. Затем он «заворотил сарафан и рубаху, вынул свою “чичирку” из портков и стал ею пихать пониже живота, от чего из этого места пошла кровь и замарала рубаху, которую мать потом вымыла». Подружка потерпевшей показала, что Рассказов действительно приставал к Татьяне, но сама она всего не видела. Пошла дальше, «так как впереди шел ее пьяный отец и она боялась, чтобы он не упал и не выронил денег».

Вся жизнь в одной сцене.

Славянофилам очень нравился muzhik — хоть они и предпочитали разглядывать его издалека. «Если мы захотим вникнуть во внутреннюю жизнь нашей избы, то заметим в ней то обстоятельство, что каждый член семьи, при всех своих беспрестанных трудах и постоянной заботе об успешном ходе всего хозяйства, никогда в своих усилиях не имеет в виду своей личной корысти. Цельность семьи есть одна общая цель и пружина».

Славянофилы были правы: русская семья действительно была цельной — и очень закрытой. Наружу просочилась лишь малая часть того, что творилось во «внутренней жизни избы». Правду сохранили судебные протоколы и редкие записи этнографов.

Скотоложество, инцест, педофилия — всем этим русские занимались не больше и не меньше, чем прочие народы. Но есть и особенный русский обычай. Среди непереводимых русских слов — sputnik, tundra, pogrom, perestroika — есть и гордое слово snokhachestvo.

Снохачество — это когда свекор спит с невесткой. Регулярно. Годами. Когда он зачинает детей, которые одновременно приходятся ему и внуками. Когда отношения в большой и крепкой крестьянской семье становятся исключительно запутанными.

В конце XIX века информаторы Этнографического бюро сообщают в Петербург: снохачество тотально.

Орел: «Мужья уходят на заработки, видятся с женами только два раза в год, свекор же остается дома и распоряжается по своему усмотрению».

Калуга: «Часты случаи, когда молодой муж, работая на фабрике, годами отсутствует или отбывает военную службу, а свекор начинает снохачить самым дерзким и грубым образом».

Тамбов: «Молодой супруг не проживет иной раз и году, как отец отправляет его на Волгу или куда-нибудь в работники. Жена остается одна под слабым контролем свекрови».

Владимир Безгин, единственный русский специалист по истории снохачества, описывает такой вот типичный случай. «Богатый крестьянин Семин 46 лет, имея болезненную жену, услал двух своих сыновей на “шахты”, сам остался с двумя невестками. Начал он подбиваться к жене старшего сына Григория, а так как крестьянские женщины очень слабы к нарядам и имеют пристрастие к спиртным напиткам, то понятно, что свекор в скорости сошелся с невесткой. Далее он начал “лабуниться” к младшей. Долго она не сдавалась, но вследствие притеснения и подарков — согласилась. Младшая невестка, заметив “амуры” свекра со старшей, привела свекровь в сарай во время их соития. Кончилось дело тем, что старухе муж купил синий кубовый сарафан, а невесткам подарил по платку».

Кто виноват? Конечно, женщина. Двойная жертва: снохача и общественного мнения.

Этнографы описывают типичный случай крестьянского самосуда — за то, что поддалась на уговоры снохача: «Жена была избита до полусмерти; волосы наполовину были вырваны, лицо превращено в один сплошной синяк, тело исщипано, одежда изорвана в мелкие клочки, так что женщина очутилась на улице совсем нагая».

Кто виноват на самом деле? Да никто: экономика. Всеобщая воинская повинность и отхожие промыслы. Молодой крестьянин, пока есть здоровье, идет либо служить, либо зарабатывать. Так или иначе, молодая жена остается наедине со свекром. Откажешь — или побьет, или мужу наговорит гадостей.

Тот свекор, что похитрее, не ждет, пока сын вырастет и уйдет на заработки. Он сразу женит сына-малолетку на взрослой девушке — и пользуется невесткой сам.

Справедливости ради отметим, что к 1916 году снохачество почти сошло на нет. Его похоронили урбанизация и технический прогресс.

«С ослаблением родительской власти, — пишет корреспондент из Нижегородской губернии, — с более частыми и распространенными в настоящее время семейными разделами и выделами, частые в старину случаи снохачества в настоящее время становятся все более и более редкими».

Цельная крестьянская семья распалась навсегда, погребя под руинами и снохачество, и другие прекрасные традиции.

Евгений Бабушкин