Они не боялись ни лагерного начальства, ни смерти и пользовались в колымских лагерях большим уважением

Автор этих воспоминаний, Лев Лазаревич Хургес, родился 4 (17) мая 1910 года в Москве. До революции родиться в Москве было для российскоподданного еврея своеобразным «достижением»: ведь для того и вводилась черта оседлости, чтобы этого не происходило. Оба его родителя и были выходцами из этого «резервата». В Москву Лазаря Моисеевича вытащил его двоюродный брат — Ефим Исаакович Хургес, купец первой гильдии, домовладелец и биржевой игрок.

Во время Гражданской войны Лазарь Моисеевич воевал за красных, став чрезвычайным и уполномоченным комиссаром по снабжению армии М.В. Фрунзе. Имея до крайности невоенный склад и вид, он тем не менее заслужил полное доверие командарма другими своими качествами — деловитостью и честностью.

Свое собственное жизнеописание Лев Хургес начинает с 14-летнего возраста. Именно тогда поразила его первая и всепоглощающая, на всю жизнь, любовь — страсть к радиоделу и радиолюбительству. Эта любовь со временем перешла в «законный брак», став профессией.

Радистом он летал на самолетах «Максим Горький», «Крокодил» и других и только по случайности не оказался на борту «Максима Горького» в день его трагической аварии. Осенью 1936 года он был направлен радистом-добровольцем в Испанию, где воевал на стороне республиканцев. Очень скоро за свои боевые заслуги был награжден орденом Красной Звезды. Однако уже в апреле 1937 года его, майора-орденоносца, возвратили на Родину. Посадили на поезд, якобы в Москву, а на самом деле арестовали. Он прошел через целое созвездие тюрем и лагерей, включая «Скрытный» и «Мальдяк» на Колыме. Свой срок он отбыл полностью (даже немного больше), а освободился только в 1948 году, из Рыбинского лагеря. Вернуться в Москву и оставаться в родном городе он не мог, отчего и уехал жить на Северный Кавказ. Помотавшись по различным геологическим партиям, осел в Грозном, где вскорости обзавелся семьей.

В 1956 году Льва Хургеса реабилитировали. В следующем году он защитил диплом, работу над которым начал еще до «командировки» в Испанию.

В 1970 году Лев Хургес вышел на пенсию и сел за воспоминания. Писал он их точно так же, как и все, что делал в своей жизни, — весело и с романтическим огоньком…

Написал и для верности еще наговорил их на кассеты. А 18 марта 1988 года он умер в Грозном в возрасте 77 лет. Этому красивому городу уже недолго оставалось жить в мире и спокойствии. В 1992 году вдова и сын Хургеса спешно уехали из Грозного. Покочевав по северокавказским городам, обосновались в Краснодаре. Со временем руки у сына дошли и до исписанных мелким отцовским почерком длинных листов, и до кассет с его голосом.

Работа над книгой воспоминаний Льва Хургеса «Москва — Испания — Колыма — Москва: записки радиолюбителя и зэка» идет уже несколько лет.

Публикуемый фрагмент — первый «колымский».

Речь в нем идет о «крестиках», секте, которую — по-видимому, целиком — депортировали на Колыму. Точные сведения об этой секте найти, увы, не удалось, все историки-религиоведы, к которым мы обращались с этим вопросом, присвистывали от восхищения, но ничего конкретного о «крестиках» сказать не могли. Предположения же сводились к тому, что это одна из радикальных евангелических сект вроде «хлыстов», возникавших во второй половине XIX в., и чаще всего — на Урале.

Хургес их встретил на прииске «23-й километр» летом 1940 года, и все то, что он о них написал, кажется невероятным. Но нашлось и еще одно — независимое — свидетельство о «крестиках». В воспоминаниях А.С. Яроцкого «Золотая Колыма», вышедших в 2004 году, мы встречаемся с ними в эпизоде, относящемся, по Яроцкому, к весне или лету 1936 года:

«В лагере остался «отсев» — так называли людей, которые не отзывались ни на какие фамилии. Это старые тюремные сидельцы, считавшие, что каждый день в тюрьме или на этапе — благо, т.к. на этапе не заставят работать; были и национальные меньшинства вроде удэгэ или гольдов, которые не понимали по-русски, и, наконец, «крестики» — дремучие сектанты, не признававшие никакой власти, не имевшие никогда паспортов, не бравшие в руки денег, так как на них «печать антихриста», не имевшие фамилий, ибо во Христе все братья, и между собой именовавшиеся «брат Иван», «брат Петр»*.

Предлагая читательскому вниманию посвященную «крестикам» главку из воспоминаний Льва Хургеса, я втайне надеюсь, что благодаря этой публикации выплывут на свет божий новые сведения и подробности об этих поразительных людях.

Павел Полян

*Яроцкий А.С. Золотая Колыма. Железнодорожный: РУПАЛ, 2003. http://www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/auth_pagesf797.html?Key=20825&page=37

…Они уже давно находились на «23-м км» — большая группа сектантов, мужчин и женщин, которых все называли «крестиками». До ареста они жили где-то очень далеко, на Северном Урале, совершенно обособленно, и по существу вели натуральное хозяйство. Они не признавали никаких властей, не имели никаких документов и вообще никого, кроме друг друга, не признавали. Всякие попытки вступить с ними в какой-то контакт неизменно кончались неудачей. Остановишь «крестика» и спросишь, как его зовут, — молчит. Начнешь ему что-либо говорить, он внимательно, не перебивая, выслушает, а когда ты замолчишь, то перекрестит тебя и скажет: «Спаси тебя Бог!» — после чего повернется и уйдет. Вот и вся беседа.

Между собой «крестики» очень часто и долго о чем-то оживленно беседовали, но стоит только подойти к их группе постороннему человеку, как все моментально замолкают и, перекрестив подошедшего, расходятся в разные стороны.

Согласно их поверью, человек создан для пребывания с Богом на небе в вечном блаженстве, и если человек на небе чем-нибудь прогневит Бога, то тот, в наказание, посылает его мучиться и искупать свою вину на землю. Вся земная жизнь — это Божье наказание, и когда он найдет, что человек уже искупил свой грех, то Бог посылает ему смерть, этим прощая человека и призывая его к себе, блаженствовать на небе. Самоубийство — самый страшный грех, за это Бог посылает обратно на землю сразу же и будет держать там в земных мучениях очень долго. Наименьшим уважением у них пользовались старики: раз они живут так долго, значит, очень тяжел был их грех перед Богом.

Посему самым радостным праздником у «крестиков» являлась смерть человека: значит, Бог простил одного из них, и он теперь, до нового согрешения, будет пребывать на небе около Бога в вечном блаженстве. По такому поводу варят брагу, пекут пироги, готовят мясные блюда. С веселыми песнями, музыкой и танцами «крестики» провожают покойника на кладбище и долго еще потом гуляют, радуясь за своего «брата», наконец-то обретшего вечное блаженство.

И все наоборот при рождении ребенка: никаких торжеств, все сидят грустные: Бог на небе покарал еще одного грешника. Никакая власть, ни царская, ни советская, ничего сделать с «крестиками» не могла. Ни в какие контакты с властью они не вступали. О грамоте они и понятия не имели: подписывать — крестиками — любые бумаги они не отказывались, но никакого внимания на содержание этих бумаг они не обращали. Выдадут такому «крестику» паспорт или какую-либо справку, а он возьмет это осторожненько двумя пальцами, чтобы не оскверниться, перекрестит выдавшего ему этот документ милиционера и, выйдя в коридор, тут же бросит на пол эту бесову бумагу — вот и все. Всякие попытки брать их в армию кончались полной неудачей: «крестик» ничего и никого не признавал — никаких учений и никаких командиров. Классных занятий тоже, так что и грамоте учиться заставить их не могли.

Единственное, что их удавалось заставить делать, — это чистить на кухне картошку и мыть в казарме пол. К оружию никто из них, несмотря на любые наказания, даже и притрагиваться не хотел. Не помогали ни строгие гауптвахты, ни даже трибуналы: стоит такой «крестик» перед военными судьями, ни на один вопрос не отвечает, а только крестит судей и приговаривает: «Спаси вас Бог, не ведаете, что творите». Попробуй суди такого! Любой приговор встречает равнодушно, а расстрел, в первое время выносились даже такие приговоры, даже с радостью. Так и перестали власти с «крестиками» мучиться, а просто начали их огулом ссылать в дальние лагеря, в том числе и на Колыму, а малолетних детей в детские дома и колонии.

Никто из «крестиков» не имел фамилий, оформляли их условно, по номерам, да и на присвоенный ему номер ни один «крестик» никогда не отзывался. Пока комендант не тронет его пальцем в грудь, из строя не выходил. Получали они самые маленькие лагерные пайки и мерли как мухи, что у них ничего кроме радости и зависти к покойникам не вызывало. Умрет такой «крестик», соберутся вокруг него его собратья и радостно причитают: «Блажен брат Иван, обрел царствие небесное! Когда и на нас эта Божья благодать снизойдет?» — и только крестятся. Выводили их особо ретивые коменданты на общие работы: ни один из них ни к лопате, ни к кайлу, ни к лому и не притронется. Стоят кучкой, крестятся, о чем-то между собой разговаривают. Выставит зимой стрелок в назидание другим на 50-градусный мороз раздетого догола «крестика» на пригорок, он стоит, крестится и крестит стрелка с мольбой к Богу, чтобы он его простил, пока сам не замерзнет и не упадет замертво. А когда упавший окончательно закоченеет, остальные обступят мертвеца и опять за свое: «Блажен брат Иван…» и т.д. Таким образом, даже в колымских лагерях с ними ничего сделать не могли: убеждения — не действовали, голод и холод — тоже, смерть они почитали за высшее счастье — ну что с такими сделаешь? Так и оставили их в покое, выдавая штрафные пайки по 300 г хлеба в сутки.

Надо полагать, что голодны они были куда больше любого зэка в лагере, но велика же была сила их духа: пойдет вот такой «крестик» с полученной штрафной 300-граммовой пайкой хлеба, а ели они только вместе, в своем бараке, любой зэк к нему подойдет: «Крестик», дай хлеба!» А «крестик» улыбнется и протянет просящему свой хлеб: «Ешь, раб Божий. Да спасет тебя Христос!» — да еще и перекрестит.

По неписаному лагерному закону обижать «крестиков» не полагалось. Среди зэков они пользовались большим уважением за свой железный характер и непризнание лагерного начальства. Не дай бог, кто возьмет у «крестика» хлеб, свои же товарищи изобьют до полусмерти. Любые просьбы, содержащие в себе помощь своим товарищам по несчастью, «крестики» выполняли охотно и даже с радостью. Скажем, попросит ленивый дневальный барака: «Крестик, помой в бараке пол, чтобы мои товарищи в чистоте жили». «Крестик» без звука берет тряпку и моет вместо дневального пол. Даст какой-нибудь зэк «крестику» грязную рубаху: «Крестик, постирай мне рубаху!» — «крестик» выстирает, отдаст хозяину, да еще и перекрестит его: «Да спасет тебя Христос!»

Вот, оказывается, были на Руcи и такие люди. Назвать их характер железным — значит еще ничего не сказать. По сравнению с ними бледнеют и боярыня Морозова, и протопоп Аввакум!

Публикация Павла Поляна и Николая Поболя