Недавно я был в Воронеже и поехал на экскурсию в поселок Рамонь, где находится дворец принцев Ольденбургских. Это русско-немецкое аристократическое семейство, племянники, кузены и свойственники многих русских царей; были там личности выдающиеся, как Александр Петрович, правнук Павла I, генерал, основатель Института экспериментальной медицины, и его жена Евгения Максимилиановна, внучка Николая I, крупнейшая предпринимательница.

В числе прочего экскурсовод Юля рассказала о судьбе жены второго владельца Рамони, принца Петра Александровича. За него в 1901 году выдали великую княгиню Ольгу Александровну, дочь Александра III и сестру Николая II, исключительно по соображениям «равнородности» — чистокровности, проще говоря.

Ей было 19 лет, жениху — 34 года. Петр Александрович был спирит, духовидец и, главное, гомосексуал. Они прожили под одной крышей 15 лет, но, по дневниковым признаниям великой княгини, так и не стали мужем и женой. Влюбившись в офицера Куликовского, она стала просить развода. Муж дал ей три года на размышление. Николай II, ее августейший брат, был против разводов в принципе.

Брак свят и нерасторжим, даже если твой благоверный не желает с тобой спать по причине своей сексуальной ориентации.

В те времена в придворных кругах гомосексуализм считался чем-то вроде баловства; рассказывают, что, когда царю доложили, что в кадетских корпусах старшие кадеты растлевают младших, он пожал плечами и полуутвердительно спросил: «Ведь это же не вредно?» Но я отвлекся.

Итак, в разводе ей было отказано. Вдобавок ее муж, командир полка стрелков императорской дивизии, взял возлюбленного жены к себе в адъютанты и приказал поселиться у себя во дворце. Чтоб все были под присмотром! Только в 1916 году царь, наконец, разрешил Ольге развестись — как бы в уважение ее подвигов (она была сестрой милосердия). После революции она уехала в Копенгаген, к родным, но в 1948 году эмигрировала в Канаду.

Мне сначала показалась, что здесь какая-то ошибка.

Зачем русской великой княгине, да еще к тому же дочери датской принцессы, уносить ноги из родного королевства?

Но экскурсовод Юля объяснила. Дело в Ялтинских договоренностях 1945 года, согласно которым «перемещенные лица» из числа граждан СССР должны были быть репатриированы. В большинстве случаев речь шла о военнопленных, большинство которых искренне хотели вернуться на родину.

Однако были и те, которые возвращаться не стремились. Более того, были и люди, которые уехали из России до 30 декабря 1922 года, то есть не были гражданами СССР. Например, англичане насильственно выдали в СССР около 50 тысяч казаков, часть которых относилась еще к старой эмиграции. Так или иначе, среди примерно пяти миллионов «перемещенных лиц» были люди, не желавшие возвращаться на родину, и для них репатриация была скорее экстрадицией.

Однако «политическое руководство СССР задалось целью возвратить их всех без исключения, невзирая на желание части этих людей остаться на Западе», пишет историк Виктор Земсков, и объясняет: «Проводя репатриацию, советское руководство преследовало две основные цели. Одна из них — политическая: предотвращение формирования за рубежом оппозиции советской власти. Другая — экономическая: вернуть в СССР трудоспособных людей».

Вернемся к великой княгине Ольге Александровне. В Дании был лагерь советских военнопленных. Через два-три года там оставалась какая-то часть этих людей, которые, очевидно, не хотели возвращаться. Ольга Александровна оказывала им помощь, и в 1948 году была советская нота правительству Дании, в которой указывалось на враждебную деятельность нашей героини. Вот оно: «формирование за рубежом оппозиции советской власти», да еще из бывших советских граждан. Не знаю, стремился ли СССР заполучить Ольгу Александровну собственной персоной, чтоб устроить показательный процесс над сестрой последнего царя. Наверное, нет. Но она встревожилась, и — судя по опыту насильственной репатриации-экстрадиции русских — небезосновательно. Оттого и уехала в Канаду.

В истории Ольги Александровны прекрасно высветилась — или, лучше сказать, сощелкнулась, как замочек и дверца, — проблема собственности человека на его тело. Ее тело пятнадцать лет принадлежало нелюбимому и нелюбящему мужу: хоть на часок отдать его любимому человеку можно было только в унизительных условиях дворцового адюльтера, почти на глазах мужа-гомосексуала.

А тела бывших советских людей принадлежали советской власти.

Но поскольку советская власть не имеет трансцендентального выражения, а материализуется в людях, эту власть осуществляющих, то и тела эти принадлежали советскому руководству и лично товарищу Сталину, который, как известно, распоряжался телами маршалов и членов Политбюро, как тушками освежеванных баранов. Что уж говорить о телах обыкновенных людей — арестованных, депортируемых, репатриированных и т.п.

Так что Ольге Александровне, по-видимому, совсем не хотелось стать еще одним телом на этой скотобойне. Даже в статусе члена семьи номер один в Российской империи она уже побывала бесправным телом. А тут еще новые перспективы…

Казалось бы, у человека есть одно несомненное и неотъемлемое имущество, которым он вправе владеть, пользоваться и распоряжаться, — его тело, корпус, плоть, руки-ноги-голова и все остальное. Хотя так было не испокон веков. Кажется, осознание «тела как личной собственности» пришло не раньше XVII века. До этого душа принадлежала Богу, а тело — барину (сюзерену, монарху).

Однако оставим душу Богу, поговорим о теле.

Помните, как Пьер Безухов вдруг засмеялся зимней ночью? «Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться… Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом.

— Xa, xa, xa! — смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: — Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня? Меня — мою бессмертную душу! Xa, xa, xa!.. Xa, xa, xa!.. — смеялся он с выступившими на глаза слезами.

Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! — думал Пьер. — И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» («Война и мир», IV, 2, XIV).

Все бы хорошо, но тут есть некое бессознательное аристократическое лицемерие. Пьер Безухов попал в плен совершенно случайно, это всего лишь временное неудобство. Его могли убить часовые, но поработить — вряд ли; полагаю, что если бы он надолго остался в плену, то участь его как русского графа была бы легче, чем участь простого русского мужика.

Бессмертная его душа свободна по определению, но бренное его тело свободно по праву рождения, граф Безухов рожден свободным.

Его даже царь (хвала матушке Екатерине и гуманитарному прогрессу!) не может выпороть — а вот он может пороть своих рабов или, наоборот, дарить им подарки. «Волен своих холопов миловать, и казнить волен же!» — формула Ивана Грозного, спущенная на уровень помещика начала XIX века.

Раскрепощение души стоит недорого — в прямом смысле слова. Материальные затраты невелики. Несколько проповедей хорошего священника или несколько дней над умными книгами, и готово: ты — внутренне свободный человек.

Наверное, это поможет тебе переносить рабское состояние своего тела.

Но рано или поздно приходит понимание, что тело не есть сосуд (греха или добродетели) или просто кусок мяса с костями, кишками и разными физиологическими потребностями. Приходит понимание того, что легкую и прозрачную душу невозможно отскоблить от тяжкой и плотной телесной оболочки, что душа и тело лишь условное и отчасти сомнительное разделение человека на составные части, а на самом деле, в нашем личном опыте человек един в своих телесных и душевных (ментальных, духовых, каких хотите) проявлениях.

А еще приходит понимание того, что эта сцепка «свобода души и рабство тела», коли уж на то пошло, должна касаться всех граждан. А то получается, что одни внутренне свободные граждане не имеют права свободной смены места жительства, не говоря уже о выезде за границу, — а другие такие же обладатели бессмертной и свободной души переносят свои бренные тела то на зарубежный курорт, то на международный фестиваль.

Чем дальше по пути общественного развития, тем сильнее суверенитет человека над его личным телом, тем проще человеку распоряжаться собой именно в телесном аспекте.

Не надо крайностей. Всегда существует «общественный договор»: человек отдает обществу, а то и государству часть своей свободы, в том числе и частичное (оговоренное в законе) право распоряжаться его телом. В самых что ни на есть демократических странах есть уголовная репрессия; есть призыв в армию, а если армия контрактная, то в ней есть армейская дисциплина; есть, наконец, этикет и корпоративный дресс-код и прочие мелочи, ограничивающие свободу телесных проявлений.

Однако в том, что существует вне жестких рамок армейской службы и уголовного правоприменения, тело становится все более и более свободным. Но это длинный и трудный путь. Власть закона не так сильна и тотальна, как власть обычая.

Российский закон декриминализовал мужскую гомосексуальность, а о женской вообще всегда молчал. Но по обычаю геи и лесбиянки подвергаются моральному террору.

По закону мужчины и женщины равноправны, а по обычаю — «ну, она же баба!» По закону насильнику полагается самая суровая кара, а по обычаю — «эта стерва его подставила» или, пуще того, «спровоцировала»; в общем, «сама виновата».

Бесчисленные случаи сексуального принуждения, использования, шантажа, некоего полунасилия — это все тот же вопрос собственности на тело. Точнее говоря, молчаливое непризнание (хорошо — неполное признание) за женщиной суверенного права на собственное тело. А вместе с тем такое же молчаливое признание или полупризнание права мужчины на тело женщины, которая оказалась рядом, да еще в короткой юбке и облегающем свитере.

Недавно прошедший в фейсбуке флешмоб под тегом «Я не боюсь сказать», где женщины говорили о случаях сексуального насилия, показал, что нам еще далеко до всеобщего признания «права собственности человека на его тело». Но этот путь нам все равно предстоит пройти.

Путь долгий, трудный и пугающий для многих — ибо на его виражах такие жупелы, как права ЛГБТ и однополые браки. Страшно, аж жуть. Но придется.

Потому что альтернатива этому — возвращение в крепостничество на новом этапе. То есть выездные визы, сильно увеличенный срок службы в армии, ограничение переездов из города в город… А там и бессмертную душу прижмут запретом читать неправильные книжки.

Денис Драгунский