Одним из самых главных и сильных аргументов против религии вообще, и христианства в частности, нельзя не признать факт разделения между верующими, разделения и даже вражды между религиями, разделения и вражды между верующими внутри одной и той же религии.

«Вот, — говорят нам часто враги религии и даже просто неверующие, — Вы всегда утверждаете, что религия — это мир, любовь, единство, терпимость, что религия одна может примирить враждующих между собой людей, исцелить отравленный ненавистью мир. Но посмотрите на себя и на свою историю. Какие войны были наиболее жестокими и кровавыми? Войны религиозные. Какие разделения более глубоки и более безнадежны, чем разделения, касающиеся веры и религии? Католические фанатики жгли на кострах инакомыслящих, православные цари преследовали старообрядцев, ирландские католики убивают ирландских протестантов и так до бесконечности. И как же вы можете говорить о любви, о целительной силе религии?»

Надо честно и смиренно признать, что аргумент этот — веский, и бьет в цель.

Действительно, внешняя история религии часто была ужасна. Ужасна именно в силу противоречия между тем, что религия провозглашала, и тем, что «делала» в лице своих последователей. И верующие не имеют права от всего этого просто отмахнуться, и продолжать, как ни в чём не бывало, заниматься самовосхвалением. Зло есть зло, грех есть грех, кто бы и когда бы их ни совершал и ни насаждал. Однако, просто признать этот грех недостаточно, ибо факт религиозных разделений слишком глубок, универсален и постоянен, чтобы его можно было объяснить как своего рода случайность, пускай даже и частую, как недостаток, который легко исправить. В этот факт нужно, прежде всего, вдуматься и постараться его понять. Не для того, чтобы найти ему извинения и, следовательно, оправдания, по пословице «понять значит простить». А для того, чтобы глубже осознать парадоксальную сущность религии.

Мы привыкли с давних пор в религии видеть нечто целое, как таковое противополагаемое неверию, то есть «антирелигии». Привычка эта, и это нужно понять в первую очередь, навязана нам, верующим, религиозным людям, именно «антирелигией». Именно враги религии всё в ней, если так можно выразиться, «валят в один мешок». А так как в «мешке» этом всё отрицательное, всё злое и греховное — виднее и очевиднее, то это и позволяет «антирелигии» делать свои известные утверждения. А именно, что «религия равнозначна фанатизму, равнозначна суеверию, равнозначна узости». И потому «религия — источник вражды, разделений» и тому подобное.

Если, однако, подойти к религии с точки зрения ею самой заложенной логики, если вдуматься в этот извечный, сложнейший ФАКТ религии по существу, то наши объяснения меняют всё. И, прежде всего, подчеркнем, что в христианской перспективе, а это значит — в перспективе учения Христа, записанного в Евангелии, факт религии — это факт двусмысленный. Нигде в Евангелии не сказано, что религия хороша и положительна только потому, что она — религия, и потому каждая религия, и всё в религии — хорошо и положительно. Не только такой подход к религии абсолютно чужд Евангелию, но в Евангелии по существу раскрывается совсем другой подход. Этот подход можно так кратко сформулировать: религия, именно потому, что она относится к сфере абсолютного и высшего, может быть как лучшим и высшим в человеке, так и обратно — худшим и низшим в нём. В этом заключена основоположная двусмысленность религии. Ибо, прежде всего, что такое есть религия в своей «первосущности»? Это абсолютизация человеком того, что человек ощущает как свою высшую ценность, свое «самое главное». А это значит, что если в человеке, например, доминирует страх, то религия такого человека будет окрашена страхом, и всё в этой религии в той или иной степени будет этого страха выраженьем. Если в человеке доминирует страстная привязанность к той или иной земной ценности, именно эта ценность будет «абсолютизирована» его религией, станет ее внутренним двигателем.

Религии, таким образом, могут быть выражением и фанатического национализма, и индивидуализма, и эгоизма, и почти чего угодно, что владеет человеческим умом и сердцем. Такая «абсолютизация» на религиозном языке имеет свое название, это — идолопоклонство. Надо знать, что идолопоклонство — это не изжитая глава прошлого, так называемых «первобытных диких религий», когда люди обожествляли всяких истуканов, божков и идолов, идолопоклонство — это, увы, постоянный полюс религии, в ней самой заложенный, ей присущая смертельная опасность. Неслучайно на заре христианства любимый ученик Христа, святой Иоанн Богослов обращает свой призыв: «Дети! Храните себя от идолов» (1Ин.5:21) не к неверующим, язычникам и идолопоклонникам, а к христианам. Ибо где религия, там и опасность идолопоклонства. Ибо чем важнее, чем абсолютнее для человека что-либо, тем страстнее, нетерпимее, абсолютнее его отношение к этому. Достаточно понять это, и понятным становится трагический факт религиозных разделений. Понятнее становится, что в каком-то глубоком смысле разделение присуще религии потому, что религия есть спор об абсолютном между людьми. Сам Христос сказал в Евангелии: «Не мир пришел принести Я, но меч» (Мф.10:31). И вот эти слова Христа, Которые так часто используются против христианства, может быть в них нам и следует постараться открыть смысл этих разделений, не для того, чтобы оправдать, но, прежде всего, чтобы понять их подлинный смысл.

Единство и разделение

<...> я говорил о том, как трудно по-настоящему принять кажущееся противоречие между словами Христа о единстве и словами его о разделении: «Да будут все едины» (Ин.17:21) — с одной стороны, а с другой — «Не мир принес Я, но меч» (Мф.10:31). Не потому, что это трудно, большинство даже верующих, говорил я, просто выбирают то из этих двух убеждений, которое больше соответствует их пониманию религии, а, в конце концов, их темпераменту. В том же, что касается меня, то я предлагал в первую очередь подумать не о единстве как таковом и не о разделении как таковом, а о смысле и содержании двух этих понятий в евангельском учении.

Не всякое единство хорошо только потому, что оно единство. И не всякое разделение плохо потому, что оно разделение. Так вот, остановимся сегодня на том, что можно назвать первоосновой, источником христианского понимания этих слов. Я думаю, что ни одно слово так полно, так хорошо и так глубоко не выражает последней сущности христианского понимания, христианского восприятия и Бога, и мира, и человека, и жизни как слово «единство». В краткой беседе, увы, невозможно даже кратко, даже в самой общей форме изъяснить всё действительно бездонное богатство того, что единством называется, что в нём, так сказать, переживает и чему в нём радуется христианская вера. Согласно этой вере единство — это не только одно из возможных и желанных качеств жизни, не только одна из её желанных целей. Нет, единство — это сама сущность, жизни, и лучше сказать — сама жизнь.

Прежде всего, единство раскрыто нам как сущность самого Бога. Мы верим не только в одного Бога, но во Единого Бога. Бога, которого апостол Иоанн Богослов определяет одним, но всеобъемлющим словом: «Бог — любовь есть» (1Иоан.4:8). А что же такое любовь, как не притяжение, как не жажда полного единства, как не стремление одновременно и к отдаче себя другому, и к обладанию им. Между прочим, именно из этой основной интуиции, основного опыта Бога, только и можно понять кажущееся современному верующему какой-то отвлеченностью догмат о троичности Бога, т.е. о Боге, как совершенном единстве в любви: единстве Любящего, Любимого и самой Любви. Но если так, если сам Бог раскрывается как любовь, а потому и единство, то тогда, конечно, в единстве находим мы, не можем не найти сущность жизни, сотворенной им, призванной им к бытию, жизни и всего мира, жизни и человека. И не нужно знать ни догматы, ни философию, чтобы почувствовать и осознать это взаимное притяжение, лежащее в основе всего живущего и живого. Увы, там, где вера прозревает в этом притяжении любовь, пускай даже часто и падшую, замутненную, там материалистические безбожные философы всё сводят к какому-то томлению и притяжению снизу. И всё же именно любовь, именно в самой природе и мира, и человека, заложенное стремление к единству составляет, вне всякого сомнения, первооснову всего существующего.

О единстве и всеединстве говорит и учит древняя дохристианская философия, о стремлении к единству свидетельствуют мистики и духовидцы всех времен. Это стремление чувствует и воплощает искусство. И вне этого стремления, проще рассказать, вне любви, и мир, и жизнь становятся сразу же адом, леденящей душу борьбой всех со всеми. И это навеки выражено в библейском рассказе о творении на том детском и поэтическом языке, который один может поведать о последних тайнах, о последней глубине жизни. Что же сказано там? Да просто вот что: любовью и для любви творит Бог и мир, и человека, творит и призывает из небытия в чудный Свой свет, потому что Он Сам — любовь, и потому что любви свойственно изливаться, творить, быть щедрой, тогда как эгоизму свойственно всё глубже погружаться в бесплодное одиночество. И как венец творения ставится Богом в центре мира человек, главное свойство которого в том, что он способен на ответную любовь, что на всеобъемлющую, безмерную любовь Бога, говорящего ему: «Я люблю тебя и потому даю тебе жизнь», человек может ответить ответной любовью: «Жаждет душа моя Бога желанного», может действительно сделать, наполнить любовью жизнь, и не только свою, но и жизнь всего творения.

Вот люди часто спорят о смысле и цели жизни. Одни видят эту цель в строительстве земного благополучия человека. Другие — в загробном спасении души. Но ведь мы все твердо и ясно знаем, даже если часто и не можем выразить этого в словах, что как бы ни определял человек смысл и цель своей жизни, по существу, на глубине он не может жить без любви. Выньте любовь из всех земных строительств, и они становятся адом принуждения, ненависти, уравниловки, страха. Выньте любовь из религии, и она становится самой чудовищной формой эгоизма. И как бы ни была умна, прекрасна и желанна цель, она становится бессмыслицей. Ибо цель жизни и смысл жизни — любовь, и в ней заложенная, ею двигающая жажда единства. Когда мы по-настоящему любим, не странно ли это, мы меньше всего говорим о смысле жизни. Ибо смысл этот радостно осуществляется в самой любви, которой жизнь цветет и царствует, радуется и находит свою полноту. И чего же тогда еще искать? И о чём спорить?

Вот этот опыт самой жизни как единства и любви и лежит в основе христианского учения. И только в свете этого опыта можно понять христианскую же интуицию разделения. Понять смысл слов Христа о том, что не мир, но меч Он принес на землю. И что пришел Он не соединить, а разделить. Только по отношению к этому опыту Бога как любви, можно понять, почему Христос Сам в истории и в опыте человеческом оказался камнем преткновения и соблазна.