Ее хотят видеть миллионы зрителей. Фильмы с ней приносят миллионы продюсерам. Она зарабатывает миллионы долларов. У нее улыбка в «миллион ватт»... Похоже, все в ее жизни измеряется в таких масштабах. Встреча с Джулией Робертс — единственной, кто убежден, что таких, как она, миллионы.

«Ради вас я ресницы накрасила», — вместо приветствия говорит мне женщина в дверном проеме. Она, конечно, шутит. И улыбается... Неподражаемой улыбкой, ставшей едва не именем нарицательным — «улыбкой Джулии Робертс»...

Она очень высокая и тонкая, не худая, а именно тонкая, хотя из кухни явственно доносится запах гамбургеров, хотя в прихожей я вижу корзину с маленькими башмачками-сандалиями-туфельками, хотя она проворно убирает в шкаф молокоотсос. Нет, она давно не красится, потому что при двоих трехлетках, младенце и с приходящей няней успеть бы умыться. Нет, они редко выходят, потому что дома им нравится. И потом, целых 18 лет перед рождением детей она постоянно была на людях. Теперь ей хочется быть у себя.

И у нее неплохо. Небольшой дом в Винисе, самом, может быть, уютном районе Лос-Анджелеса. Никакого интерьерного великолепия. Никакого помпезного подъездного пути. Кроме няни, никакой прислуги — ни привратника, ни дворецкого. «Еду готовим сами. Убираемся сами. Вообще живем по принципу: каждый убирает свой мусор», — отвечает хозяйка на мой взгляд. «И тем не менее это самое мирное место на свете!» — опять улыбается она. И рассматривает свою коллекцию чаев в кухонной полке, предлагая мне выбрать. Хвалится печеньем собственного изготовления. Приносит из комнаты малыша и серьезно представляет нас друг другу: «Генри, это Джемма. Джемма, это Генри». Генри мной не особенно интересуется. Он, как и многие на планете, интересуется Джулией Робертс. Но с ним, здесь, она другая.

Домовита, серьезна, практична. Совсем не романтична. Наоборот — словно приземлена. Даже укоренена. И я не могу избавиться от ощущения парадоксальности того, что вижу: вот эта женщина, мать троих детей, в футболке и простеньких трикотажных брюках, с ребенком на руках, — Джулия Робертс. Которую мы знаем совсем, совсем другой.

- В глазах публики вы всегда были девушкой. Решительной — в «Эрин Брокович». Запуганной — «В постели с врагом». Отважной — в «Деле о пеликанах». «Красоткой», «сбежавшей невестой». И вдруг такая перемена судьбы, имиджа... Вы не чувствуете несоответствия: ваш образ говорит об одном, а жизнь вы живете совсем другую?

Джулия Робертс: Противоестественно, что от меня вообще ждут создания какого-то там имиджа. Что люди интересуются мной лично, что некоторые даже считают меня необыкновенной. Ведь не то чтобы я была очень интересной личностью. Просто у меня интересная профессия... Дурацкая! Она вся из притворства. А я каждый день делаю это со своими детьми — притворяюсь. Притворяюсь терпеливой. Притворяюсь, что не сержусь. А потом еду на съемки и притворяюсь опять, но уже за кучу денег! Это же смешно. Ну и глупо, по-моему. Глупая профессия.

- Трудно поверить, что вы не уважаете то, что делаете.

Джулия Робертс: Да нет, не в этом дело. Просто в актерстве есть вот этот парадокс, и с ним мне так до конца и не удалось смириться. Поэтому мне становится смешно каждый раз, когда обо мне говорят в превосходных тонах. Я совершенно обычный человек, а шума вокруг, будто я взглядом нефтяные скважины бурю... Знаете что... Лет десять назад я была в Венеции. Бог знает уже в какой раз. И вот однажды утром вышла в лобби отеля и... будто проснулась в детстве наутро после Рождества — когда ночью выпал снег и все-все изменилось за ночь. Так и тогда: выхожу, а лобби заполнено водой. И улицы, и проулки, и мосты по колено в воде. Итальянцы называют это явление «аква альта» — «высокая вода». Зимнее наводнение, не такое уж редкое в Венеции, но я-то его видела впервые... И было у меня тогда такое чувство... ощущение собственной... скромности, что ли, — скромности того места в мире, которое мы все занимаем, нашей, в общем-то, незначительности. И нашей — равной для всех — уязвимости. Мне вообще кажется: мы все проживаем одну и ту же жизнь. Разница в деталях, но я не уверена, что такая уж большая.

- Но борются-то люди как раз за то, что вы называете деталями, — за успех, благополучие, любовь. Вы не боролись?

Джулия Робертс: У меня никогда не было чувства, будто я борюсь. Ни напряжения, ни агрессии... Я всегда жила настоящим моментом и просто следовала своему расписанию дня. Я не загадывала и не шла ни к каким целям... И при этом вовсе не считаю себя легкомысленной. Просто я жила как мне свойственно.

- О том, что вам свойственно... В свое время, закончив школу, вы не пытались получить высшее образование. Не из-за денег?

Джулия Робертс: Да нет. Денег у нас было действительно маловато, но, думаю, если бы я решила, мама поднапряглась бы. Я просто почувствовала, что это не мое. Я не могла уже учиться в этом простом, прямом смысле слова. Хотела каких-то иных уроков.

- И у вас нет ощущения, что вы что-то упустили в жизни?

Джулия Робертс: Тогда было, после школы. Моя лучшая подруга поступила в университет, и каждый раз, когда я разговаривала с ней по телефону и она мне что-то о себе рассказывала, о занятиях, о друзьях, о кампусе, я думала: «Вот жизнь! А я что? Продаю теннисную обувь, езжу ни свет ни заря на метро из пригорода на работу, и все. Пустота и бессмысленность»... Но оказалось потом, что подруга моя испытывала то же! Я не могла наскрести денег на плату за квартиру и свести концы с концами, а ей это казалось таким взрослым, таким достойным, таким романтичным. Не то что она — студентка-полуребенок... Смешно, да? Я же говорю: на самом деле мы все похожи.

- Несколько лет назад вы пожертвовали школе, расположенной рядом с вашим ранчо в Нью-Мексико, 50 000 долларов на строительство спортзала. Единственным условием пожертвования было то, что школу в будущем не назовут вашим именем. Это связано с вашим отношением к собственной конечности, к смерти?

Джулия Робертс: Уф... вопрос... Ну вот что... Несколько лет назад я снялась в документальном фильме о диких лошадях в Монголии. Там, в Монголии, я узнала очень важные для себя вещи. Знаете, почему древние монголы оставили очень немного свидетельств о своей культуре? Потому что были убеждены: самое лучшее, чего человек может добиться, — это чтобы его жизнь прошла незамеченной для мира. Своеобразная концепция существования, не правда ли? Люди приходили в мир и уходили из него, стараясь никак его не деформировать. И уже смерть — не смерть, а растворение в мире, и ты — неотъемлемая часть его... Мне все это очень, очень близко. По той же причине я и стала «зеленой»: стараюсь производить меньше мусора. Использую только самые органические, поддающиеся полной переработке подгузники для детей, никогда не покупаю в супермаркете запакованное в целлофан, и даже дом в Малибу мы построили из продуктов переработки стройматериалов. Мне, как древним монголам, хочется не умереть, а просто вернуться в природу. Как они говорили — «обнять кустарник»...

- Стало ли 40-летие какой-то вехой для вас?

Джулия Робертс: Сама идея становиться старше и, если хотите, старее в кругу близких людей значит для меня еще много приключений впереди, веселых, радостных и прекрасных. Старение для меня — новые приключения. Но, если честно, я считаю себя еще молодой. Я ведь только-только повзрослела. С рождением детей. Только с их появлением я окончательно и бесповоротно стала взрослой.

- И вас никогда не посещает желание оказаться моложе?

Джулия Робертс: Уж чего мне бы точно не хотелось, так это начинать карьеру сейчас. Когда я начинала, у меня была возможность сняться во многих фильмах. Много сделать, много сыграть и провести таким образом годы со смыслом. Сейчас ты снимаешься в одном фильме, в тебя вбухивают тонны денег и обрушивают на тебя тонны внимания. Тебя делает окружение, не ты сам! Ты делаешься вне себя самого! Еще до того, как поймешь, кто ты, хотел бы ты вообще этим заниматься и, главное, зачем тебе этим заниматься. PR подменяет собой подлинный смысл. И смысл твоей жизни тоже. Поэтому я не жалею ни о своем возрасте, ни о том, что сделала некоторый перерыв в карьере — «по беременности и уходу за детьми». Да и раньше тоже: по-моему, это было самое мудрое мое решение за всю жизнь (не считая, конечно, решения выйти замуж за Дэнни) — не сниматься пару лет в начале 90-х. Мне тогда предлагали очень много ролей. Но ни в одном из фильмов я не видела решительно никакого смысла. И ведь мне говорили: ну как же ты упускаешь столько возможностей? Но меня это не смущало — моих фильмов не было. Именно эти два года «голодания», мне кажется, и стали залогом моей довольно длинной киножизни. Не сделай я тогда паузу, вы бы уж меня забыли и за интервью ко мне не ездили.

- И только роль замужней женщины не казалась вам скучной?

Джулия Робертс: Нет, у меня особое отношение к нашему с Дэнни браку. Когда я только вышла замуж и мы поселились здесь, в Калифорнии, нью-йоркская подруга спросила меня: «Ну и что ты там делаешь, в Лос-Анджелесе?» А я отвечаю: «Как что? Я же замужем за Дэнни!» Будто быть замужем за Дэнни — это само по себе большое дело и грандиозное развлечение! Но так и есть! Для меня это большое, важное и радостное дело.

- Но не все и не всегда в ваших семейных отношениях было так благостно, правда? Приходом в актерскую профессию вы обязаны своему брату Эрику, с которым позже ваши отношения...

Джулия Робертс: ...совершенно разладились. Это правда. Понимаете, в жизни иногда приходится выбирать, к чему ты вот в данный момент относишься действительно серьезно. А ситуация была такова. Эрик и его подруга Келли расставались. Начался судебный процесс по определению, с кем из них будет жить дочка Эмма.

Я встала на сторону Келли, потому что Эрик пил, наркотики пошли в ход... А Эмма и тогда была мне близка, и теперь, мы много времени проводили вместе, я часто брала ее с собой на съемки. Мне было страшно за нее. Эрик не смог принять моего решения, счел его предательством. Но теперь все иначе — брат все-таки великодушный человек.

- Когда вы говорили уже о собственной семье, то дважды употребили слово «радость»...

Джулия Робертс: Я и вообще люблю его. Больше того... сейчас скажу нечто нескромное... Я считаю радость своим предназначением. Судьбой. Нет, правда. Я верю, что у нас всех, у каждого есть то, что я называю Генеральным Предназначением. Мое — это радость. Даже в самые тяжелые моменты, еще с детства, когда папа умер... да, и тогда я знала: где-то есть радость. Наверняка есть и мне достанется. Только надо жить с ощущением этой радости, пусть и далекой, но определенно существующей. А если жить с этим ощущением, значит, уже живешь радостно. Даже если обстоятельства не очень-то.

- Значит ли это, что и страха вы не испытываете?

Джулия Робертс: Никто из тех, у кого есть дети, не свободен от страхов! Я, конечно, тоже боюсь. И, конечно, за детей. Дэнни помогает им — быть смелыми, отважными, не бояться. А я все думаю: боже мой, они же могут пораниться, им же может быть больно... Больно в широком смысле слова. Им наверняка и будет больно. Когда-нибудь, обязательно. И поэтому учусь у Дэнни: пытаюсь показывать детям, что верю, что они все могут, что смогут преодолевать, одолевать, побеждать. Но эти мои родительские страхи... да смешно! Я теперь часто думаю о моей маме. Как она справлялась, как ей удавалось? Как удавалось растить детей, покупать еду, одежду, делать все необходимое каждый день, день за днем... и с тем ничтожным количеством денег, что у нас были? Как она считала центы, как — я только теперь это понимаю — не всегда была уверена, что на следующей неделе у нее будет на что купить продукты... Чего она боялась?.. Так что мне глупо жаловаться.

- Этот опыт детства как-то повлиял на ваше отношение к деньгам?

Джулия Робертс: Вот и Дэнни смеется надо мной. Говорит: «Каждый раз, когда мы вместе попадаем в супермаркет и стоим в очереди в кассу, я читаю в твоих глазах колонки цифр». И он прав. Я подсчитываю, сколько стоит содержимое нашей тележки. Но не из бережливости — я просто никогда не уверена, что хватит наличных, что чековая книжка со мной, что я не забыла карточку в рюкзаке...

- Джулия Робертс не уверена в своих действиях? Кто поверит!

Джулия Робертс: А вы думаете, что уверенность в себе зависит от гонорарной ставки? Или от количества зрителей, посмотревших твой фильм?

- А от чего же тогда она зависит?

Джулия Робертс: Вот если бы я знала, то и не боялась бы за своих детей, а просто научила бы их уверенности в себе — вернейшему из средств от боли. Но рецепта нет. И это, может быть, единственное, в чем я совершенно уверена: жизнь не «готовят» по рецептам. Что бы там ни писали в журналах...

PSYCHOLOGIES №30, 2008