Сегодня мы все чаще сталкиваемся с обстоятельствами, которые нам трудно рационально объяснить. Это порождает сомнения и тревогу. Достоевский, переживая подобные чувства, писал:

«Каких страшных мучений стоила и стоит мне теперь эта жажда верить, которая тем сильнее в душе моей, чем более во мне доводов противных.

И, однако же, Бог посылает мне иногда минуты, в которые я совершенно спокоен; в эти минуты я люблю и нахожу, что другими любим, и в такие-то минуты я сложил в себе символ веры, в котором все для меня ясно и свято. Этот символ очень прост, вот он: верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но с ревнивою любовью говорю себе, что и не может быть. Мало того, если бы кто мне доказал, что Христос вне истины и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной».

Конечно, с богословской точки зрения это абсурд: истина вне Христа невозможна. Если бы Иисус был только «положительно прекрасным человеком», каким задумывался Достоевским князь Мышкин, то, оставаясь с Ним, мы, быть может, и смогли бы получить утешение, но не обрели бы надежды. Но в том-то и дело, что Христос, разделяя с нами всю человеческую боль, как Бог, открывает нам путь туда, где смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет (Откр 21:4). Он зовет не просто оставаться с Собой в настоящем, а идти вместе с Ним к иному будущему. И Сам же становится дорогой: Я есть путь и истина и жизнь (Ин 14:6). Вот в чем наша надежда, причем надежда, которая не постыжает (Рим 5:5), то есть — не обманывает, не подводит.

Но если посмотреть на «символ веры» Достоевского не как на богословский тезис, а как на глубоко личное переживание человека со смятенной душой, то в нем видится нечто, чего, полагаю, нам очень недостает. Особенно сегодня, когда предлагается столько, на первый взгляд, логично звучащих стратегий выхода из зоны турбулентности, составленных без оглядки на Христа, или же, наоборот, — «в теории» убедительно подгоняющих Его учение под свою прагматику.

Достоевский со всей решительностью, в которой горячность сердца превосходит холодность ума, свидетельствует: даже если я не найду, что на это ответить на рациональном уровне, я все равно предпочту остаться со Христом.

Как сказал один мыслитель, «бесконечны сомнения мыслящего христианина, но все они разбиваются о невозможность изобрести Христа». И как бы бесконечны ни были сомнения, как бы ни загоняли они в угол, все они неизменно разбиваются о невозможность противопоставить что-то Истине. Не хитросплетению холодных отвлеченных умозаключений, а опыту живого общения со Христом.