В России выросло поколение уставших тридцатилетних. В то время, когда весь мир только начинает жить и радоваться, мы мечтаем о пенсии. Почему так происходит, кто виноват и что с этим делать, выясняла Ольга Сипливая.

Моя хорошая подруга Аня, отметив 33-летие, решила перебраться в солнечную Италию — в небольшой городок (село по российским меркам) в Тоскане. Они с мужем купили однокомнатную квартиру за 150 000 евро, с террасой и видом на соборную площадь. Быт более чем скромный, проблем хватает — начиная от отопления, которого нет, и заканчивая злобной соседкой, презирающей «руссо мигранте». Не говоря уже о том, что заняться в итальянской деревне решительно нечем. Раньше Аня чередовала Россию и Италию: полгода проводила в Москве, потом срывалась к морю и солнцу, но всегда возвращалась. Исследовав блошиные рынки, нагулявшись по холмам и равнинам, продегустировав все виды вина и сыра, окончив кулинарный курс у местного шеф-повара и объездив регион на скутере, подруга приходила к мысли, что заполнить ежедневник больше нечем, собирала чемоданы и отправлялась домой. И мы при встрече подначивали ее: мол, не можешь без адреналина, Москва не отпускает, киснешь в своей Тоскане. На прощальной вечеринке в честь окончательного и бесповоротного расставания с Россией Аня призналась, что очень любит наш большой безумный город, но жить здесь не может. «Я заметила, что каждый раз, когда самолет заходит на посадку в Домодедово, меня накрывает такой острый приступ тоски, беспомощности и отчаяния, что хочется выбить дверь в кабине пилота и закричать: «Разворачивай!» Дошло до того, что за бизнес-ланчем я начала на пустом месте устраивать скандалы официантам, только чтобы потянуть время и подольше не возвращаться в офис. Но делать это все же приходилось, и я, представь себе, невольно замедляла шаг у входной двери. Даже тело протестовало против обыденности. При том, что я люблю свою работу, честно. Я знаю, что занимаюсь своим делом, я больше ничего не умею, я достигла определенных высот и получаю достойные деньги. Но ежедневное присутствие, тот же стул, та же обстановка, стрессовые ситуации привели к тому, что меня просто тошнит. От жизни и от себя». Ане, напомню, 33 года. Наш общий знакомый швед, который всего на год старше, только-только начал продвигаться по карьерной лестнице. Жалобы молодой успешной россиянки он искренне не понимает: как можно быть уставшим в 30? Во что в таком случае вы превратитесь через десять лет? «Еще дожить надо!» — хором отвечаем мы, подразумевая, видимо, что не доживем. Рубеж усталости в России сдвинулся к отметке «от 30 до 40», и это действительно пугает: если синдром хронического опустошения накрыл самую трудоспособную часть населения, что же будет с родиной и с нами?

Усталость уже окрестили болезнью века, но, разумеется, ею «болели» и раньше. Только называлось таинственное заболевание «неврастенией», и диагностировали его в основном у трепетных барышень. Считалось, что мужчина занят делом, а значит, априори не может страдать от ипохондрии. И по большому счету так оно и есть. Только в отличие от жителя нашей эпохи абстрактный мужчина прошлого обладал временем. Писатели XIX века выдавали в среднем по одному произведению в год. Резчик по камню в городе Петра в Иордании работал над песчаным фасадом на протяжении восьми лет. В современном мире подобный срок равносилен вечности. Предприятие, продержавшееся на рынке хотя бы пять лет, уже считается «старожилом». А проекты, бывает, реализуются и вовсе за один день. Оценивать качество продукта и вклад отдельно взятой «офисной креветки» в историю бессмысленно: фасад в Петре простоит еще не одну сотню лет в неизменном виде, а тонны глянцевой бумаги сгорят синим пламенем, не оставив после себя даже запятую. В современном мире задача-максимум — не создать что-то на века, а сохранить душевное здоровье. «Синдром яппи», массово охвативший поколение тридцатилетних, и нескончаемый поток дауншифтеров (по данным индийского посольства, в прошлом году больше полутора тысяч россиян не вернулись на родину в срок, установленный визой) говорят о том, что на родине покой нам по-прежнему только снится.

Бабушка моего приятеля, слегшего в больницу с гипертоническим кризом после сдачи очередного проекта, жестоко заметила, что молодежь пошла слабая, нас бы всех в прорубь, на мороз, а потом на заводы рекорды ставить. На заводе одного из известнейших мировых производителей чулочно-носочных изделий работницы до сих пор стоят у кипящих котлов по десять часов в сутки и не пишут массовые жалобы в профсоюз. Но все же, при всем уважении к мнению старших, усталость современного поколения тридцатилетних — это не блажь. К такому выводу пришли антропологи: мы действительно устаем сильнее, чем наши прадеды, хотя физически работаем меньше. Все дело в психологических перегрузках, количестве информации, которую необходимо усвоить, и стремительном темпе жизни. Мало уметь думать, надо думать быстро — это называется «эффективностью», и от нее все беды. Умножьте стремление быть эффективным на страх потерять работу в кризисное время — и скажите бодрое «привет» неврозу. Организм не выдерживает давления и требует перемен. В лучшем случае обыкновенного отпуска. «Мы живем в очень специфической стране со специфической системой воспитания, — говорит психолог Екатерина Долженко. — Главная причина любого кризиса и особенно того, который люди испытывают с 30 до 40 лет, — неумение обращаться с собственным «хочу». Мы существуем под гнетом огромного числа долженствований и стереотипов: получаем образование не потому, что хотим этого, а потому, что надо быть образованным. Становимся не теми, кем хотим стать, а теми, кем нас видят родители. Затем включаемся в гонку за капиталом — и даже если получаем от нее удовольствие, все равно это заработок ради заработка. В долгосрочной перспективе такая концепция не работает — однажды вы устанете. Все это накладывается на наш «прекрасный» климат, практически полное отсутствие качественных продуктов и малоподвижный образ жизни». В школе детям внушают: «Думай о других», «Будь лучше», «Будь сильным». Хотя по-хорошему установки должны звучать так: «Думай о себе», «Люби себя таким, какой ты есть», «Не бойся проявить слабость». В добровольно-принудительном порядке от эгоизма еще никто не излечился, а вот чувство вины, непрерывное напряжение и кровопролитная борьба за уважительное отношение к себе — вещи вполне реальные.

«Я думала, что усталость — это такая форма взросления, — делится опытом маркетолог Маша. — После тридцати заметила, что каждый день как будто надеваю на голову мешок с цементом. Но поскольку все в жизни складывалось в общем-то хорошо, я решила, что просто пора юности прошла, и я становлюсь взрослой. Грустно, конечно, но куда деваться. Так вот, ничего подобного! Стоило вырваться из душной рутины на воздух (я уехала в языковую школу на три месяца), как во мне проснулся целый детский сад и зрелость как рукой сняло». К слову, французский философ Андре Конт-Спонвиль писал, что зрелость бывает только у других. А значит, ее не существует.

Жить торопятся

Ситуация, когда главным редактором федерального журнала становится 22-летний выпускник журфака, — нонсенс везде, кроме России. Во всем цивилизованном мире в руководителях ценится прежде всего опыт. У нас — амбициозность и обаяние. Офисы переполнены молодыми да ранними. Едва ли сейчас найдется студент, который не начал бы подрабатывать с первого курса. Пока большинство европейцев и американцев после окончания колледжа тратят месяцы, а то и годы на путешествия, российские школьники начинают работать, нередко по еще не полученной специальности, и с 17 лет строят карьеру. Неудивительно, что к 30 они чувствуют себя загнанными лошадьми, а к 40 переполняются желанием бросить все и начать жизнь с нуля. «В моем случае это обернулось семейным крахом, — рассказывает 37-летний Николай. — Я довел себя до такой степени усталости, что меня перестало радовать вообще что-либо. Даже семья и дети. Вместо того чтобы разобраться в себе, я сделал далекоидущий вывод о том, что разлюбил женщину, которая прожила со мной двенадцать лет, и нам надо расстаться. Расстались. До сих пор простить себе не могу и пытаюсь восстановить отношения. После развода я уехал за границу, появилось время хорошенько подумать, и я понял, что причина отчаяния сидела внутри меня и не имела к любимой жене никакого отношения».

Французский поэт Шарль Пеги утверждал, что тем, кто достиг рубежа в 33 года, открывается простая истина: счастье мимолетно. Тридцатилетние (и старше) продолжают о чем-то мечтать, строят планы, общаются с друзьями, устраивают вечеринки, но уже вполне осознанно понимают, что жизни, полной блаженства, не существует. Возможно, причина вселенской усталости, охватившей поколение тридцатилетних, именно в этом.

Вверх-вниз

Знакомый Алексей, переехавший год назад в подмосковную деревню, не считает свой поступок побегом. «Я тщательно проанализировал состояние загнанности, в котором пребывал последние месяцы, и понял, что оно связано исключительно с внешними обстоятельствами: вечными пробками, толпой спешащих куда-то людей, неоновой рекламой и прочими атрибутами мегаполиса. Переделать Москву я не могу, да и не хочется. Поэтому пришлось уехать. Я купил (за совершенно адекватные деньги) небольшой участок земли, поставил на нем сруб, построил дорогу. Причем сам стал прорабом — оказалось, что это проще, чем обучить местных «умельцев». Подключил соседей, поскольку им благоустройство территории тоже выгодно. Вместе мы облагородили и сделали удобным захолустное в общем-то место». Алексей работает удаленно в IT-компании, его жена преподает английский в онлайн-школе. Они завели кур и поросят, закатали на зиму стратегический запас маринованных грибов и сварили варенье на всех друзей и родственников.

Таких, как Леша, принято называть апшифтерами — это люди, которые сбежали из суровой действительности в альтернативную реальность, но, вместо того чтобы предаться праздному ничегонеделанию, засучили рукава и начали строить — дом, бизнес, семью. Слухами об успешном апшифтинге полнятся улицы Арамболя и Убуда. Направо пойдешь — увидишь вывеску на русском: «Студия йоги». Налево: школа индийского танца, основанная бывшим питерским экскурсоводом. Прямо: ресторан, владелец которого — когда-то известный российский бизнесмен, один из дауншифтеров первой волны. Удачный пример дауншифтинга с последующим апшифтингом — Элизабет Гилберт, автор книги «Ешь, молись, люби», уехавшая в дауншифт-путешествие, чтобы найти себя, и вернувшаяся автором бестселлера. Или Поль Гоген, бросивший работу биржевым брокером (правда, и жену с пятью детьми заодно), поселившийся на Таити и написавший там лучшие свои живописные работы. «Посудите сами, кто перебрался в теплые страны? Как правило, это состоятельные люди, добившиеся успеха в России, но сами загнавшие себя в угол — неправильным тайм-менеджментом, неумением делегировать полномочия и решать проблемы коллективно, — поясняет Екатерина Долженко. — Они отлежались на солнышке, пришли в себя и с новыми силами принялись воплощать в жизнь амбициозные планы. Ведь по сути эти люди не изменились. Просто стресс лишил их сил и снизил уровень креативности». Александр Герцен писал, что нельзя дать внешней свободы больше, чем ее есть внутри. Лично меня в идее дауншифтинга смущает сам факт побега. Есть в этом что-то пораженческое, не хочется быть трусихой прежде всего в собственных глазах. И главное: нерешенную проблему придется тащить с собой, как чемодан без ручки. Однажды он упадет и отдавит ногу. Декорации могут измениться, но свободы больше, чем «ее есть внутри», не станет. Хотя не исключено, что в свои тридцать я еще не устала достаточно сильно.

Ольга Сипливая | ELLE.ru