Василий Катанян, последний муж Лили Брик, вспоминал: «Для Маяковского она была абсолютным авторитетом, и он говорил: «Лиля всегда права». — «Даже если она утверждает, что шкаф стоит на потолке?» — спрашивал Асеев. — «Конечно».

По-видимому, авторитетом Лиля Брик была не только для Маяковского. В 1938 году Василий Абгарович оставил жену ради нее. А было Лиле Брик уже за 40. По крайней мере, встретились они с ним, когда ей было 39. Пока суть да дело, то да се, случился сороковник.

Великие женщины не обращают на такие глупости внимания. Как и на неудачную складку на своем бедре (точнее — ягодице).

Есть известная фотография, сделанная Осипом Бриком. Лиля лежит там на застеленной каким-то позорным стеганым одеялом железной кровати, обнаженная, лицом к свету.

Свет падает так неудачно, что с картинки на нас смотрит недовольная, невнятного возраста, уставшая полустарушка (уголки рта опущены, странные скулы, близко посаженные глаза). А тут еще и эта неудачная складка. Вообще, если присмотреться, кажется, у нее был целлюлит. (Присматривается.)

Но бог с этим! То, что великие женщины умеют на все эти свои недостатки не обращать внимания и позировать голыми, это еще полдела. Но как они умудряются сделать так, чтоб на эти очевидные прорехи их личного женского бытия не обращали внимания сами мужчины? Вот где тайна!

И вам, простым смертным, ее не разгадать.

Кстати, о простых смертных.

«Мне было двадцать три года, когда я увидела ее впервые, — пишет бедная «предыдущая». — В этот день у нее был такой тик, что она держала во рту костяную ложечку, чтобы не стучали зубы. Первое впечатление — очень эксцентрична и в то же время очень «дама», холеная, изысканная и — боже мой! — да она ведь некрасива! Слишком большая голова, сутулая спина и этот ужасный тик».

Господи милосердный! У нее еще и тик! И это при Катаняне, который еще не знает, что сделает ей скоро предложение. Но, видимо, Катанян и не видит эту злосчастную ложку. Самое печальное, что не видит ее и бывшая теперь Катанянша.

«…Но уже через секунду я не помнила об этом. Она улыбнулась мне, и все лицо как бы вспыхнуло этой улыбкой, осветилось изнутри. Я увидела прелестный рот с крупными миндалевидными зубами, сияющие, теплые, ореховые глаза. Изящной формы руки, маленькие ножки. Вся какая-то золотистая и бело-розовая. В ней была «прелесть, привязывающая с первого раза», как писал Лев Толстой о ком-то в одном из своих писем. Если она хотела пленить кого-нибудь, она достигала этого очень легко. А нравиться она хотела всем — молодым, старым, женщинам, детям… Это было у нее в крови. И нравилась!»

Любовь — это игра. В Священном Писании нам обещают, что однажды, когда кончится свет и прежний греховный мир, возляжет лев и агнец вместе и станут они играть, фырчать и кувыркаться друг с другом в вечно-веселой зеленой траве. Где ни снега, ни возраста, ни увяданья.

И не укусит лев ягненка, и не напьется его крови, не начнет раздирать, урча, молодую ягнячью, еще живую, плоть. Рай — это когда все играют. Друг с другом, с Богом и вечностью.

Нравиться всем — это удел райских новых святых. Хотеть нравиться всем — ангелов.

Ад же — это совсем другое. В аду нет игры. Точнее, там играют с тобой как с вещью. С бесправным мячиком или тряпичной куклой. Насилуют жабой, льют в рот кипяток. Растят из тебя цветок. Никто не хочет жениться на женщине, ставшей куклой в руках многих мужчин и испробовавшей их разной горечи и солености кипяток. А на Лиле Брик — хотели.

Потому что настоящие женщины — они уже побывали в том, запрещенном нам еще окончательном вечном раю и поэтому умеют играть. Помнят эту нездешнюю поступь и повадку. Могут быть кошкой, а могут быть мышкой, могут быть казаком, а могут быть и разбойником. А то и отказаться от всего и сказать: «Я в домике!» (В домике, который построил ей ты.)

«Когда-то я очень любила ее, — говорит неудачливая соперница в этой любовной сваре, игре и ссоре, потерявшая в конечном итоге мужа. — Потом ненавидела, как только женщина может ненавидеть женщину. Время сделало свое дело. Я ничего не забыла и ничего не простила, но боль и ненависть умерли. Случилось так, что я знаю немного больше, чем другие. И не хочу, чтобы это ушло со мною».

Тоже, в своем роде, великая женщина. Когда-нибудь я напишу гимн женщинам, сумевшим быть достойно брошенными.

Но сейчас речь не о них. Мадам Брошкина подождет.

(…И все-таки этот шкаф, стоящий на потолке, мне очень мешает…)

Кстати, умерла Лиля Брик, тоже так же, как и жила. Самовластительно. Об этом все знают.

12 мая 1978 года (сирень, первая густая зелень, легкая пыль) у Лили Юрьевны в Переделкине случился перелом шейки бедра (обычная история для старых женщин), после чего Брик утратила возможность вести прежний, так привычный ей образ жизни. А какой это рай, когда ты лежишь в котле своей кровати, беспомощная, и тебе приносят даже не кипяток, а специально остуженный чай (не ровен час, обольется)? Вокруг суетятся родные надоевшие черти, подтыкают простыню. Несмотря на хороший уход и постоянное присутствие близких, Лиля Брик постепенно угасала, как гаснет обычно переделкинская вечерняя заря, угасала — и угасла.

— Лилечка, ты хочешь чего-нибудь? — Да. Съезди в Москву. Купи мне чего-нибудь вкусненького. — Пряников? — Ну купи пряников.

…И все-таки этот шкаф, стоящий на потолке, по-прежнему не дает мне покоя. Как она дотянулась до него, чтобы вынуть оттуда заветную склянку? Или коробочку? Или, может, это был пакетик с порошком?

…«Где стоит шкаф?» — спрашивали меня все, кто были в меня влюблены и кто думал, что я в них тоже влюблен.

— На полу, — отвечал я по-военному.

С наслаждением глядя, как огорченно вытягивались у них лица. Не вышло из них Лили Брик.

А когда они уходили, я вытаскивал из коридора стремянку, залезал на нее, открывал свой висящий у самой люстры бельевой шкаф и доставал оттуда очередную свежевымытую сорочку.

Потому что, кроме нее, мне, скажу по совести, ничего на этом свете не надо.

Дмитрий Воденников