Эта статья в «Толковом словаре» посвящена очень важному слову — слову «любовь». Ведь настоящая, христианская любовь — это самое важное и самое главное, к чему в своей жизни призван и должен прийти каждый христианин, поскольку это и значит — прийти к Богу. В Новом Завете сказано, что «Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем» (1 Ин. 4:16). Не у Бога есть любовь, и любовь — это не одно из Его свойств, а Сам Он есть любовь.

Однако слово «любовь» в то же время одно из самых многозначных. Каждый под ним может иметь в виду что-то свое. И, соответственно, у каждого может быть свое понимание Бога, даже свой «бог» или «боги» — с маленькой буквы. Вообще немного найдется в языке слов, которые употреблялись так часто и которые были бы при этом столь же неопределенными по своему значению. Поэтому нам важно понять, какой именно является любовь христианская. Ведь любовью называют на самом деле разные вещи: склонность к каким-либо вещам, естественную симпатию к чему-либо или кому-либо, плотское чувство или страстное влечение, которое противоречит разуму и т. д.

Интересно, что в древнегреческом языке любовь обозначали четыре разных слова. Они существовали и в евангельские времена, времена земной жизни Иисуса Христа. Посмотрим, что это за слова, и какую любовь они обозначают.

Слово ὁ ἔρως (erōs) (от него происходят слова «эрос», «эротический» и т. д.) обозначало страстное влечение, в том числе то, что сейчас зовется эротической любовью. Его отличительное свойство то, что эрос, имеющий оттенок плотского сладострастия, действует не только помимо воли и разума, но часто и вопреки им. Впрочем, этим словом в античности обозначали не только плотское влечение. Например, древние греки говорили про некоторых тиранов, что у них настоящий эрос-стремление к тиранической власти.

Слово ἡ φιλία (filia) в древнегреческом языке обозначает любовь-дружбу, естественную симпатию к «своим» — друзьям, товарищам, какому-нибудь любимому занятию (например, филология — любовь к слову). В том числе словом «филия» в греческом выражали и понятие самолюбия (φιλία ε̉αυτου̃), то есть естественную любовь к самому себе со всеми своими достоинствами и пороками. Ведь что более естественно и свойственно для человека, чем такая любовь?

Слово ἡ στοργή (storgē) обозначало любовь-привязанность, особенно между родственниками, что-то вроде семейного чувства. Например, это любовь родителей к детям и детей к родителям.

А вот четвертое слово, слово ἡ ἀγάπη (agapē) — для нас самое важное. Именно им в Новом Завете обозначали собственно евангельскую, христианскую любовь. Интересно, кстати, что до Библии это слово в древнегреческих текстах мы встречаем редко. Один раз однокоренное слово употреблено в диалогах, приписываемых Платону, один раз — у Плутарха, и еще у ряда более поздних авторов. Активно употреблять его начинают при переводе на греческий язык Ветхого Завета и в Новом Завете. Конечно, для обозначения собственно христианской любви греки не могли выбрать какое-то малоизвестное слово, поскольку Новый Завет был обращен ко всем людям, и все слова, в нем встречающиеся, должны были быть широко употребительны. Судя по всему, слово ἀγάπη в отличие от трёх других слов означало любовь более духовную, возвышенную, снисходящую с милостью к человеку.

Приведем только некоторые важные места из Нового Завета, где стоит это существительное или однокоренной ему древнегреческий глагол любить — ἀγαπάω (agapaō):

«Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин. 15: 13).

«Заповедь новую даю вам, да любите αγαπατε) друг друга; как Я возлюбил (ηγαπησα) вас, так и вы да любите (αγαπατε) друг друга» (Ин. 13: 34).

«Я говорю вам: любите (αγαπατε) врагов ваших» (Мф. 5: 44). «Возлюби (αγαπησεις) Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим» (Мф. 22: 37).

«Возлюби (αγαπησεις) ближнего твоего, как самого себя» (Мф. 22: 39).

«Ибо так возлюбил (ηγαπησεν) Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного» (Ин. 3. 16).

«Ибо весь закон в одном слове заключается: люби (αγαπησεις) ближнего твоего, как самого себя» (Гал. 5: 14).

«Мужья, любите (αγαπατε) своих жен, как и Христос возлюбил (ηγαπησεν) Церковь и предал Себя за нее» (Еф. 5: 25).

«Кто любит (αγαπων) брата своего, тот пребывает во свете, и нет в нем соблазна» (1 Ин. 2: 10).

«Бог есть любовь (αγαπη), и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем» (1 Ин. 4: 16).

«Агапами» первые христиане также называли братские трапезы.

Греческая, новозаветная «агапэ» — любовь максимально жертвенная и неэгоистичная. И, в отличие от первых трех видов любви, она в каком-то очень важном смысле неестественна для человека. Любовь плотская или чувственная, глубокая симпатия и привязанность к друзьям, родителям и детям, к любимому занятию — все это понятно и легко. Чтобы так любить — не надо совершать над собой никаких сверхъестественных усилий. Но вот чтобы возлюбить ближнего как самого себя, или возлюбить своих врагов — это идет вопреки даже естественному чувству самосохранения и здравому смыслу. Она непостижима для обычного человека, не затронутого светом Евангелия. Это любовь действительно Божественная, духовная, которая могла прийти к человеку только путем Откровения.

И она в каком-то смысле и максимально трудна, доступна как таковая лишь для святых. Ведь, как говорит святоотеческое наследие, такая подлинно христианская любовь — самая вершина лестницы духовного восхождения труднейшего аскетического пути, которая начинается со страха Божия как необходимого «начала премудрости». Кто не прошел путем этой лествицы, тот вряд ли может о себе думать, что он полноценно знает, что такое такая любовь, и вряд ли он действительно умеет так любить.

Тем не менее, предугадывать и предчувствовать ее, иногда ее касаться непостижимым образом — наверно, доступно всякому человеку, который стремится к духовному совершенству. Как сказал Сергей Фудель в книге «Путь отцов», «память Божия в верующем сердце есть память любви. Только любовь к Богу может довести до Бога, а потому только она есть та первоисточная сила, которой питается сердце... От первоначальной и малой любви человек начинает восхождение к любви совершенной».

«Если любви не имею, то я — ничто». Самое главное и самое трудное в жизни человека и христианина

Любовь — самое важное, потому что, как говорит апостол Павел, без любви ничто иное не имеет цены, каким бы возвышенным и ценным оно само по себе не было бы: ни молитва, ни пост, ни знания, ни чудо, ни сама вера, ни самопожертвование. В этом знаменитейшем гимне любви из Первого послания к коринфянам в наиболее емком виде обозначены неотъемлемые признаки истинной любви. Это долготерпение, милосердие, отсутствие зависти, раздражения и гнева, способность видеть только хорошее в «объекте» любви и прощение всего. И, кстати, здесь тоже употреблено это древнегреческое слово — ἡ ἀγάπη:

«Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви (ἀγάπην) не имею, то я — медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы. Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится» (1 Кор. 13:1–8).

И в конце мы хотим привести еще одну замечательную цитату, тоже из богословского сочинения Сергея Фуделя «Путь отцов», о том, что любовь и труднее, и важнее всего на свете:

«Весь смысл нашей жизни в том, чтобы теплом своего дыхания бороться с холодом мира. Потому-то так и страшно подходить к концу своей жизни: дело не только в том, что все меньше близких, которые это дыхание имели, — и небо без них все стуже, и осень холодней, — но и в том, что те, кто остались, ждут от тебя такой же любви, и чувствуешь на себе их глаза, в которых — ожидание и укор.

„Печаль, поражающая сердце за грех против любви, страшнее всякого возможного наказания... Мучимые в геенне поражаются бичом любви“ (преп. Исаак Сирин. Журнал Московской Патриархии, 1956, № 5).

Ведь на Суде Божием с нас не спросят — постились ли мы, молились ли мы, но только: любили ли мы? Так как этот вопрос все спрашивает, и это будет Страшный Суд любви, „егда поставятся престолы и отверзутся книги и Бог на суде сядет“.

Любовь к людям для нас труднее всего. В молитве или посте — если искусственно изолировать их от любви — человеку весьма легко удастся слукавить и вложить ложку дегтя в их мед: что-то о себе, их совершающих возомнить и замкнуться в добродетельном футляре. Любовь же к людям в том и есть, чтобы в забвении о себе и в просторе от себя искать в людях Бога и в Боге спасаемых Им людей. Тут надо идти на жертвенный путь креста. Вот почему Отцы так настойчиво говорят именно о триедином образе совершенства: любовь к людям доказывает любовь к Богу, а потому только присутствие ее в этом триединстве (воздержание, любовь и молитва) является духовной гарантией того, что это триединство есть действительно путь к Богу. Именно она делает этот сплав драгоценным».