«Почему так часто мы видим эти столкновения крайностей, почему во время поста мы часто видим все и всех, кроме себя. Действительно, людей нельзя есть. Совсем никак. Очевидно. Но не только во время поста, а вообще. Никак. Но такая установка не является и не может быть отмашкой к тому, что все остальное – дело десятое». Размышляет священник Андрей Мизюк.

Человеку не свойственно прислушиваться ко времени. Если бы это было не так, то, наверное, в жизни не было бы места скуке. А по отношению ко времени чаще всего встречается расточительство, неприятие и непонимание того, что оно не в нашей власти. Все кажется мне, что я им распоряжаюсь. Графики, режимы, распорядки, ежедневники. Все это такая видимость того, что я о нем помню, что считаюсь с ним или, может быть, даже ценю его. Но нет. Не ценю и не распоряжаюсь. И, если честно, чаще начинаю понимать, что не имею его.

И вот подумалось мне как-то об этой невидимой связи между временем и скукой. Спросите: почему же скука? Скука – это странное и очень противное состояние. Это привычка. Привычка к тому, что мне кажется совсем неотделимым от меня и всецело мне принадлежащим. Нам становится скучно с людьми, нам становится скучно в своем доме, нам становится скучно от ежедневщины, нам начинает становиться скучно от времени и обстоятельств нашей жизни, а в конце концов и от самой жизни. Скука – это один из симптомов уныния. И еще это один из величайших самообманов. Скука – это надежда на то, что я сейчас полежу, а перемены сами настанут в моей жизни. И вот так уходит время.

А еще скука – это бесконечный разговор с самим собой, точнее видимость его, на деле же это замкнутость и тоска, а в лучшем случае попытка с собой договориться. Правда, это далеко не объективное определение того, что такое скука, потому что на самом деле можно скучать, даже будучи загруженным делами, спешкой, планами и идеями на многие годы вперед. Но где-то глубоко внутри все равно остается ощущение, что все вокруг меня – это не более чем течение, в котором я просто подчиняюсь ветру и направлению, но совершенно инертно, просто ожидая, когда это все закончится.

Я задавал себе эти вопросы и даже теперь все равно задаю. Но вот парадокс: то, чего я хочу от жизни, чаще всего совсем не похоже на то, в чем нуждается моя душа. И вот этот спор между потребностями моей души и моими личными желаниями, а точнее то, что они порой противоположны друг другу, вызывает это томительное состояние.

По большому счету, скука – это осознание своего вселенского одиночества, точнее унылое и серое ощущение пустоты, в котором я зачем-то оказался и когда-то отсюда зачем-то уйду.

Вот как-то так однажды я почувствовал эти щупальца в своей жизни. И только тогда мне очень захотелось поверить, что это все на самом деле не так.

На дворе снова Великий пост. Убегает незаметно эта странная масленичная неделя. Странная, потому что это такая внешняя, зачем-то привязанная к последней неделе перед постом традиция, откуда-то из глубины языческих веков. Даже само течение богослужений в эту седмицу словно бы призывает человека замедлить ход, войти, отдышаться, остановиться.

В среду и пятницу совершаются уставные постовые службы, нет литургий, но за окном санки, блины, чучела. И даже культотделы городских и районных администраций на полном серьезе разрабатывают и составляют целые недельные планы мероприятий и праздничных гуляний. Она такая – эта наша симфония. И нет, я не против блинов, да и вообще, почему бы не найти повод для радости в это непраздничное время, когда то и дело слышишь отовсюду песнь про «суровые годы». Вот и классиков откроешь и сам все увидишь и про масленицу, и про гуляния, и про то, что давно уже вросло и неотъемлемо. И написано-то как вкусно, словно сам там в этих мартовских морозах, в тройке и мишуре из сарафанов, самоваров и хороводов. Словно перед смертью не надышишься. Похоже, да?

Но вот Пост – это как раз начало жизни. И совсем другой уже ход времени. Если это, конечно, имеет смысл для кого-то. Нет смысла вспоминать про диету и обличать тех, кто постится не так духовно. Вспоминаю себя, других людей, которые приходили в Церковь. Для меня и для них первый пост действительно был сознательным отказом от скоромного. Надо с уважением отнестись и к этому подвигу. У кого-то нет поклонов, Псалтири, служб, но есть полное осознание: я пощусь в это особое время, потому что это пусть маленькая, но все же жертва в воспоминание о спасительных страданиях Христа.

Нельзя думать, что в отсутствии скоромного в рационе нет и духовной работы. Она только начинается в малом, но кто знает, как потом вырастет и изменится человек. Важно лишь, чтобы во всем, что мы ни совершаем, даже начиная поститься, осталось место разуму и любви. Потому что очень часто встречается и язвительное осуждение непостящихся или же сидящих, как у нас любят выражаться, на диете, и наоборот, сомнения и жаркие споры по поводу перемен в холодильнике.

Можно с отличием хранить верность календарным монастырским уставам, но при этом благодарить Бога, что я “не такой, как прочие”. Можно прекрасно доказать, что важно просто не есть людей, а все остальное Бога не обидит. Да, не обидит. Но, уходя в дальний путь, разумный путник возьмет с собой лишь самое необходимое, то, что не отяготит его.

Почему так часто мы видим эти столкновения крайностей, почему во время поста мы часто видим все и всех, кроме себя. Действительно, людей нельзя есть. Совсем никак. Очевидно. Но не только во время поста, а вообще. Никак. Но такая установка не является и не может быть отмашкой к тому, что все остальное – дело десятое. Это не так.

Пост для христианина – это путь, в котором он должен научиться видеть себя, это отрезок, в котором он должен ограничить себя в чем-то, хотя бы в память о том, что когда-то грех отнял у него бессмертие и радость абсолютной любви.

Это жажда и попытка вспомнить о том, каким я задуман и кем являюсь теперь. Можно, конечно, не согласиться: ну а почему об этом не помнить во все дни жизни своей. Логично. Но даже у самого скептически настроенного человека дома есть будильник и он заводит его на определенное время, чтобы не проспать. Свойственно человеку забыть, проспать, отложить. И в круговерти нашей жизни, наверное, должно быть место будильнику. Потому что мы часто забываемся. И хорошо, что есть время, когда можно начинать вспоминать.

А вспомнить всегда есть о чем. И посмотреть на себя в словах молитвы преподобного Ефрема Сирина, и слышать чтение псалмов и Канона, и посмотреть на себя в изменившейся в это время Церкви, ведь и ее время, ее богослужебный устав, ее повседневность тоже изменяется. И неповторимое чувство и радость вечерних Литургий, и день, завершающийся Евхаристией. Это удивительное и короткое время, время преображения, время памяти, время, которое напоминает о себе и своей скоротечности, время, которое уже не убегает, а словно оглядывается на тебя. И если уловить этот взгляд, если посмотреть на него, то время перестает быть песком в стеклянных половинках часов.

Вокруг очень много того, что мы когда-то не сделали и отложили. Время поста – это не только время уборки, но и время наполнения. Слова Христа о духе, который привел в убранное место еще семерых, более злейших, чем он, это напоминание о том, что жизнь просит нас не останавливаться в полутонах, завершать и исполнять задуманное, что и сам пост – это не только полтора месяца меня другого, хорошего и смиренного. Это далеко не всегда так. Пост – это еще одна попытка вырасти, это еще один штрих в портрете небесного человека. Того, которого пытается рисовать человек земной. И Господь однажды откроет ему, что это был автопортрет. И вот в этой мастерской всякому художнику даны инструменты и время. И то, и другое дано ему в помощь. А рядом с нами незримо те, кто в тишине и свете Вечности и Божественной любви уже явил себя настоящих. По образу и подобию.

Потому и пост, и все достижения его нужны не человеку со стороны. Не приходу, не священнику и не в какую-то там зачетку. А тебе и Богу. Возможно, потому, что никому, кроме как любящему Родителю, совершенно не важно, как ты однажды научился ходить и ходишь теперь. И Он понимает, что у всех у нас возможности разные. Но радуется, если мы пытаемся.