Американский публицист Роберт Оскар Лопес рассказывает о том, как воспитывался в гомосексуальной «семье», и почему считает нормальную семью самым важным, что он может дать собственному ребёнку.

На днях один священник сказал мне такую вещь, которую всего лишь год назад я бы вовсе не принял всерьез. А именно: «Вы ведете борьбу против власти тьмы». — Говорил он это о моем участии в движении за право ребенка расти в семье с отцом и матерью.

Всю жизнь я остерегался любых предрассудков. Детские годы прошли в римо-католичестве в форме «теологии освобождения», которую исповедовала моя мать-лесбианка и проповедовали мятежные священники, участники вооруженной борьбы в Центральной Америке. Двенадцать лет в школе на севере штата Нью-Йорк, несмотря на окружавший нас расизм, открыли мне подлинное многообразие культур. Потом я поступил в один из лучших либеральных колледжей Америки, как раз на следующий год после выхода книги Эллана Блума «The Closing of the American Mind» («Как закрепостили мысль в Америке»). В то время лишь кое-кто из стариков понимал, что логическим итогом раскрепощения мысли станет нравственная слепота.

И не надо пояснять, что всю жизнь, вплоть до прошлого года, у меня по существу не было повода рассуждать о добре и зле.

Год назад, однако же, в журнале «Public Discourse» я дал беспристрастную оценку общественного движения в защиту лесбиянства, педерастии, бисексуализма и трансвестицизма (LGBT). Мало кто лучше меня знаком с этим движением и его проблемами: с младенчества я воспитывался лесбиянками, и сам ощутил себя бисексуальным в тот самый год, когда умерла моя мать.

Моя статья в «Public Discourse» от 6 августа 2012 года под названием «Как я вырос с двумя мамами» не имела ничего общего с религиозным осуждением гомосексуализма. Напротив, это было честное свидетельство ребенка о своей жизни среди разваливающихся либеральных утопий. И при всей любви к матери я не мог отрицать, что ее уход от отца и сожительство с женщиной на протяжении почти всего моего детства причинили мне глубокие, незаживающие раны.

Идеологам гомосексуализма было нелегко меня опровергнуть: им ничего не оставалось, как изрыгать пустые оскорбления в мой адрес. Я написал правду, так что копаться в моем прошлом было без толку. У меня не было секретов в личной жизни, так что им не удавалось «выдать» меня и разрушить мою репутацию, как других своих противников. И хотя я грешил не меньше других, обвинить меня в лицемерии было невозможно: уроки, которые я вынес из своего горького детства, я применил на практике.

Когда я узнал, что буду отцом, я решил, что никогда не подвергну ребенка тому, что сам испытал ребенком. Я не повторю ошибку отца, оставившего меня во младенчестве. Я не повторю ошибку матери, втянувшую меня в гомосексуальный переплет, в котором я оказался беззащитным от жестокого мира после ее смерти.

Я знаю, что такое мать-лесбиянка, что такое развод родителей, что такое сиротство. Также знаю, каково родителям-гомосексуалистам. И знаю, что нет оправданий тем, кто лишает ребенка отца или матери ради модного мероприятия под названием «однополые родители», а попросту говоря — использует ребенка в собственных интересах.

Я создал семью с матерью моей дочки, чтобы вместе растить ее, потому что лучше других знаю: это самое важное, что я могу для нее сделать. Миллионы лет эволюции — не говоря о тысячах лет цивилизации — создали для ребенка среду воспитания под опекой мужчины и женщины во взаимном служении и сексуальном союзе. И я отдавал себе отчет в том, что поставить семью выше гомосексуальной политики — далеко не только наше личное дело.

Этот нравственный императив я был обязан донести до окружающих — именно потому, что гомосексуальное лобби требует от людей ровно противоположного: приоритета сексуальной идеологии над долгом любви к своим детям, каково бы ни было их происхождение.

Последующий год стал для меня непрерывной цепью ударов. Когда выгнать меня с работы, вопреки всем усилиям, не удалось, гомосексуалисты вписали меня в особый список «журналистской ответственности» вместе с прочими своими противниками и тем самым перекрыли мне доступ на страницы массовых газет и журналов. Зато меня втянул водоворот судебных и политических баталий: решения Верховного Суда об отмене Акта о Защите Семьи и допущении однополых «браков» в Калифорнии, однополые «браки» в Миннесоте, во Франции и в Англии, запрет Российской Думы на усыновление гомосексуалистами. Двадцать лет потратил я на карьеру писателя, а в результате прославился как скандальный персонаж в стиле Джерри Спрингера.

Искали среди моих студентов, родственников и коллег, кто бы сказал про меня какую-нибудь гадость. Выкопали мой давным-давно написанный роман и растоптали ногами, назвав меня самым плохим писателем всех времен и народов. Травили наш лагерь в Париже слезоточивым газом, рвались в атаку на нас через полицейский кордон в Брюсселе и обозвали «гадостью» в Миннесоте. Писали жалобы, заявляли протесты, закидывали злобой и грязью сверх всякой меры и воображения.

Ни один либерал не защитил меня. А христиане защитили.

Когда я влез в политику, грешник и невежда, то первое время опасался, что меня отождествят с верующими. Мне представлялось, что если не говорить о Боге (и не думать о Нем, соответственно), то безрелигиозный либеральный мир услышит меня и озаботится соблюдением прав самых слабых и уязвимых — детей… Когда во Франции поднялось движение за права детей, до миллиона демонстрантов на улицах Парижа, я шел вместе с его лидерами, добиваясь прав ребенка на отца и мать — в противовес требованиям гомосексуалистов предоставить им детей в собственность.

Лидеры французского движения в защиту семьи «Manif pour Tous» («Демонстрация для всех») добились того, что религиозные символы исчезли из виду: подобно мне, связь с христианством представлялась им слабым местом. Такая атеистическая самоцензура и привела к поражению. Социалистическое правительство президента Франсуа Олланда, не обратив внимания на протесты, узаконило усыновление гомосексуалистами и, вопреки прежним гарантиям, запустило проект по снабжению лесбиянок консервированной спермой. Теперь на очереди суррогатное материнство для педерастов за государственный счет.

Мое нежелание показаться верующим, вспомнить Бога, увидеть реальное зло за активностью наших противников было следствием не силы рассудка, а слабости воли. Дабы сражаться с врагом, надо знать его в лицо, знать этого древнего змия, о котором сказано в Писании. Слова Екклезиаста, что нет ничего нового под солнцем, обращены к нам с вами: мы обязаны их помнить.

Похожий смысл для нас заключен в вопросе Бога к измученному Иову: «Разве мышца твоя на Господа, или гласом на Него возгремиши?» Да, наши враги сильнее нас, но не сильней Его. И лишь если мы призовем Его, то сможем удержать Америку на краю пропасти, куда тащит ее Обама со своими либералами.

Глядя, как «однополые родители» пожирают страну за страной, я понял, что тот священник был прав. Екклезиаст давно предвидел это, и Божие слово Иову сегодня столь же верно, как и прежде. Мы ведем борьбу против власти тьмы.

Политический гомосексуализм будет нашим врагом до тех пор, пока мы не откажемся от главного, что дал нам Христос. Он заповедал нам жить не по прихотям и похотям этого мира, а по Его закону любви. Бог отдал Своего Сына на Крест, чтобы мы могли стать свободными от рабства греху. — И никакими средствами не совместить этого с претензией гомосексуалистов на самоопределение по физиологическим отправлениям тела и на личное бессмертие путем покупки детей. Примирение с идеологией гомосексуализма — это предательство Бога, самоосуждение на вечность вне Его любви.

«Ненависть, обращенная против вас, — сказал мне тот священник, — это боль. Люди кричат от боли, они страдают под властью тьмы».

Возможна ли правая сила без Бога? Без различения добра и зла? Без отваги, чтобы обнаружить зло и вести с ним бой?.. За себя я ответил на эти вопросы, но, думается мне, каждый должен ответить за себя сам.

Роберт Оскар Лопес

Опубликовано в American Thinker