Говорить, что думаешь, и противостоять агрессии становится все сложнее. О событиях последних дней размышляют игумен Нектарий (Морозов) и Вероника Словохотова. «Можно говорить очень правильные вещи — и не быть услышанным»

— Недавно мы легли спать в одном мире, а проснулись в совершенно другом — что это значит лично для вас?

— Совершенно очевидно, что далеко не все в то утро проснулись. Многие продолжают спать, не понимая именно этого — что они в другом мире. Однако реальность все-таки достаточно быстро убедит их, что это так.

Для тех же, кто проснулся и понял, главная способность, которую теперь необходимо воспитывать, — способность адаптироваться. Я говорю не о приспособленчестве или адаптации в материально-техническом плане. Самое главное — понять, как в новом мире оставаться самим собой, каков генеральный смысл нашей жизни, выдерживает ли он проверку этой новой реальностью или же эта новая реальность в пух и прах его разбивает.

— Христианин не может оправдывать насилие. Но что делать, если говорить об этом вслух становится сложнее?

— Да, бывают ситуации, когда ты не можешь сказать все, что думаешь. Более того, бывают ситуации, когда говорить все, что ты думаешь, бесполезно. Но никогда нельзя говорить то, чего не думаешь. Потому что тогда ты теряешь себя и заражаешь огромное количество людей ложью.

Именно поэтому молчание в некоторых случаях может быть благом.

Очень часто тот, кто говорит, оказывается неуслышанным. Вы наверняка помните историю лесковского Левши? Он вернулся из Англии с одним потрясшим его открытием: узнал, что англичане ружья кирпичом не чистят. А в русской армии чистили. И он понимал, как это влияет на их качество, на нашу, как бы мы сказали сегодня, обороноспособность. Левша «заболел» этой мыслью и пытался донести ее до одного-второго-третьего… Но никому это не было нужно. А потом он умер от белой горячки, и никто его так и не услышал.

Можно говорить громко очень правильные, нужные вещи и умереть от горячки или от чего-то еще — неуслышанным. Очень важно в определенные моменты истории просто не терять здравый смысл.

Есть такой известный психологический опыт, когда 20 человек заходят в помещение, где лежит черный шар. Каждый из них говорит, что шар белый. 19 человек подготовлены и делают это сознательно, а 20-й не подготовлен. И он так этим поражен, что поневоле трясущимися губами говорит, что шар того цвета, которого сказали все. Очень важно помнить, какого цвета шар, и верить своим глазам. Это на самом деле трудно. Это пытка.

— Если мы понимаем, но молчим, то не получается ли, что молчание — знак согласия?

— В том информационном шуме, в котором мы живем, и ваш голос, и мой, и многих других людей — он затеряется. И единственное, что нам остается, — в тот момент, когда нас пытаются убедить, что черный шар — белый, ответить: «Нет, я не могу с этим согласиться». Когда это касается лично нас, нашего выбора, нашей совести.

Вот вы сейчас говорите про «да-да» и «нет-нет», но вспомните, что, «когда же будут гнать вас в одном городе, бегите в другой». Точка, в которой человек решается на что-то, что может быть мученичеством, должна быть выбрана правильно. Очень важно самому не сложить тот костер, на котором ты сгоришь.

— От этого все равно чувствуешь вину, стыд даже. Как будто, выбирая молчание, все-таки переступаешь через себя. Как быть с этими чувствами?

— Во многих случаях опыт дает ответы на те вопросы, которые у нас возникают. У меня есть такой опыт.

В Советском Союзе в 60-х годах было поэтическое объединение «СМОГ». Аббревиатуру расшифровывали по-разному — «Самое молодое общество гениев», например. Мой покойный отец — один из участников.

Там было очень много ярких, талантливых людей, которые не делали ничего страшного: собирались на площади Маяковского и в некоторых других местах, читали свои стихи. Но это было очень не похоже на то, чем жила советская страна. В конечном итоге они были разгромлены, какая-то часть из них оказалась за решеткой, какую-то таскали по допросам.

И нельзя сказать, что их деятельность, выступления у памятника «великому советскому поэту», их разгром произвели на общество какое-то потрясающее воздействие. А жизнь значительной части из них и их близких людей оказалась сломана. Я не к тому, что они не должны были писать стихи, и не к тому, что они не должны были их читать. Но когда мы что-либо делаем, важно просчитывать последствия и, решаясь на что-то, знать, что ты приобретаешь, а что теряешь — не здесь, не в этой жизни.

— Можно ли такую внутреннюю эмиграцию воспринимать как испытание, даже постный подвиг своего рода? Или я все же так себя успокаиваю и это сделка с совестью?

— Молчание может иметь различное наполнение. В конце концов есть молчание Спасителя. Когда Пилат задает вопросы Спасителю, Он молчит. Когда Ему задают вопросы в суде, Он молчит. Когда Его спрашивают, почему Он не отвечает, Спаситель говорит: «…если скажу вам, вы не поверите; если же и спрошу вас, не будете отвечать Мне и не отпустите Меня». Он молчит, потому что никакого смысла нет даже в Его словах.

«Не кричать “распни, распни” — это уже очень и очень много»

— Сейчас от многих священников слышишь формулу «начни с себя». Я буду работать над собой, поститься, молиться, чтобы мир наступил у меня в душе, а потом он наступит и вокруг. Как вы относитесь к этому?

— Смотря что за этой формулой стоит. Все равно есть вещи, к которым мы не можем не выработать свое отношение. Все нужно измерять Евангелием. Ведь Евангелие — это не то, что было когда-то и закончилось.

Вспомните момент, когда Господь переступает порог судных врат, когда еще кто-то может ходатайствовать за Него и сказать, что Он осужден несправедливо. Но никто не ходатайствует, а Он уходит на казнь. А что было перед этим? Абсолютное большинство кричало в исступлении: «Распни, распни Его!»

Люди, которые молчали с болью и скорбью, а кто-то и со страхом, конечно, — это крохотная горстка.

Эта ситуация повторяется в нашей жизни практически постоянно, и постоянно кто-то кричит «распни, распни», а кто-то не участвует и молчит. И даже за то, что он молчит, его тоже могут схватить и потащить туда же, куда повели того, кого собрались распять. И если вы посмотрите на ситуацию в таком разрезе, вам станет спокойнее. Вы поймете, что не кричать «распни, распни» — это уже очень и очень много.

Выбирая, участвовать в криках или молчать со скорбью, мы делаем тот самый выбор, который делали люди, современные Христу. И мы встаем либо по ту, либо по другую сторону по отношению к Нему, а не только лишь по отношению к человеку, нескольким людям или народу.

— Не хочется множить ненависть, но как справиться с ней, когда видишь, что человек откровенно лицемерит, называя черное белым, и еще клеймит тех, кто в чем-то оказался бесправен?

— Таких всегда было довольно. Скажу вещь, которая может звучать вызывающе: большинство почти всегда не право. И Евангелие нам об этом тоже говорит. Знаете, почему? На этот вопрос отвечает первосвященник Каиафа: «…народ — невежда в законе. Проклят он». Он имеет в виду народ, который кричал «распни». И каждый сам решает, кто эти люди, кричащие «распни». Каждый дает ответ в своем собственном сердце. И главное — не с ними ли он.

Это не параллели, это самая настоящая реальность. У нас есть замечательная возможность всю свою жизнь жить в Евангелии и все им измерять. Тогда жизнь становится совершенно другой. И как раз это не один из способов, а главный способ справиться с принятием нового мира.

— И все же. Что делать с ненавистью, негодованием?

— Вероника, вы бы хотели быть на их месте?

— Нет.

— А почему?

— Мне было бы стыдно.

— Значит, вам их жалко. Вы знаете, жалость — это спасительная возможность победить ненависть. На самом деле мы ненавидим тех, кого считаем сильнее себя и в ком чувствуем угрозу.

Но если мы решаемся быть сильнее сами и пожалеть их, появляется способность побороть ненависть.

В конце концов, наша христианская жизнь — она только тогда христианская, когда мы живем для вечности. Да, не хочется ничем рисковать, не хочется выходить из того, что сегодня называют зоной комфорта. Но вечность — она может наступить в любое мгновение для каждого из нас. Перед ее лицом нужно делать внутренний выбор, не боясь какой-то внешней угрозы, в том числе и ненависти — не нашей, а чьей-то к нам.

— Как быть, если это ненависть в твоей квартире?

— С близкими людьми все-таки нужно стараться всеми возможными способами преодолеть разделение. Не всегда можно преодолеть разногласие, но разделение преодолеть можно. Если мы этих людей любим, наша любовь должна все покрыть. Это не значит, что мы должны с ними согласиться в чем-то, в чем согласиться невозможно.

Мы очень часто смотрим на окружающих людей как на взрослых, которые знают, что они делают. А очень важно смотреть на людей как на детей — когда они поступают, рассуждают как дети.

— Но как это сделать с родителями, бабушками и дедушками?

— Главное отличие ребенка от взрослого — это ответственность во всем. И когда ты понимаешь, что человек взрослый допускает безответственные суждения, взгляды, действия, это значит, что надо отнестись к нему со снисхождением и многие вещи, которые он делает, всерьез не воспринимать. Тогда становится гораздо легче. Собственно говоря, это Эрик Берн с его «Играми, в которые играют люди» и «Людьми, которые играют в игры».

Не думайте обижаться на родных за их реакцию и не травмируйте их своими поступками. Вы же сами понимаете, что не можете, что-либо делая, не думать о маме, например. И это тоже некий нравственный выбор.

Потому что, когда вы что-то скажете для того, чтобы что-то сказать, эффект будет ничтожно мал, а на другой чаше весов, возможно, будет состояние здоровья вашей мамы.

И тут очень правильно надо выбирать, что имеет смысл и что оправданно — не с точки зрения рациональной, не с точки зрения самосохранения, а просто перед Богом. Это всегда очень сложно.

— А если перед Богом стыдно было бы сказать «да» там, где нужно сказать «нет»?

— Иногда Господь дает нам внутренне парадоксальные ответы, и о них обязательно нужно молиться.

— Молитва сейчас воспринимается как универсальная таблетка от бессилия. Я же больше ничего не могу, мне остается только молиться.

— Нет, в том-то и дело, что все должно быть всерьез. Что значит молиться? Это значит, когда тебе очень страшно, молитвой преодолеть страх. Или, когда тебе очень чего-то хочется, а ты понимаешь, что тебе этого делать не надо, это не по совести, ты молишься — и этого не делаешь. Когда человек так молится, ему очень больно и очень трудно. В молитве на землю должны падать капли пота и крови. Вот тогда не придет в голову, что это универсальная таблетка.

«Страх, что нужно быть готовым…»

— Мы стали жить в постоянном страхе — страхе, как выразилась коллега, что каждую минуту надо быть готовым ко всему. Как сделать, чтобы этот страх не заслонял жизнь?

— Многих людей чрезвычайные обстоятельства нашей жизни сейчас убеждают, что может произойти что-то драматичное и непоправимое. На самом деле драматичное и непоправимое происходит сплошь и рядом.

Вот я, например, давно живу с уверенностью, что нужно быть постоянно готовым ко всему. Это не значит, что у меня всегда получается в состоянии готовности находиться, но я убежден, что так должно быть. Слишком часто я видел, как жизнь застает людей врасплох. И меня она тоже нередко заставала. Я не хочу, чтобы так произошло снова. И потому, собственно, в этом смысле мало что меняется.

Страх — абсолютно бесполезное чувство. Более того, когда с нами происходит то, чего мы боялись, оно происходит, и все. А вот страхом наполняется все время — иногда часы, дни, месяцы, годы. Это не имеет никакого смысла, страх отнимает у нас жизнь.

Надо жить до того момента, когда случится то, чего мы теоретически могли бы бояться. А пока оно не случилось, его еще нет.

У Виктора Франкла был такой термин — парадоксальная интенция. Он рекомендовал ее в качестве как раз, как вы говорите, «волшебной таблетки» — от страха. Интенция — это направленность к чему-либо. Лучший способ победить страх — посмотреть ему в глаза, разглядеть его со всех сторон и спросить: «Ну и чем же ты хочешь меня напугать? Тем, чего еще нет?»

Надо пройти вместе со страхом до той точки, на которую он указывает нам как на что-то невыразимо ужасное, и сказать: «Да, это может случиться со мной, а может не случиться, но однозначно — бояться гораздо мучительнее, нежели переживать это на самом деле. И я, скорее, согласен это пережить, но только не жить в плену у страха».

В каком-то смысле, не в абсолютном, конечно, нужно захотеть, чтобы с вами произошло то, чего вы боитесь. И страх уйдет. Нельзя одновременно к чему-то стремиться и этого же бояться. Самое страшное — это страх. И мне кажется, очень важно научиться бояться страха.

«У меня есть Свидетель»

— Что созвучно нашему времени лично вам из истории, из святых отцов?

— Пожалуй, это не жития тех или иных святых, хотя можно вспомнить что-то похожее. Ближе всего Евангельская история. Помните, что темнее всего перед рассветом. Такую скорбь, которую испытывали ученики, я думаю, даже трудно себе представить. И какой была радость потом… И еще раз повторюсь: ученики ничего не говорили. Петр сначала отсек ухо человеку первосвященника, потом трижды отрекся от Учителя. И мы не видим, чтобы прочие как-то ярко выступали и возвышали свой голос. Но они внутренне остались рядом со Спасителем, и для них никого дороже Христа не было.

Пример, который все время почему-то проходит мимо сознания очень многих людей, — тайные ученики, Иосиф Аримафейский и Никодим. Они приходили ночью, чтобы их никто не увидел — из опасения. А когда стало понятно, что Христа распяли и за доброе отношение к Нему с тобой могут сделать все, что угодно, они, наоборот, собрались и, не скрываясь, пошли к Пилату просить Его тело, уже ничего не боясь. Почему? Они поняли, что потеряли самое дорогое — Его, и все прочие потери будут менее значительными. Ученицы тоже не возвышали свой голос, но они пошли к месту погребения с ароматами. Истина нашего положения — она где-то здесь.

— Как оставаться таким же твердым, но не вести себя вызывающе?

— А это выбор каждого дня и каждого мгновения. И это та внутренняя работа, которая важнее и труднее всего. Когда я вижу что-то из того, что точно не должно происходить, я понимаю, что Господь тоже это видит и терпит, пока все не закончится. Не Господь подведет нас к Апокалипсису — мы сами себя подведем.

Многие видят в происходящем наказание Божие. И это так. Но чтобы правильно все понять и не возлагать на Господа ответственность за то, что делаем мы сами и за что сами потому должны отвечать, нужно вспомнить, что наказание — не кара.

«Наказание» — церковнославянское слово, которое переводится на русский как научение. В наказании нет кары.

Человек или человечество в целом сами карают себя — последствия его действий становятся этой карой. А Господь нас учит и всегда, несмотря ни на что, любит.

— В чем вы сейчас находите утешение?

— Силы дает вера. Когда-то у меня были очень добрые отношения с ныне покойной Мариной Андреевной Журинской, главным редактором и создателем журнала «Альфа и Омега». Незадолго до ее смерти мы говорили по телефону, обсуждали одну очень сложную ситуацию. Она сказала: «Знаете, когда вы сталкиваетесь с такими вещами, говорите себе слова моей крестной: “У меня есть Свидетель”».

Христос смотрел на людей, когда они кричали «распни», когда клеветали, когда били Его, вели на Голгофу, когда распинали и когда распяли. И слова «Отче! прости им, ибо не ведают, что творят» — это не просто слова, сказанные в назидание, это не какая-то декларация, это истина. Абсолютное большинство людей не ведают, что творят.

Огромное количество наших бед происходит из-за того, что многие люди не хотят делать никакой выбор, не хотят ни о чем думать, не хотят мыслить критически. Они хотят, чтобы кто-то сказал нечто, а они бы поверили, потому что так проще. Поэтому они сегодня способны на одно, завтра на другое, послезавтра на третье. Точно так же, как те, кто просил: «Учителю, исцели…» — и исцелялся или видел, как исцелялся ближний. А потом кричал это самое «распни».

И поэтому да — очень сложно быть человеком, который хочет знать правду, который ее ищет и который, молча ли, говоря ли, сохраняет ее. А мы с вами, если и молчим, то сейчас… Сейчас ведь мы на самом деле говорим?..

Фото: из личного архива игумена Нектария (Морозова)