Я давно слышал этот вопрос, но никогда его не понимал, если честно. Это что, мне надо на исповеди перечислять «исторические грехи» русского народа? Или только грехи моих непосредственных предков? Или собственное соучастие в деяниях безбожной власти – что вступил в комсомол и экзамены по истмату-диамату в университете сдавал? А все эти коллективные «чины покаяния в грехе цареубийства» казались мне чем-то искусственным и нежизнеспособным.

И вот теперь я, кажется, начинаю понимать, в чем тут дело.

Но для начала – что такое покаяние. Для кого-то это биение в грудь «яхужевсех», для кого-то бесконечное перечисление неприглядных подробностей, для кого-то отказ от дурных привычек.

И уж все наверняка слышали, что буквально означает это слово на библейских языках: греческое метанойя – «переосмысление», еврейское тшува – «возвращение».

Вот именно, переосмысление, переоценка того, что случилось, и возвращение в ту точку, где ты пошел неверным путем. То есть осознанное изменение своего поведения. Это самая суть, а остальное, в том числе исповедь – скорее внешние формы и проявления. В общем, это азбука для христианина.

Почему я об этом снова заговорил? На новые размышления меня навели два вроде бы совершенно разных события. Первое – опрос москвичей по поводу переименования станции «Войковская». Спорить о том, должны ли наши улицы, кварталы и станции носить имена убийц, не приходится. Не должны, но носят.

Удивление вызывает другое: почему бы просто не переименовать эту станцию, как было сделано чуть больше года назад с «Улицей Подбельского» (еще одного революционера), ныне – «Бульвар Рокоссовского»? Я уж не говорю о том, как в конце 80-х сменили название многих станций с коммунистическими именами. И если «надо с чего-то начинать», то почему бы не начать с вдохновителя и организатора красного террора, В.И. Ленина?

И у меня, кажется, есть ответ на этот вопрос. Оказывается, оставлять ли на карте Москвы имя убийцы – это «вопрос дискуссионный». И дискуссия допустима только по второстепенному имени. Ну, можно еще задуматься, был ли князь Кропоткин достоин того, чтобы станция его имени соседствовала с Храмом Христа Спасителя, или как нам относиться к 1905 году с его баррикадами (целых две станции на фиолетовой ветке).

Но так мы старательно уходим от вопроса обо всём советском наследии. Да, признаем мы, были отвратительные фигуры, вроде Войкова, или, скажем, Берии, но они осуждены, мы избавились от них. А в остальном всё очень неоднозначно, мы признаем как великие свершения, так и определенные перегибы…

Попробуйте сказать такое на исповеди, говоря о собственном грехе: не всё уж так однозначно, были и существенные достижения. А тут всё достаточно просто: были убиты миллионы людей, многие из них нами прославлены как новомученики. Их убийство осталось как бы незамеченным – в Москве пока что нет улиц, которые носили бы их имена, нет памятников в их честь. И стоит только назвать это убийство убийством, как последует хор голосов: не всё так однозначно, потери преувеличены.

При чем тут Войков? Да при том, что вся эта суета вокруг переименования станции призвана показать, что в обществе совсем нет согласия по поводу преступлений большевиков, а значит, лучше ничего не трогать. И что сами эти преступления были, по сути, «эксцессом исполнителя»: ну вот Войков, Юровский и еще парочка человек убили царскую семью, так это они мерзавцы, а мы тут ни при чем. Зато мы наследники великих побед, красный флаг над Рейхстагом, Гагарин в космосе – это всё наше навсегда. А ВЧК и ГУЛАГ – нет.

Так не бывает. От наследства можно отказаться, его можно принять – но тогда ты принимаешь и все издержки, все обременения, все долги покойного. В данном случае – долг памяти, груз страшного прошлого и необходимость его осмыслить. Пока этого не произошло, у нас как у общества нет иммунитета от повторения этой мерзости.

Переосмысление прошлых событий и изменение поведения, помните?

Второе, что заставило меня задуматься о национальном покаянии – статья моего друга Сергея Кузнецова. Он говорит уже не о коммунистах – о демократах, которые сегодня состоят в оппозиции к власти. Он отмечает, что практически никто из них не переосмыслил в публичном пространстве свой опыт работы на эту же самую власть в начале 2000-х годов. То есть вчера были «за», сегодня «против», и это всё как-то само собой, без попытки проанализировать былые ошибки и заблуждения.

Более того, то же самое касается и опыта девяностых годов. Их принято рисовать либо черной, либо белой краской. Только очень редко удается услышать от тех, кто считает их проклятыми – а откуда же взялись нынешняя стабильность и духовность, если не оттуда? А от тех, кто называет благословенными – и куда же испарилось это благословение, кто и какие ошибки совершил?

Мы как народ, как общество похожи на детей, которые вдруг начинают играть в пиратов или космонавтов и так же внезапно бросают игру, так что за ужином ничего не остается ни от фрегата под черным флагом, ни от межпланетного крейсера. А завтра будет новая игра, и послезавтра еще одна, и никто уже не вспомнит, во что там играли позавчера.

Нам совершенно точно пора взрослеть. Это значит, прежде всего, брать на себя ответственность. Может ли она быть коллективной? Не думаю. Но она может быть солидарной.

Коллективная ответственность – это когда один солдат попался в самоволке, и вот всей роте отменены увольнения. Это просто, это у нас умеют. Солидарная – это когда мы думаем и решаем вместе, что и когда пошло у нас не так и что можно изменить. Да, при этом мы часто спорим, не сходимся в оценках – это, конечно, сложно и порой неприятно.

Покаяние нужно не для галочки, не для осуждения отдельных виновных (конечно, не себя самих), а ради признания простой вещи: всё, что происходило и происходит с нашей страной – не результат действия таинственных жидомасонов или отдельных негодяев, а естественное следствие поступков нашего собственного народа, в том числе и нас самих. И сейчас именно мы определяем, что получат в наследство наши внуки и каким словом они нас помянут. Мы, а не мировая закулиса, не внутренние враги или отдельные несознательные товарищи.

Такое покаяние – не столько событие, сколько длинный и очень непростой процесс осознания и изменения.

Чтобы не быть голословным, я хочу привести только один личный пример. В этом году я впервые за все эти годы участвовал в «Возвращении имен» – прочитал у Соловецкого камня имена двух расстрелянных и совершенно не известных мне граждан. К ним я добавил имя бригадного комиссара Александра Михайловича Круглова-Ланды – мужа моей двоюродной бабушки, расстрелянного в октябре 1938 года и реабилитированного в 1956-м. Я давно знал, что он жил на свете и был убит – но только в этом году я дал себе труд разобраться, кем же на самом деле он был, как и когда погиб.

Это оказалось совсем легко, информация есть в сети. Круглов-Ланда перед арестом исполнял обязанности начальника Политуправления РККА, да и вообще его биография – образцовая биография комиссара-большевика. Наверное, я именно потому и не торопился ее узнать, что примерно такое себе и представлял… Мне куда больше нравилась биография моего родного деда – урожденного дворянина, профессионального военного, ветерана-орденоносца.

И всё-таки, Круглова-Ланду убили по ложному обвинению, у него не осталось потомков, хранить память о нем – моя обязанность, о которой я забыл. Он устанавливал этот строй в нашей стране, он наверняка так или иначе содействовал Большому террору, и он же пал в конце концов его жертвой. А мог бы повоевать, как мой родной дед, и встретить победную весну в Берлине, Вене, Будапеште, в больших чинах и боевых наградах.

В те самые тридцатые годы вымарывали из семейных альбомов фотографии дворян и офицеров, сегодня старательно стирают из семейной памяти имена сотрудников НКВД и комиссаров. А ведь их были миллионы, они оставили много потомков. Где они все? Или, как спрашивал Сергей Довлатов: «Мы без конца ругаем товарища Сталина, и, разумеется, за дело. И всё же я хочу спросить – кто написал четыре миллиона доносов?» Или, возвращаясь к тем самым девяностым – а как это получилось, что после победы над коммунизмом мы добровольно отдали поле боя мародерам?

Имею ли я право помнить лишь ту часть личной или семейной истории, истории моего народа, которая смотрится красиво и обещает почести и выгоды? Имею ли право не сделать выводов на будущее? Риторические вопросы, конечно. Но без настоящего ответа на них, без подлинного переосмысления и возвращения на верные пути так и будем кружить в потемках из поколения в поколение, повторяя прежние ошибки, тоскуя по вчерашним миражам.