Вот вы говорите: «Москва — жестокий и страшный город». А я вам отвечу: «Вы неправильно ее любите».
Сегодня на остановке ко мне подошла старая женщина.
— «Букашка» была?! Давно стоите?! — очень громко проорала она.
— Нет, я только подошел.
— Не врите, — проорала еще раз бабушка и уселась на остановке. Недовольная.
Почему она на меня накричала? Почему она уверена, что я лгал? Еще несколько лет назад я бы поломал голову, думая над этим, но сейчас… Сейчас мне от этого как-то спокойно на душе. Я знаю, что я дома, в России. На Родине, если позволите.
На днях материализовалась соседка.
— Не знаю, вас ли я сегодня видела днем, ведь все квартиранты для меня на одно лицо, — сообщила она, рассматривая выпирающее из кальсон достоинство.
Ей нужно было срочно узнать, не из моей ли квартиры так сильно пахнет гарью. Гарью нигде не пахло. Я прослушал очередную ее историю, а потом, сославшись на срочный звонок, закончил беседу.
<сenter>
Слякотное серое московское утро, наполненное вязким и тягучим воздухом. Отряхнув грязь с обуви, захожу в троллейбус.
— Что вы тут топаете? — стоит передо мной женщина, — что вы так прижимаетесь? — оборачивается, — не прижимайтесь.
Мне снова хорошо. Реальность и осознание ее как нельзя лучше приходит именно в Москве. Ты знаешь, тебя ненавидят, но делают это искренне. И эта искренность подкупает. Скажите, что для вас предпочтительней — неискренние, но приветливые или искренние, но ненавидящие? Для меня второе.
В троллейбусе я вдыхаю тлетворный запах московского увядания. И той самой пушкинской светлой тоской наполняются душа и разум.
<сenter>
Ничто не вечно. А Москва — с ее неприкрытой и искренней ненавистью, с пульсирующим в городском наземном транспорте старушечьем сердце — вечна.
Вы любите Москву? Эти помпезные сталинки вдоль Кутузовского, серые, желтые, бесцветные и такие же громоздкие каменные дома Садового. Они будто застывшие во времени воины, готовящиеся к роковому дню апокалипсиса. Здесь, присмотревшись в тревожные силуэты зданий по Яузской набережной, улавливая еле слышный, мерцающий «клекот» затухающих фонарей Басманной, ты понимаешь — все готовится к войне, к отражению какого-то неприятельского удара извне, к осознанию, что враг — это все, чем невидимые кварки наполняют бытие человеческое. «Словно самка спящего страуса» стоит она где-то в пустыне, страус ее давно не подает признаков жизни. Москва знает — сила, которая позволяет ей жить и насыщаться, — это ее ненависть.
Я спрашиваю: вы любите Москву? Может быть, ту самую, что, как вы считаете, сосредоточена в Третьяковке? Или в Артплее, куда вы с хипстерским видом ходите, выдавая себя за московских интеллектуалов?
<сenter>
Вы не ту Москву любите. Вы не теми тропами ходите. Грош цена любви, не имеющей настоящего адресата. Чтобы любить Москву искренне, нужно уметь искренне ненавидеть. Нужно, например, непонятно зачем оказаться в самое позднее время в трамвае, курсирующем от Чистых прудов до Университета… и слушать. Прислушиваться к электрическому стуку трамвайных линий, диалогам городских сумасшедших. Вы давно сбились с пути, прогуливаясь в парке Горького ласковым летним вечером с малиновым смузи в руках. Вы так и останетесь с замыленным взором, считая, что познали Москву.
Отражаясь в окнах «Шоколадниц», разбросанных по Садовому, мчится троллейбус. Выхожу на Курской, вижу свой трамвай. Бегу.
«Не беги, успеешь», — слышу звонкий женский голос. Добегаю, трамвай не тот. Нужен двадцать четвертый. Через некоторое время, ковыляя по рельсам, как черепаха, он появляется. Едем. Рядом садится та самая женщина. С лица не сходит блаженная улыбка, по виду ей лет пятьдесят. На следующей станции заходит молодой человек. Она обращается к нему:
— Я же кричала, не беги, успеешь. А он мчится как угорелый.
Стало понятно, почему на ней шляпка с пером и грязные калоши.
— Банк там, на улице Радио, очень хорошие женщины, обходительные, — слышится голос другой старой женщины.
— Девушки весьма приятные и тихо разговаривают, — повторила она еще громче, — я сейчас туда собираюсь.
Рядом с ней стоит пожилой мужчина и понимающе кивает головой. Но между собой они не знакомы.
<сenter>
— Совсем дурная стала, забываю как прислонить билет к турникету, — с тоской в голосе делится другая пенсионерка со своей подругой. Ее седую голову украшает розовый берет.
Трамвай продолжает свое медленное путешествие по зимней столице. И в эти минуты ее наполняет любовь. Своенравная, отвергающая тебя ударами по лицу, исцарапавшая в порыве ненавистной страсти твою спину острыми когтями, но дающая любовь тогда, когда ей заблагорассудится, Москва.
Я еду в общественном транспорте и понимаю — все кругом искренне и неподдельно. И любовь, и ненависть, и равнодушие.
