В музее-Ризнице Троице-Сергиевой Лавры хранятся старинные покрова, облачения и знамена, расшитые разноцветными шелками, золотом и серебром руками древних мастериц. Пережившие многие века их творения восхитили меня и ужаснули. Они невероятны! Огромные по площади полотна ткани покрыты сплошной вышивкой и даже подойдя практически вплотную, невозможно рассмотреть стежков. И оторопь брала от догадки, сколь немалый кусок жизни должен был уходить на создание одного такого изделия.

Женщины, сотворившие эти шедевры, были самых знатных кровей. Профессии вышивальщицы обучались сызмальства дочери русских князей и бояр. Создание драгоценных тканей фактически становилось делом всей их жизни.

Это так красиво и так…страшно. Такое потрясающее искусство лицевого шитья неизменно должно было сопровождаться высочайшим искусством ЖДАТЬ…

За время обучение в школе мною была прочитала от корки до корки лишь одна книжка, включенная в школьную программу. Нетрудно догадаться, что книжка эта называлась «Мастер и Маргарита». Зато уж ее-то я прочитала целых шесть раз! Об остальных произведениях я имела представление весьма смутное, что, впрочем, тоже не моя заслуга. Благодарить следует добросовестного педагога, обстоятельно обсуждавшего с нами каждую книгу. Именно своей школьной учительнице, а также собственному умению накатать сочинение, основываясь лишь на содержании статьи в учебнике и отрывочной информации о произведении, вскользь захваченной на уроках, в те моменты, когда мое внимание по какой-либо причине бывало отвлечено от жадного поглощения очередного фантастического романа, я обязана за неизменную твердую пятерку по литературе.

Несколько позже, взахлеб зачитываясь на лекциях по гражданскому процессу ни разу не открытым до этого первым томом «Войны и мира», я пришла к глубокомысленному выводу о том, что литература в школе преподается неправильно и не вовремя.

Самому знаменитому произведению Александра Грина повезло еще меньше, до него я не добралась вплоть до сегодняшнего дня. Когда о книжке столько всего рассказано, зачем ее читать? Правда, последние страницы я читала, и не раз. Последние страницы отвечали моим представлениям о настоящем счастье. Почти всю жизнь я была убеждена, что оно выглядит как-то так.

«…и она осталась одна средь пустоты знойного песка, растерянная, пристыженная, счастливая, с лицом не менее алым, чем ее чудо, беспомощно протянув руки к высокому кораблю. От него отделилась лодка, полная загорелых гребцов; среди них стоял тот, кого, как ей показалось теперь, она знала, смутно помнила с детства. Он смотрел на нее с улыбкой, которая грела и торопила. Но тысячи последних смешных страхов одолели Ассоль; смертельно боясь всего – ошибки, недоразумений, таинственной и вредной помехи – она вбежала по пояс в теплое колыхание волн, крича: – Я здесь, я здесь! Это я! Тогда Циммер взмахнул смычком – и та же мелодия грянула по нервам толпы, но на этот раз полным, торжествующим хором. От волнения, движения облаков и волн, блеска воды и дали девушка почти не могла уже различать, что движется: она, корабль или лодка – все двигалось, кружилось и опадало. Но весло резко плеснуло вблизи нее; она подняла голову. Грэй нагнулся, ее руки ухватились за его пояс. Ассоль зажмурилась; затем, быстро открыв глаза, смело улыбнулась его сияющему лицу и, запыхавшись, сказала: – Совершенно такой.»

Вот беда: я никогда не была похожа на Ассоль.

Да, я всегда отличалась от других людей, всегда ощущала себя белой вороной и по сути, ею и являлась. Всегда чувствовала не так, как все, думала не так, как все, и не про то совсем, часто делала не так, как принято, и, понятное дело, слыла странноватой. То есть обладала тем хлопотным качеством, которое принято называть общеизвестным штампом «богатый внутренний мир».

Но категорически не походила на хрупкую дочь моряка. Была слишком себялюбива, расчетлива, даже порой корыстна. Не умела вышивать гладью, как древнерусские княжны, и вообще совершенно не выносила рутины. Приносить себя в жертву рутине мне, конечно, случалось, но делала я это нерегулярно, с большим трудом и из-под пинка, несмотря на то, что такая жертва порой требовалась для помощи самым близким. То есть не обладала достаточной самоотверженностью.

И еще во многом и многом не походила на Ассоль. Я очень от этого страдала, не любила себя такой, потому что всю жизнь хотела Алые паруса. И сочиняла истории… Ни одна история не имела завершения. Я не понимала, почему.

Сейчас я думаю, что нашла одну из главных причин – мои мечты всегда застревали на вопросе: а что дальше? Что дальше? Я встречу своего принца, он будет «совершенно такой», и будет море цветов и салюты, и мы станем жить долго и счастливо. Он будет управлять королевством, а я – обожать его и в уединении расшивать золотом его знамена! Или штопать ему носки…

На своем пути я несколько раз встречала их. Почти «совершенно таких».

Я влюблялась в них, погружалась в них на годы, а они бежали от меня сломя голову. Чувствовали, черти, что я не любительница рукоделия. Я, конечно, винила во всем себя – понятно же, чудеса не встречаются плохим девочкам. Сегодня я прочитала, наконец, «Алые паруса». Школьная программа, снова здравствуй!

Море восторга. Вы только посмотрите.

«В этом мире, естественно, возвышалась над всем фигура капитана. Он был судьбой, душой и разумом корабля. Его характер определял досуг и работу команды. Сама команда подбиралась им лично и во многом отвечала его наклонностям. Он знал привычки и семейные дела каждого человека. Он обладал в глазах подчиненных магическим знанием, благодаря которому уверенно шел, скажем, из Лиссабона в Шанхай, по необозримым пространствам. Он отражал бурю противодействием системы сложных усилий, убивая панику короткими приказаниями; плавал и останавливался, где хотел; распоряжался отплытием и нагрузкой, ремонтом и отдыхом; большую и разумнейшую власть в живом деле, полном непрерывного движения, трудно было представить. Эта власть замкнутостью и полнотой равнялась власти Орфея.»

Как оказалось, эта чудесная книга содержит другую модель счастья, о которой я долго не подозревала.

«Этого вина никто не пил, не пробовал и не будет пробовать.

- Я выпью его, - сказал однажды Грэй, топнув ногой.

- Вот храбрый молодой человек! - заметил Польдишок. – Ты выпьешь его в раю?

- Конечно. Вот рай!.. Он у меня, видишь? - Грэй тихо засмеялся, раскрыв свою маленькую руку. Нежная, но твердых очертаний ладонь озарилась солнцем, и мальчик сжал пальцы в кулак. - Вот он, здесь!.. То тут, то опять нет…

Говоря это, он то раскрывал, то сжимал руку и наконец, довольный своей шуткой, выбежал, опередив Польдишока, по мрачной лестнице в коридор нижнего этажа.»

Рай на моей ладони…

Как же это случилось, что я не о том мечтала?

Как случилось, что бесконечно долгие годы я мечтала встретить своего принца, задумчиво сидя на берегу, вместо того, чтобы мечтать стать капитаном?

Пути разные. Стоит ли спорить, какой из них достойнее, легче и надежнее?

Важнее ВОВРЕМЯ понять, который из них – твой.

Чтобы сделать любимых счастливыми, можно подарить себя рутине. А можно…

«Я делаю то, что существует, как старинное представление о прекрасном-несбыточном, и что, по существу, так же сбыточно и возможно, как загородная прогулка.»

Только так может не каждый. Все имеет свою цену.

«Он выносил беспокойный труд с решительным напряжением воли, чувствуя, что ему становится все легче и легче по мере того, как суровый корабль вламывался в его организм, а неумение заменялось привычкой. Случалось, что петлей якорной цепи его сшибало с ног, ударяя о палубу, что непридержанный у кнека канат вырывался из рук, сдирая с ладоней кожу, что ветер бил его по лицу мокрым углом паруса с вшитым в него железным кольцом, и, короче сказать, вся работа являлась пыткой, требующей пристального внимания, но, как ни тяжело он дышал, с трудом разгибая спину, улыбка презрения не оставляла его лица. Он молча сносил насмешки, издевательства и неизбежную брань, до тех пор пока не стал в новой сфере «своим», но с этого времени неизменно отвечал боксом на всякое оскорбление.»

Рай на ладони – это власть, возможность творения и стоит он недешево, подтверждаю, проверено.

Но есть ли кто-то, кто возьмется утверждать, что эта игра не стоит свеч?!